Кинкабрь (сборник)

Куда бы Чан ни пошел, его везде окружают люди. Еще бы — красивый, обаятельный, компанейский, миллион медалей за соревнования, два миллиона фоток из универского бассейна, в плавках и мокрого, и еще столько же народу, текущего на его фотки в инсте. И, наверное, где-то с половиной он спал. Чанбин старается держаться подальше от факбоев. Но у них пересекаются компании, и он неизбежно сталкивается с Чаном на тусовках. Поначалу они не то чтобы общаются — внимание Чана всегда кто-то отвлекает, а Чанбин пытается не отсвечивать, чем, конечно же, делает себе только хуже, — но со временем между ними завязывается странное недо-приятельство, основанное на абсурдной принципиальности обоих. — Хочешь поехать ко мне? — Нет, спасибо. Когда этот диалог происходит между ними впервые, Чанбин ужасно жалеет, что не может сфотографировать удивленное лицо Чана в этот момент. А заодно лица своих друзей, которым он пересказывает этот диалог. — Ты ему отказал? — спрашивает Феликс, шокированно прикрыв рот ладонью. Хенджин даже откладывает телефон, который не выпускал из рук последние десять минут. Чанбин недоуменно поглядывает на обоих. — Конечно, зачем мне секс на один раз? — Ты имеешь в виду, — приподняв бровь, уточняет Хенджин, — лучший секс в твоей жизни? — Мне не нужно с ним спать, чтобы понять, что это преувеличение. — Нет, правда, — говорит Феликс, и Чанбин закатывает глаза, — тебе это любой скажет. Хен очень классный в постели. — Ага, я думал, что откинусь на третьем оргазме, — с ухмылкой говорит Хенджин, уворачиваясь от тычка в плечо. Чанбин морщится. — Я ничего не хочу об этом знать. Он правда не хочет, но из каждого угла только и разговоров о том, какой Чан хороший любовник, и какой он весь замечательный, и какой талантливый, и какой красивый. И это не подогревает интерес, как должно бы, а наоборот укрепляет уверенность Чанбина в том, что сексом на одну ночь для Чана он не будет. Даже если Чан пытается убедить его в обратном. Один и тот же диалог происходит между ними каждый раз, как они видятся, где бы ни виделись. Чан встречает его в библиотеке и, нависая, спрашивает, не хочет ли он переспать. Чан подсаживается к нему в баре и предлагает переспать. Они играют компанией в Твистер, и Чан, в позе агонизирующего паука, с ногой у чанбинова уха, предлагает переспать. В какой-то момент Чанбин начинает понимать, что этот диалог его больше не бесит, а, скорее, смешит. — Хочешь… — начинает Чан, подсаживаясь к нему в столовой, Чанбин обрывает его, даже не глядя: — Нет, спасибо. — …мою порцию говядины. — А? — Чанбин растерянно оборачивается на улыбающегося Чана. Тот действительно протягивает ему тарелку со своей порцией. — Я чет набрал еды и забыл, что у меня плавание через полчаса. Будешь? — Ты задаешь только глупые вопросы, надо запомнить, — беззлобно фыркает Чанбин, забирая тарелку себе, — спасибо, — добавляет он и поглядывает на Чана сквозь прищур, — но если ты думаешь, что я пересплю с тобой из-за говядины… — Что ты! — возмущается Чан, и ему даже становится немного стыдно. — Я что, совсем упырь какой-то, пытаться купить тебя едой? — Ну, — бормочет Чанбин, набивая рот говядиной, — кто тебя знает, ты мог и попытаться. — А что, это сработает? — Чан широко улыбается, красиво, солнечно щурясь, и Чанбина против воли пробирает смехом. — Пошел отсюда, — Чанбин весело толкает его в плечо, и Чан, забавно хихикая, уходит со своего места. Чанбину, на самом деле, ужасно льстит, что Чан, — Чан, который выглядит вот так, — за ним бегает. Да, уже больше в шутку, просто подразнить, но Чан ищет его внимания, высматривает его в толпе, просто чтобы навалиться, загребая в объятие, и со своей проклятой