Кинкабрь (сборник)

Юнги не понимает, как это вообще допустимо. У них университет с древнейшей историей, строгий дресс-код, уйма правил поведения для студентов — и ничего из этого не действует для Чон Чонгука. Потому что он профессионально играет в дурачка и заговаривает зубы, и в одну секунду преподаватели делают ему замечание, а во вторую расплываются в смущенных, робких улыбках, фу, смотреть противно. На Юнги его приёмчики не действуют. — Чонгук-щи, — монотонно повторяет он в миллионный раз за семестр, — прикройте ваши татуировки. — Простите, сонсенним, — говорит Чонгук с улыбкой, в которой ни капли сожаления, и спускает рукава. А потом снова приходит на его пару с оголенными предплечьями, и Юнги хочется выть. От того, что Чонгук не подчиняется правилам, и от того, что ему, к своему огромному стыду, ужасно нравится, как татуировки Чонгука смотрятся на его коже, — и Чонгук, кажется, об этом знает. — У меня есть вопрос, вот здесь. Чонгук кладет лист с тестом к нему на стол, указывает куда-то пальцем, но буквы перед глазами Юнги размывает. Он всматривается в рисунок, выбитый на внешней стороне ладони и дальше, вверх по запястью, потому что впервые видит так близко. Татуировки Чонгука не похожи на случайный набор, между ними есть какая-то связь, и Юнги, натыкаясь на закатанный рукав чуть не вздыхает от разочарования, чувствуя себя одновременно исследователем и ценителем искусства, который, наткнувшись на полотно, занимающее целую стену, смог увидеть только самый уголочек. — Хотите посмотреть? Юнги вздрагивает от голоса и, поднимая голову, видит нависающего Чонгука близко-близко, красивые глаза поблескивают от насмешки. — Что? — растерянно спрашивает он. Чонгук улыбается, и колечко в губе чуть сдвигается, мгновенно притягивая взгляд. Юнги никогда не целовался с людьми с пирсингом. — Мой тест, — улыбка Чонгука становится еще нахальнее, — который я только что положил на стол. Юнги от его насмешливости трезвеет мгновенно, а закипает еще быстрее и, утыкаясь в листок, размашисто перечеркивает несколько пунктов. Надо же, какой засранец. Ничего, ничего, он вернет его на землю. — У вас ошибки в восьми пунктах из десяти, — Юнги, довольно отбрасывая ручку, отклоняется назад вместе со спинкой кресла. — Вопросы обычно появляются у тех, кто знает хоть что-то. — Даже так, — Чонгук приподнимает листок и просматривает ошибки, кусая губы. Юнги смотрит на проклятое кольцо с миллионом вопросов в голове. Оно теплое или холодное? Как оно ощущается на коже? А у него во рту? — Возможность пересдать только до следующей пятницы, — говорит Юнги, откашлявшись. Чонгук кивает, не отрывая глаз от листочка. Получай, придурок. — Хорошо, я понял. Спасибо, сонсенним. Чонгук убирает листочек в рюкзак и, поклонившись, спокойно идет на выход из аудитории. Юнги, не скрывая омерзительного ликования, смотрит ему в спину с легким, едва ощутимым чувством подставы. Чонгук же не из отстающих, как он смог завалить этот тест? В следующую пятницу, Юнги понимает, что из них двоих это он — придурок, потому что никто, кроме Чонгука, не заваливает легкий тест, и Чонгук, на самом деле, не заваливает его тоже, просто находит удачную возможность извести Юнги без свидетелей. Когда он снимает толстовку, оставаясь только в футболке с обрезанными рукавами, Юнги думает, что ближайший час просто не переживет. Потому что у Чонгука красивые руки, — он весь красивый, — и татуировки покрывают их до самых плеч и, возможно идут дальше, но Юнги не хочет знать, и видеть, и трогать. — Сонсенним? — с усмешкой спрашивает Чонгук, и Юнги проклинает все на свете, понимая, что пропустил его вопрос. — Да, Чонгук-щи? — Так все-таки, в третьем вопросе ответ формировать на основе ваших лекций? — Чонгук, глядя в листочек, в