красивущей улыбкой спросить: — Как насчет?.. В клубе сегодня ужасно жарко, народу битком, и Чан жмется к нему полуголый, в нелепой тряпке, заменяющей ему майку, пахнущий классным парфюмом — и просто запахом очень классного мужика, и у Чанбина против воли слюна собирается во рту. Чан безумно красивый, а Чанбин не слепой и тем более не святой, чтобы не чувствовать вообще ничего. Другое дело, что Чан об этом никогда не узнает. — Ты опять? — устало вздыхает он, потягивая колу за баром. Чан, наконец отлипая, упирается на стойку, чтобы лучше видеть его лицо. Чанбин на его красивое старается смотреть поменьше. — Да ладно, ты же понимаешь, что я уже шучу. — Да? — А что, не надо? — Хорош, а. — Да все, все, не кипятись ты, — Чан тискает его как игрушку, и Чанбин позорно уплывает. — Мне вот только интересно, почему нет? — То есть, ты не думаешь, что ты просто не в моем вкусе? Чан без предупреждения мягко касается щеки, приподнимает лицо, и Чанбин, абсолютно растерявшись, таращится на него, рывками глотая воздух, сердце вдруг спотыкается и разнобойно колотится об ребра. Чан расплывается в шкодливой победной улыбке. — Нет, не думаю. Чанбин сбивает его ладонь, запивая колой весь мат, который льется из него на этого придурка. Невыносимо хочется утереть ему нос. — Да я не навязываюсь, — говорит Чан и разражается дурацким красивым смехом, когда Чанбин смотрит на него с саркастичным неверием, — это просто любопытство, правда, — Чан пожимает плечами, весело затягивая: — Может, ты из тех, которые по любви и после свадьбы, я же не осуждаю. Просто ты такой хорошенький, — канючит Чан, потрепав чанбинову щеку, — ужасно нравится тебя доводить. — Да. Чан растерянно застывает, все еще вцепившись пальцами в его щеку, но Чанбин так же спокойно, с вызовом бросает: — Я девственник. Все? Глядя на его застывшее изумленное лицо, Чанбин немного дрожит от ощущения собственного триумфа — он, наверняка, единственный, кто уделал Чана дважды, — и смущения. — Прости, — выдыхает Чан, убирая руку с забавной поспешностью, потом смотрит с сомнением, — что, правда? — Чанбин вздыхает, и Чан испуганно тараторит. — Нет, в смысле, прости, я думал, ты шутишь. Ничего такого, твой выбор, все дела. — Нет, я не шучу, — спокойно отвечает Чанбин, отворачиваясь к своей банке колы, чтобы не видеть, с каким лицом смотрит на него Чан. Он не хочет видеть там осуждение или, еще хуже, отвращение, он и без этого сам прекрасно загоняется. На Чана тут же налетает Джисон, крича ему в ухо и заодно на весь клуб, что им срочно надо идти танцевать, и Чанбин кисло усмехается. Скорее всего, после этого Чан будет обходить его стороной как прокаженного — ну и ладно, не в первый раз. Так даже лучше, они из слишком разных миров, чтобы пытаться подружиться. Но Чан, уже уходя, будто с надеждой, говорит: — Мы потом еще поболтаем, ладно? И его смазанное прикосновение к плечу расплывается робким теплом под кожей. Чан действительно сам подходит снова. Они сидят на квартире Феликса, Чанбин с улыбкой наблюдает издалека за ребятами, которые с дикими орами мучают консоль, и, чувствуя, как Чан плюхается к нему на диван, с трудом перебарывает желание отодвинуться. Он чувствует себя неправильным, бракованным, особенно на фоне Чана, как нелепый ребенок, случайным образом попавший в компанию классных взрослых. — Если хочешь поговорить… — начинает Чан, и Чанбин против воли срывается: — Это ты хочешь поговорить, да? — но понижает голос, чтобы не привлекать внимание остальных. — Слушай, я не экспонат в зоопарке, окей? — Я вообще извиниться пришел, — говорит Чан с искренним сожалением. Чанбин смотрит в его лицо, как у славного побитого щенка, и не находит сил злиться. Чан не плохой парень, просто они… слишком разные. — Я больше не буду бесить тебя этими шутками про переспать. — Ммм, шутками, — хмыкает Чанбин, и Чан пристыженно смеется. — Ну ладно, поначалу я не шутил, ай, стой, ну зачем так больно, — хнычет Чан, когда получает удар в плечо. Они ржут, как два придурка, Чанбин чувствует, словно нервозность слегка отпускает, но Чан, осторожно поглядывая на то, как он взволнованно ерзает, добавляет: — Это нормально, если тебе важно, с кем и как, я не осуждаю, честно. — Уже не важно, — бросает он, теребя шнурки из капюшона худи. — В смысле… Зачем я вообще с тобой разговариваю об этом? — Ну, мы же вроде как друзья? — с улыбкой спрашивает Чан. Чанбин не знает, успокаивает это его или только больше нервирует, но все равно, отведя взгляд, немного неловко делится: — Я раньше думал, что хочу только по любви, искал серьезные отношения. А потом тут не сложилось, там не сложилось, — Чанбин, заламывая пальцы, злится, вспоминая многочисленные провальные попытки найти своего человека, — и когда я уже решил, что к черту это все, пересплю с первым, кто будет в моем вкусе, я так загнался, что у меня просто не встало. Потом я попробовал снова, но после очередного позора решил, что мне и без секса норм. Чан ничего не говорит, и Чанбин, решаясь, бросает на него осторожный взгляд, но Чан просто смотрит. Немного встревоженно, но не осуждая, и его искренняя вовлеченность подкашивает Чанбина гораздо сильнее того, какой он несправедливо красивый. — Тебе просто нужно найти человека, с кем тебе будет комфортно, — спокойно говорит Чан. Словно не происходит ничего необычного, нет ничего необычного в Чанбине. Взволнованно сгребая край худи в кулаках, Чанбин выдыхает беспомощно, еле слышно: — Кому оно вообще надо, возиться со мной, пока я буду глохнуть, как сломанная тачка? — Кому-нибудь будет надо, — Чан ободряюще сжимает его предплечье, и Чанбин, прикусив губу, кивает. — Тебе нужен человек, с которым ты выключишь свою красивую голову, — он треплет его макушку с широкой улыбкой, и Чанбин не может не улыбнуться в ответ, — и просто расслабишься. Чанбину не нравится, как после этого разговора он ощущает себя расслабленным рядом с Чаном. Буквально размякшим — стоит Чану просто пройти мимо и потрепать его по спине или сесть рядом на общих сборищах, как он размякает отвратительной желешкой. Чан больше не предлагает секс, даже в шутку, и Чанбин будто перестает чувствовать давление, но одновременно с этим что-то зудит под кожей, выпрашивает внимания, хоть сколько-нибудь. Чан относится к нему так же хорошо, как ко всем. «Ну, мы же вроде как друзья». Чанбин не знает, можно ли вообще дружить с тем, кого ты хочешь. Он понимает это очень поздно, в самый нелепый момент из возможных. Вот он застает, как кто-то на шумной тусовке у Феликса вздыхает, что Чан не спит ни с кем больше одного раза, а потом случайно наталкивается на Чана с какой-то девушкой на кухне. И осознание вспыхивает в голове вместе с непрошеной картинкой: это он сидит на столе, целуясь с Чаном, это в его бедра впиваются крупные ладони, он ерошит Чану затылок, блаженно прикрыв глаза. Чан так красиво, завораживающе целуется, что Чанбин начинает подозревать, что, возможно, про лучший секс в жизни остальные не преувеличивали. Остаток вечера Чанбин напивается в сторонке, периодически отбиваясь от вопросов Сынмина и Феликса, все ли у него нормально. У него все отлично — пока Чан не подсаживается к нему на пол. Он выглядит как обычно, но вопросы сами лезут в голову: он так же улыбается, когда с кем-то переспит? от него будет пахнуть той девушкой, если принюхаться? чем вообще от него пахнет после секса? — Будешь? — не глядя спрашивает Чанбин, протягивая