фальшивой задумчивости гладит себя вверх по руке до плеча, и Юнги голодной собакой прослеживает движение его пальцев. — Или на основе нашего парного проекта? Гори в аду, Чон Чонгук, ты и твои проклятые татуировки. — Я не отвечаю на вопросы на пересдаче, — выдавливает Юнги, опуская взгляд на стол и больше не поднимая. К черту это все, надо просто найти себе кого-нибудь симпатичного развлечься и перестать течь на наглого сопляка, которому очевидно доставляет удовольствие мучить людей своей привлекательностью. Ему от Юнги, скорее всего, даже ничего и не нужно, такие как он могут указать пальцем на любого, кого захотят в свою постель, а профессора-замухрышку гораздо интереснее просто подразнить. Когда листочек прилетает ему под нос, Юнги вскидывает голову и чуть не давится слюной — Чонгук, упираясь обеими ладонями в стол, нависает над ним со всей своей роскошной красотой и просто смотрит так, что у Юнги мурашки бегут под коленями. — Я могу идти, сонсенним? — спрашивает он, приподняв уголок губ. Юнги против воли проезжается еще одним постыдным взглядом по его голым рукам, и нутро выкручивает от желания выпалить «нет, не можешь, пока я не затащу тебя в постель и не оближу все татуировки, которые отыщу». — Да, можете, — говорит он с невозмутимым лицом, но Чонгук так и стоит, улыбаясь, не двигаясь с места, и Юнги с измученным вздохом спрашивает: — Что ещё вам от меня нужно, Чонгук-щи? — Много всего, — говорит он тихо, вкрадчиво, будто делится постыдным секретом, и Юнги чуть выгибается от фантомного ощущения горячих пальцев вдоль позвоночника, подается вперед, чтобы уже послать засранца так цензурно, насколько возможно в стенах этого университета, но Чонгук отстраняется сам и почти весело говорит: — До свидания, сонсенним. Их свидания происходят чаще, чем Юнги хотелось бы. Чонгук записывается к нему на все дополнительные модули, маячит перед глазами в столовой, в библиотеке. Даже в сраном супермаркете около универа, куда Юнги с работы выползает почти под ночь, и, видя его между рядов, Юнги чуть не орёт от усталости. Он пытается по-тихому свинтить в другую сторону, но слышит истошно-счастливое: — О, сонсенним! У него не получается сбежать, даже когда он буквально бежит, Чонгук плетется за ним, без умолку болтая о том, как здорово его увидеть, какое прекрасное совпадение. Юнги отмахивается от всего красноречивыми «ага, да, угу», летит на кассу быстрее, чем когда-либо бегал, и вытряхивает корзину на ленту под ошалевший взгляд кассира. Плевать, надо валить отсюда побыстрее, просто расплатиться и бежать куда глаза глядят. Но Чонгук внаглую втискивается перед ним, оттесняя его все время, пока шокированный кассир забирает деньги. Юнги беспомощно вопит у него за спиной, пытаясь пробраться до кассы, но Чонгук только радостно хихикает. — Эй, какого хрена, Чон Чонгук, не надо за меня платить, эй! Чонгук, самодовольно забирает чек, и оборачивается, посматривая на Юнги насмешливым взглядом. — Я что, не могу заплатить за любимого преподавателя? Юнги яростно отфыркивается, оправляя на себе одежду. Он не хотел срываться, он же преподаватель, а этот недоумок — его студент, ему нужно вести себя прилично, держать себя в руках, но какого-то черта рядом с ним не получается вообще. Закипая от злости, он молча хватает пакет и просто уходит, слыша за спиной умоляющий скулеж: — Ладно, ладно, простите, не уходите, пожалуйста. Юнги уходит все равно, но останавливается на улице, нервно закуривая. Ну и пусть видит, к черту его. Чонгук выходит с очаровательной виноватой улыбкой, и Юнги бесится еще сильнее с того, что на этого придурка с такой мордашкой невозможно злиться всерьез. — Отдай мне чек, я верну тебе деньги, — цедит Юнги, уставившись на темную улицу. — Давайте