свою бутылку пива. Чан смеётся. — Я не пью. — Я тоже не пью, — мрачно говорит он, салютуя бутылкой, прежде чем отхлебнуть, — я бухаю. — У тебя что-то случилось? Чан осторожно прикасается к бедру, без умысла, но Чанбин сразу вспоминает ту девушку. Себя на её месте. Почему он не мог захотеть кого-то другого? — Переспи со мной. Чанбин поворачивается к Чану, но тот не выглядит удивленным, улыбается как обычно, тепло и немного насмешливо. — Спроси у меня ещё раз, когда будешь трезвым, — Чан похлопывает ладонью его бедро. Чанбина так бесит, что он обращается с ним, как с ребёнком, что он хватает его руку и сжимает в своей. — Что не так? Ты же два месяца таскался за мной, упрашивал! — вскипает он и вдруг вскидывается на внезапном осознании. — Черт, дело во мне, да? Ты меня расхотел? — он отбрасывает ладонь от себя, словно обжегшись, закрывает лицо руками. — Черт, какой же я дебил, ты, наверно, изначально просто в шутку спрашивал… — Бин-а, — успокаивающе тянет Чан, беглым жестом потрепав его по голове, безумно приятно. — Вот поэтому мы не будем это обсуждать, пока ты пьяный. Спроси меня потом, ладно? — Чанбин, не высовываясь из ладоней, кивает. — Я принесу тебе воды, посиди пока. Просыпаясь утром, Чанбин вспоминает весь разговор и думает, что не то что спросить не подойдёт, он лучше вообще с Чаном разговаривать не будет. Но они неизбежно пересекаются снова, Чан ведёт себя как обычно, как хороший друг, и Чанбин думает, что ладно. Что ему терять, кроме, ну, очевидного? Чан заботливый, Чан хорошо к нему относится, он чувствует себя спокойно рядом с ним, когда перестаёт трястись от желания забить на все и поцеловать его. Чем дольше он решается, тем дольше его доедают мысли: где он, а где Чан, и с чего бы ему вообще соглашаться, и что он сам будет делать, если его первый секс будет сексом из жалости… А потом решает, что пошло оно все. — Переспи со мной, — говорит он снова, когда они сидят во дворе универа, греясь на первом теплом весеннем солнце. Чан и сейчас не выглядит удивленным. — Почему я? — Тебе же пофиг, с кем, сложно, что ли? — А вот это сейчас обидно было. — Ладно, прости, — вздыхает Чанбин. — Я просто понял, что надо уже сделать это и забить, сколько можно. — Ты все ещё не ответил на вопрос, почему я, — говорит Чан, глядя куда-то себе на кеды. — Ты лучше всех знаешь, что в сексе нет ничего особенного, тебе же это как в магазин сходить. Плюс ты, ну… — Чанбин бессмысленно мотает ладонью в воздухе. Красивый? Потрясающий? Надёжный? Заботливый? — Опытный. Чан, дергая нитки в прорезях своих джинсов, не смотрит в ответ и вдруг странно, печально ухмыляется. Всего на секунду, но Чанбину почему-то становится стыдно. — Нет, — говорит он, — я не буду с тобой спать. — Почему нет? — Чанбин ненавидит себя за то как отчаянно звучит. — Я не буду в этом участвовать, если ты хочешь просто, я не знаю… — Чан пожимает плечами, — отделаться от своей девственности. В сексе много чего особенного, это весело и приятно, а вот так, — и неопределенно показывает между ними, — ничего приятного у нас не получится, это во-первых. — А есть ещё «во-вторых»? Чанбин практически уверен, что услышит, что он просто не в его вкусе, и словами Чана получает как оплеухой. — А во-вторых, я не сплю с людьми, к которым испытываю какие-то чувства. — Чего?! — Чанбин орет так, что на них оглядываются идущие из универа студенты. Чан смеется, и его беззаботное спокойствие выводит Чанбина из равновесия гораздо сильнее, чем то, что он может ему нравиться. Потому что он не может. — Ты мне интересен. Я не сплю с людьми, которые мне интересны больше, чем просто разок повеселиться. — Почему ты мне не сказал? — Чанбина настолько шокирует