сделку? — прищурившись, улыбается Чонгук. — Я доброшу вас до дома и потом отдам чек. — Нет. — Нет так нет. Боже, как же бесит. — Я не поеду с тобой никуда. — Почти двенадцать, как вы домой-то добираться будете? — На силе своей… — Юнги едва успевает проглотить «горящей задницы», — ненависти к студентам, которые неуважительно относятся к преподавателям. — Но я так проявляю уважение! — возмущенно говорит Чонгук. Его огромным честным глазам почти можно поверить, если не знать, какой он хитрожопый. — Предлагаю довезти, чтобы вы не подверглись опасности поздно ночью! «Ты главная опасность в моей жизни» — думает Юнги, пока смотрит на его красивое лицо в освещении уличных фонарей. — Хорошо, — осторожно говорит он, — но ты отдаешь мне чек и сразу уезжаешь, понятно? — А что, боитесь, что я попрошусь к вам в гости рамен поесть? Юнги несколько секунд невозмутимо смотрит на его трескающееся от улыбки лицо и, развернувшись, просто уходит. Чонгук тут же семенит следом, задыхаясь от смеха. — Ладно, простите, пожалуйста, я просто пошутил, простите, позвольте мне вас довезти. Юнги начинает казаться, что мироздание ниспослало ему Чонгука, чтобы заставить жалеть обо всех своих решениях, потому что, когда они идут на парковку за магазином, и Чонгук садится на мотобайк, Юнги прилагает все свои жизненные силы, чтобы держать лицо. Чонгук поглядывает на него с самодовольством подростка, которого отец пустил за руль, — круто, да? впечатляет? — но Юнги не позволит ему сбить себя с толку, нет уж, даже если мысль проехаться на мотоцикле пугает его до усрачки. Он садится позади, целомудренно хватаясь хоть за что-нибудь, что не Чон Чонгук, и очень невовремя вспоминает: — А шлемы? — У меня нет шлемов, — хмыкает Чонгук. Юнги вздыхает. — Это против правил. — Вы должны уже были понять, что я люблю нарушать правила, — Чонгук оглядывается с нахальной улыбкой, и Юнги внезапно чувствует себя слишком близко, ближе, чем бы им стоило находиться. — Хватайтесь за меня. Он бегло осматривает Чонгука, крепкие руки под футболкой, узкую талию, и мозг в ужасе кричит «не-не-не, мы не будем это трогать, ничего из этого», но он говорит как можно спокойнее: — Спасибо, мне так нормально. Чонгук резко газует на месте, и Юнги вцепляется в его плечи так, словно от этого зависит его жизнь. Чонгук, мелкий засранец, только радостно смеется и медленно трогается с места. Чонгук ведет неторопливо, словно устраивает ему экскурсию по ночному городу, но Юнги не смотрит по сторонам, впивается как загипнотизированный в свои руки, лежащие в опасной близости от горячей кожи, покрытой рисунками. Чонгук под его пальцами ощущается крепким, горячим, будто только со сна, и Юнги невольно представляет его в своей кровати. Может быть, даже не ради секса, а просто лежать под одеялом солнечным ленивым утром, водить пальцами по рисункам, узнавать их историю. В какой-то альтернативной вселенной, где Чонгук не его студент, а Юнги имеет достаточно уверенности, чтобы замахиваться на людей, которые выглядят настолько потрясающе, он бы мог воплотить это в жизнь. — Приехали. Этот же дом? Но Юнги слезает с мотоцикла, унизительно кряхтя, оглаживает невольным взглядом крепкие бедра в облегающей джинсе, обнимающие бока байка, ладони, сжимающие ручки, и досадно вздыхает, что именно Чонгуку понадобилось трепать ему нервы. Человеку, который выглядит так, будто выпал из секси-вэбтуна для закоренелых одиночек — настолько роскошным, что не способен существовать вне 2D-реальности. Но Чонгук существует. Видимо, ради того, чтобы свести Юнги с ума. — Чек, — сухо произносит Юнги, протягивая руку. Чонгук, доставая бумажку из заднего кармана, вкладывает в ладонь, легонько сжав, Юнги вздрагивает от ощущения тепла, вспыхнувшего под кожей. — Доброй