услышанное, что он неосознанно таскает его за рукав футболки, и Чан со смехом качается туда-сюда как игрушка. — Ты достаточно раз дал мне понять, что тебе оно не надо, — он мягко выворачивается из хватки, снимая с себя руку. Чанбин к своему ужасу краснеет от того, как они просто соприкасаются пальцами. — Тем более, я не хотел, чтобы ты подумал, будто я решил признаться, потому что охочусь за твоей девственностью или еще что. — Но… — Чанбин неловко прикусывает губу, — ты же нет? — Серьезно? — Чан неверяще фыркает и, когда Чанбин рассыпается в дурацком хихиканье, тыкает его в бок. — Вот поэтому мы и не будем заниматься сексом. Тебе лучше сделать это с кем-нибудь, кто тебе нравится. — А если мне нравишься ты? Чан так внимательно всматривается в его лицо, будто может быть какая-то другая причина того, почему чанбиново лицо медленно розовеет, и невозмутимо проговаривает: — Если ты шутишь — я откушу тебе нос. — Может, лучше позовешь меня на свидание? Чанбин открывает в себе уникальную способность выводить Чана из равновесия одной фразой. А потом понимает, что ему самому не помешало бы за своими фразами следить, потому что Чан ведет его на свидание, потом на еще одно и еще одно, но они даже не целуются, просто хорошо проводят время. Чанбин не уверен, можно ли сказать, что они встречаются, пока не слышит, как Феликс с Хенджином бурно обсуждают, кто же появился у Чана, что он перестал подкатывать ко всем вокруг, — и совершенно позорно алеет щеками. Они, наверное, встречаются, но ничего не происходит, и Чанбин с каждым свиданием все сильнее хочет, чтобы произошло уже хоть что-то, потому что даже находиться рядом с Чаном, который выглядит, как ожившая мечта, становится все сложнее. Когда ожившая мечта впервые тянется его поцеловать, у него в прямом смысле подкашиваются колени, и он цепляется Чану в плечи, проскуливая в губы: — Пожалуйста, давай уже сделаем это. Ему плевать, что он звучит умоляюще, он и так неделями исходил на него слюной, будто оголодавшая собака, и одного почти целомудренного прикосновения к губам хватает, чтобы его прошило осознанием: все, он больше не может, ему надо, неважно как, ему очень, очень надо. Довольная, победная улыбка, медленно расцветающая на лице Чана, отзывается мурашками на пояснице. — Наконец-то, — выдыхает он, — я все ждал, когда же ты сам захочешь. — Что, нравится, когда умоляют? — фыркает Чанбин. Чан, не отводя хитрых темных глаз, сжимает пальцы на его талии так крепко, что его пьяно ведет. — Есть такое. Чанбин думает, что у него сердце остановится раньше, чем они дойдут до чего-то большего, чем держаться за руки. Чан замучивает его вопросами с садисткой тщательностью: где ему будет удобнее, как ему будет удобнее, есть ли что-то, что ему не нравится по отношению к своему телу, но Чанбин весь разговор пялится на его крепкие руки в рваной майке и грызет губы, чтобы не ляпнуть «просто трахни меня, чтобы я не смог встать с кровати». Ему кажется, что он уже готов на все, как угодно, где угодно, — нервничать? пф, да у него все нервы выжгло от желания, — но Чан приводит его к себе, и Чанбин чувствует дрожь на сердце. Может быть, потому что Чан, затащив его в комнату, впервые целует по-настоящему. Чанбин, прижатый его телом к стене, даже не может нормально отвечать, беспомощно подставляется под поцелуи, Чан прихватывает его губы, пробует с удовольствием, проскальзывая языком, лапает с такой жадностью, словно не может отпустить. Чанбин улетает, просто целуясь с ним, и наконец понимает, почему люди готовы на все, чтобы попасть к нему в постель. Чан целует так, словно нет никого кроме, прикасается, будто не ощущал ничего лучше, и Чанбин трется об него в