ночи, сонсенним, — усмехается Чонгук. — Да, доброй но- Чонгук резко срывается с места, и Юнги остаётся как полный идиот стоять посреди улицы ночью с кошельком в руках, пока сердце вибрирует от оглушительного рёва двигателя, затихающего вдали — и от жгучего раздражения. Мелкий ты засранец, Чон Чонгук. Юнги будет хитрее, он знает, чего он добивается. Юнги не смотрит на него на парах, на вопросы отвечает односложно, первым уходит из аудитории, не давая себя перехватить. Взгляд Чонгука чувствуется как прицел винтовки, преследующий его везде, но у Юнги первенство по хладнокровному игнорированию в экстренных ситуациях, и Чонгук как раз из таких. Потому что Чонгук — как цунами, которое может обрушиться в любой момент, догнать, застать врасплох, но Юнги до последнего верит, что сможет убежать. Когда он слышит, как в аудитории, в которой он вечером проверяет тесты, щёлкает дверной замок, он чувствует, как ледяная вода проливается за шиворот раньше, чем поднимает голову. Чонгук стоит, привалившись к двери. — Как долго вы будете отрицать очевидное? — Что ты меня преследуешь? — хмыкает Юнги. — Я думал, тебе просто нравится бегать за людьми, ты так себе инстинкт охотника компенсируешь, или что там пишут на сайтах для дерзких мачо. — Да, мне нравится охотиться, — Чонгук зеркалит его кривую ухмылку, — но только, когда жертва хочет быть пойманной. Чонгук подходит ближе, нахально присаживаясь на край стола рядом с ним, и Юнги, откладывая ручку, вызывающе приподнимает бровь. — Ты слишком высокого мнения о себе, Чон Чонгук. — Вам больше понравится, если я буду ниже? На коленях, например? На четвереньках? Юнги против воли прокатывает по его телу беглым жадным взглядом, особенно по длинным ногам в строгих брюках. Чонгук отлично выглядит в узких джинсах и облегающих футболках, но Юнги смотрел на него, в брюках и рубашке, на защите сегодняшнего проекта и чуть не сожрал кулак. — Ты мне не нравишься, — Юнги поднимается с места и останавливается напротив, — ты наглый, — расстегивает пуговицу рубашки, — заносчивый, — ещё одну, — самоуверенный, — и ещё одну, — и наплевательски относишься к правилам. Чонгук смотрит на него такими горящими глазами, будто каждое слово принимает как комплимент, выдыхает: — И вам это нравится. Юнги всегда следует правилам — и не может устоять перед теми, кто их нарушает. — Ты очень наивен, если так думаешь, — дразняще тянет Юнги, потрепав его по щеке. Когда Чонгук вскидывает его на руки, легко удерживая на себе, Юнги судорожно втягивает воздух от неожиданности. Он в чужих руках словно ничего не весит, и внезапная беспомощность вдруг не кажется ему унизительной — есть что-то соблазнительно-интригующее в том, чтобы оказаться чьей-то жертвой. — Тогда мне придётся постараться, чтобы понравиться вам, да, сонсенним? — с улыбкой говорит Чонгук, так близко, что Юнги не может никуда смотреть, кроме как на его губы. А потом Чонгук сажает его на стол, и Юнги наконец чувствует их на себе — и чуть не стонет, ощущая колечко-пирсинга на губах. Или все-таки стонет, потому что Чонгук ощутимо улыбается в поцелуй, жмется ближе, довольно напирая, когда Юнги пускает его между бедер. Чонгук чуть давит на подбородок, заставляя шире открыть рот, проскальзывает внутрь языком, и вот теперь Юнги стонет по-настоящему, собственный голос постыдными мурашками жжется внизу живота. У Чонгука проколот язык. Юнги отчаянно вцепляется в его шею, чтобы притянуть ближе, целовать глубже — почувствовать ещё раз. Чонгук целуется настойчиво, почти голодно, будто ощущая, как Юнги трясет каждый раз, как они сталкиваются языками. Юнги чувствует проклятый металлический шарик в каждом поцелуе, когда Чонгук жмется ниже, впиваясь в шею, широко протаскивает языком снизу-вверх, и Юнги скулит, царапая