ответ, забывая, что у него вообще нет никакого опыта, потому что это неважно. Волнение искрой вспыхивает в груди, когда Чан отрывается, только чтобы содрать с себя футболку, лезет снова целоваться, и Чанбин лапает его за спину, крепкую, безбожно красивую даже на ощупь, пока сознание в панике бьется — черт, черт, черт, почему ты такой, как мы вообще можем… Когда Чан пытается стащить с него толстовку, он испуганно впивается в его руки. — Может, я в одежде останусь? — с нервным смехом спрашивает он. Чан, который только что целовал так, будто сожрёт, но ни за что не остановится, мгновенно отстраняется и смотрит беспокойными глазами. — Что-то не так? Холодно? — Нет, просто… — Чанбин неловко пожимает плечами, — ты выглядишь вот так, — и трогает чановы, широкие, подтянутые, — а я, ну… — Ты ходишь в качалку, я же видел, — смеется Чан, поддевая его скулу носом, и Чанбин дурацки краснеет. — Да, но я выгляжу совсем по-другому. Чан касается его щеки, смотрит с нежнейшей улыбкой, но глаза полыхают таким неприкрытым желанием, что Чанбин уже чувствует себя обнаженным. — Мне нравится, как ты выглядишь. Чанбин решает больше не думать и впервые тянется поцеловать сам. Чану нравится, как он выглядит, и он доказывает это тактильно, трогает его всего, лежащего перед ним обнаженным. Чанбин даже не может начать переживать, что они оба без одежды, в кровати Чана, который станет у него первым, — потому что Чан лапает его с такой жадностью, что он от одного взгляда, кажется, вспыхивает весь. — Чего ты так смотришь на меня? — беспомощно скулит он, толком не спрашивая, но Чан расплывается в довольной улыбке и все трогает, трогает, мучает его молчанием. — Мне очень нравится, — говорит он, не глядя в глаза, словно Чанбина здесь вообще нет, только его тело, которым он неприкрыто упивается, — ты такой красивый, — выдыхает он, любуясь, как кожу на мягких боках выдавливает между пальцами, когда он сжимает ладони, — очень мягкий. Он наклоняется, целуя между рёбер, тискает грудь в ладонях и тут же втирается лицом, Чанбин чувствует себя в его хватке оплавленным, податливым, пальцы легко проваливаются в мякоть кожи, оставляя розовые отпечатки. Чан, загребая ладонью, вбирает в рот, насколько хватает, трется языком об крупный сосок, и Чанбина трясет мелкой дрожью. Чан ласкает его с упоением, прикусывает, ластится, так открыто и откровенно, что он ерзает под ним, нетерпеливо поскуливая — ему было бы легче, если бы Чан уже просто трахнул его, чем наслаждался бы вот так, словно любимым десертом. — Хен, — стонет он, когда Чан с блаженным видом мнет его взбухший сосок губами, — ты можешь не медлить, я в порядке. — Нет, — Чан поднимает глаза, и от его взгляда горящими мурашками осыпает позвоночник, — я хочу, чтобы тебе со мной было очень, — он спускается ниже, целует ребра и живот, втираясь лицом, — очень, — его шепот горит на коже, — очень хорошо. Чанбину уже хорошо, так хорошо, что хочется стыдливо прикрыть лицо руками, потому что он знает — Чан смотрит. Смотрит и трогает его всего, заласкивает, кусает мягкие складки на животе, целует бедра. Чанбин позволяет ему их развести, пуская между, сбивчиво выдыхает, когда Чан сжимает его член пальцами, поглаживая губами снизу-вверх, медленно-медленно. — У тебя очень красивый член, — говорит Чан и, потеревшись об него щекой, с совершенно невинным, шкодным видом добавляет: — я бы хотел как-нибудь почувствовать его внутри, что думаешь? Чанбин со стоном жмурится, чувствуя, как течёт Чану на щеку, как будто ему мало позора с того, как у него быстро встало. — Черт, хен, так нель- Слова вышибает ещё одним стоном, надрывно-жалобным; он вцепляется Чану в волосы, пока тот вбирает его в рот легко и туго, двигается сразу быстро, контрастно медлительности, с которой только что целовал его тело, будто хочет сорвать с него контроль. Чанбин мечется под ним, сжимая его волосы, кажется, слишком сильно, но Чану плевать, он сосёт быстрее, трется языком, наблюдая бешеными чёрными глазами, как Чанбина разматывает от ощущений. — Стой, хен, подожди, — хнычет он, чувствуя, как бедра крупно дрожат в чановой хватке, — я не хочу так быстро кончить. Чан отрывается, но звук с которым он это делает, простреливает внизу живота так жгуче, что Чанбину приходится застыть всем собой, только бы не кончить. Чан, облизывая красивые губы, умиленно улыбается и укладывается виском к бедру. — Ладно, — говорит он, лениво поглаживая его член кулаком, и мотает головой в сторону прикроватной тумбы, — тогда подай мне смазку с презервативами, малыш. Чанбин, кажется, вспыхивает до самых кончиков ушей. — А? — растерянно сипит он. Чан слегка удивленно хлопает глазами. — Что такое? — и хитро щурится. — Или тебе понравилось, что я зову тебя малышом? — Просто помолчи и трахни меня уже, — бурчит Чанбин, швыряя ему упаковки. Чан смеётся, с яркой бессовестной улыбкой целуя в бедро. — Нет, малыш, мы не будем торопиться. Чан изводит его как и обещал, гладит мокрыми пальцами между ягодиц, просто гладит, вообще ничего не делая, и Чанбин ерзает под ним, пытаясь получить хоть что-то и проклиная себя за то, что сам же сделал себе хуже. Потому что Чан целует бедра, низ живота, проходится по члену едва касаясь и так же едва поддавливая пальцами внутрь, но у Чанбина каждый раз перехватывает дыхание. Чан проникает пальцами внутрь медленно и очень мокро, водит с осторожностью, внимательно послеживая за реакцией, но ничего не спрашивает, будто чувствует, что это будет только больше нервировать. И Чанбин послушно размякает под его руками, позволяя себя тискать, как мягкую игрушку. Чан сжимает мякоть его бедер, втягивает в рот, такой красивый, безумно — Чанбин не может оторвать от него глаз. Он подсаживается на пальцы совсем легонько, но Чан одобрительно мычит, загоняя глубже, и Чанбину хочется дать ему все, быть послушным. Это дальше, чем он заходил с кем угодно, но он хочет получить больше, дать больше, чтобы Чану понравилось тоже, и слишком торопится, насаживается на пальцы сильнее. Чан вдруг вжимается кончиками пальцев так напористо, что его испуганно парализует от незнакомых ощущений. Он глотает воздух, нервно сгребая покрывало в кулаки, тело вибрирует вне его контроля; он с ужасом понимает, что у него падает — и только сильнее начинает переживать. Мысли запускает знакомой каруселью: Чан заметит, ему не понравится, он передумает, ему не захочется с ним возиться… — Ничего, ничего, — нежно бормочет Чан, целуя его бедра с такой невозможной ласковостью, что у Чанбина от облегчения слезы на глазах выступают, — ты просто очень чувствительный, да, малыш? Чанбин, прикусив губу, мелко кивает, но Чану как будто и не нужно ничего слышать, он так и наглаживает его бедра, мягко растягивая внутри. — Я буду осторожнее, — тихо говорит он, и Чанбин разжимает кулаки, расслабляется, чувствуя, как в паху снова накатывает теплой волной, — вот так, да, — Чан целует его в сгиб бедра, шепот прижаривает искрами, жалит внутри так, что его выгибает, — моя славная детка, да, вот так, ты такой умница. Чанбин давится собственным стоном от его голоса, от того с какой искренностью он говорит и прикасается. Чан подтягивается выше, улыбается с теплом — Чанбин, кажется, так влюблен, что дышать больно. — Я тоже хочу тебя трогать, — выдыхает он немного смущенно, и Чан кивает. Он ложится рядом на бок, дёргает к себе, пока они не оказываются вплотную, так близко, что все