чужие плечи. Кожа горит даже там, где он не прикасается, но Чонгук бросается это исправить, сдергивает кардиган, чтобы расстегнуть рубашку. Юнги ловит их мутные очертания в окне, как Чонгук стаскивает с него одежду, как он сам вьется от его поцелуев, которыми Чонгук осыпает его всего, горячо и спешно. Это выглядит так стыдно, так неправильно, но Юнги наслаждается этим, не стесняясь, выгибается с отрывистым стоном, когда зубы Чонгука смыкаются у него на соске. — Нравится, сонсенним? — тянет Чонгук, с насмешливой медлительностью протаскивая языком по чувствительной коже, специально, напоказ, и Юнги как заколдованный смотрит на блестящий от слюны шарик, катающийся по соску, каждое прикосновение высекает под ребрами искры. — Просто заткнись, — измученно рычит он, сжимая пальцы у Чонгука в волосах. Тот расплывается в довольной улыбке. — С радостью. Он отрывается буквально на секунду, только снять с себя рубашку, но Юнги от потрясающей картинки перед собой против воли давится каким-то нелепым, абсолютно позорным звуком, от которого улыбка Чонгука только расползается шире. Он знает, что выглядит невероятно, с подтянутым телом, татуировками, покрывающими обе руки до плеч и немного наползающими на грудь, с проколотыми сосками — Юнги, впиваясь в них глазами, глотает набежавшую слюну и матерится себе под нос. Чонгук знает, как он выглядит, знает, как действует на Юнги, и наклоняется медленно, проводит ладонями по бедрам, по бокам, с удовольствием наблюдая, как тело Юнги послушно начинает дрожать от прикосновений. Его бедра на плечах Чонгука, в хватке его татуированных рук, выглядят бледными до фарфоровой хрупкости — Чонгук обнимает их осторожно, когда вбирает член в рот, крепко проезжаясь шариком по всей длине. Юнги стонет, выгибаясь, цепляясь за стол, только бы не вцепиться в Чонгука и не насадить его глубже, он и без того жалко выглядит, пока скулит, подрагивая от незнакомых ощущений. Чонгук, не снимая с него взгляда, проезжается пирсингом по щели, снова и снова, пока Юнги не начинает биться в беспомощных попытках нормально дышать; отпускает, снова вбирая полностью, двигаясь легко и быстро. Юнги жмурится, чувствуя и проклятое кольцо на губах и маленький шарик, стонет сквозь закушенную губу. Только бы никто не проходил по коридору, иначе он просто не знает, что будет делать, но он не может себя контролировать — Чонгук опускается глубже, словно чувствует, с какой легкостью тащит его за грань на поводке. Оргазм подкатывает к Юнги так быстро, что звенит в ушах, но за секунду до — схлынывает обратно, потому что Чонгук с мокрым чмоком сползает с его члена, довольно наблюдая за тем, как Юнги выгибает с задушенным стоном, как его тело дрожит от избытка ощущений. — Вы такой громкий, сонсенним, — дразнит Чонгук, солнечно улыбаясь. Юнги, задыхаясь, смотрит на его довольное лицо между своих ног, на его крепкие руки, пестреющие черными, красными, синими чернилами, обвитые вокруг бедер, и дуреет с этой картинки. Чонгук снимает с него одну руку, медленно оглаживает вверх по животу и груди, Юнги следит за движением ладони с трепещущим онемением внутри, словно смотрит за смертоносной змеей, ползущей по телу. Но, чувствуя прикосновение к подбородку, распахивает рот и принимает пальцы на язык с таким сытым, утробным стоном, что Чонгук, несдержанно сжимая его челюсть в хватке, восхищенно хрипит: — Вы меня с ума сводите… Юнги втягивает его пальцы сильнее, гладит их языком, и Чонгук тут же ныряет обратно, сосет в том же быстром темпе, с которым трахает его рот пальцами, сжимается так крепко, ртом, ладонью на бедре, словно хочет его всего себе. Юнги отдается ему без сопротивления, только лапает, забывшись, его руку дрожащими пальцами, вслепую поглаживая рисунок. Чонгук довольно мычит, словно жажда Юнги очертить каждую его татуировку впитывается под кожу, сквозь чернила, и Юнги стонет от вибрации его голоса на члене. Чонгук двигает головой быстрее, глубже проталкивает пальцы, Юнги бьет его пяткой в спину — он не сможет так быстро, это слишком. Но Чонгук с типичным упрямством только ласкает настойчивее, трется пирсингом по головке, сильно, напористо, и Юнги кончает ему в рот так резко, что впивается в пальцы зубами, скулит, крупно подрагивая. Чонгук добивает его с изощренным довольством, когда медленно, с откровенной улыбкой, сползает с члена, протаскивая поверх языком, и Юнги видит чертов пирсинг, испачканный его спермой, и думает, что надо бежать от этого демона куда подальше. — Я все еще вам не нравлюсь? — прикусив губу, с улыбкой спрашивает Чонгук, поднимаясь. Юнги не удерживается и проезжается взглядом по его красивому телу вниз до выпирающей ширинки. И думает, что сбежит как-нибудь, ну… потом. — Не знаю, мне нужно убедиться еще раз, — ехидно бросает Юнги, усмехаясь, и садится, притягивая Чонгука обратно. Чонгук даже не пытается сопротивляться, смотрит все еще немного насмешливо, но в то же время с откровенным восхищением. Юнги стыдно признавать, как ему нравится, когда он на него смотрит, и особенно — когда стонет, тихо и отрывисто. Юнги, доводя его до оргазма рукой, с восторгом узнает, что проколотые соски Чонгука ужасно чувствительные, и что Чонгуку нравится чувствовать губы Юнги на своих татуировках не меньше, чем Юнги нравится их целовать. — Ты никуда не сбежишь, пока я не верну тебе деньги, — невпопад говорит Юнги, устало упираясь лбом в чонгуково плечо. В голове все еще дико шумит то ли от недавнего оргазма, то ли от тяжелого дыхания над ухом. — Да ладно, я обычно не беру деньги за секс, — Чонгук задушенно, по-дурацки хихикает, и Юнги отстраняется, чтобы с многозначительным осуждением на него посмотреть, но Чонгук только заливается громче. Юнги не чувствует никакого стыда за то, что в отместку вытирает руку об его спущенные брюки. — Придурок. — Ну я же пошутил, чего вы. Чонгук наклоняется, проезжаясь носом по его макушке, и Юнги опускает взгляд, вспыхивая от неожиданной интимности этого жеста. Осознание неправильности произошедшего накатывает слишком поздно: это же явно на один раз, им вообще нельзя иметь никакие отношения, как он будет в глаза ему смотреть на парах… — Можете заплатить за меня на свидании, например, — с улыбкой предлагает Чонгук. Юнги зябко ежится. — Ты же понимаешь, что нам нельзя. — Я выпускаюсь весной, тут осталось-то, — Чонгук закатывает глаза и игриво фыркает. — Обещаю никому не говорить, если вы никому не скажете. — Ага, ты завалил препода — я завалю тебе диплом. Ворвусь в комиссию, чтобы рассказать во всех подробностях. — Вы так стонали сейчас, что, возможно, кто-то уже знает, — Чонгук расплывается в самодовольной ухмылке, но Юнги тут же с наигранной искренностью интересуется: — Как думаешь, вырванный пирсинг из соска это больно? — Не так больно, как разбитое сердце, которое у меня будет, если вы не сходите со мной на свидание. — С чего я должен идти с тобой на свидание? Чонгук молчит несколько секунд, и теперь очередь Юнги победно ухмыляться. Это ужасная идея, — была с самого начала, как только он не смог заставить себя перестать залипать на своего студента. Не просто студента, а Чон Чонгука, самодовольного засранца. Но Юнги почему-то хочет попытаться. Хотя бы ради вот этого жгучего ощущения взаимной провокации и бесконечных попыток застать друг друга врасплох. Юнги внешне остается абсолютно невозмутимым, но внутри его пробирает от предвкушения — чем Чонгук вообще может заманить его на свидание, серьезно? — У меня еще одно место проколото. Вы же хотите посмотреть? Черт.