тело вспыхивает там, где они прикасаются. Чанбин цепляется в него, обнимая ногой, впивается в губы, вздыхая от облегчения, что наконец может прикасаться тоже. Чан перенимает его темп, тянет губы с равнозначной жадностью, и, снова проникая пальцами внутрь, гоняет чуть быстрее. Чанбин вспыхивает, слыша собственный голос, когда Чан чуть отклоняется, но не может перестать тереться членом об его живот, перестать насаживаться на пальцы. В какой-то момент он понимает, что делает все сам, и Чан ему позволяет, только говорит низко и хрипловато прямо в губы. — Мне нужно, чтобы ты кончил, — у Чанбина мурашки от его голоса, — тебе будет легче, давай. — Я не хочу так быстро, — выдыхает он, но Чан, прихватывая ладонью за лицо, целует коротко, жгуче. — Я никуда и не отпущу тебя после этого, — Чанбин чувствует движение его губ на своих, как Чан оттягивает нижнюю зубами, и внутри все заходится предвкушающей дрожью, — если потребуется трахать тебя до утра, я это сделаю. Давай, сейчас. Чанбин, впиваясь в спину ногтями, вжимается в него и кончает как приказано, заливая живот, но не может остановиться, трется и трется. У него все ещё стоит, но его и правда чуть отпускает, пальцы легче двигаются внутри, и Чан, тоже это чувствуя, проезжается по простате на пробу, любуясь тем, как Чанбин выгибается, широко распахнув глаза. — Так лучше, да, малыш? — бормочет он, целуя подставленную шею. Чанбин, прижимая его голову к себе, судорожно кивает. Ощущение не выламывает его изнутри, а накатывает мягко, безумно приятно. — Хочешь ещё, да? Он неосознанно стонет, насаживаясь на пальцы, но Чан двигает ими внутри, больше не надавливая, жадно всматриваясь в лицо. — Хочешь меня внутри? — спрашивает он, и Чанбин жадно кивает. Он хочет, очень сильно, так сильно, что ему плевать как жалко он звучит. — Пожалуйста… — Вот так, умница. Чан хвалит, но не убирает пальцы, намеренно подводя к грани, Чанбину кажется, что он её уже пересёк, он готов умолять, готов залезть сам. Когда он чувствует, как Чан убирает руку, и слышит хруст упаковки, его буквально трясет, но Чан не торопится, просто водит членом между ягодиц, Чанбин с таким нетерпением трется в ответ, что сейчас заскулит. — Хочешь? — Очень, очень, пожалуйста, — и скулит взаправду, стыд и похоть жгут ему лёгкие, словно он наглотался дыма, ему надо, сейчас, любой ценой. И Чан бархатно роняет: — Поцелуй меня. Чанбин бросается на него голодной зверюгой, стискивает лицо в ладонях, целуя с грязной открытостью, прижимаясь так, что сам задыхается. Чан медленно проникает внутрь, и он сдавленно скулит ему на язык, отстраняется только глотнуть воздух. Его трясет мелкой горячей дрожью, от ожидания, от непривычного ощущения внутри, но Чан почти рычит: — Я не буду останавливаться. И Чанбин с благодарным стоном вцепляется в него, скулит: — И не нужно, пожалуйста… Чан медленно оказывается внутри с тихим, протяжным стоном, и этот звук кипятком хлещет внизу живота. Чанбин хочет, чтобы ему было хорошо, он что угодно сделает, — и насаживается сам, вбирает сколько может, жадно глотает воздух от дикого распирающего чувства. Ему странно, непривычно, но он не может остановиться, двигается мелко и почти не выпуская Чана из себя, теряя голову от того, как словно чувствует Чана везде, глубоко внутри и снаружи. Чан жадно лапает руками, целует везде, где придётся, в приоткрытые губы, щеки, подбородок, шею — Чан везде, и Чанбин не ощущал ничего лучше этого. — Хочешь чуть быстрее? — спрашивает Чан, когда чувствует, как он расслабляется, двигается легче, и Чанбин, взвинченный от эмоций просто жмется в бешеном поцелуе, стонет в рот едва разборчиво: — Да, да, да. Чан улыбается в поцелуй, и чанбиново сердце ошалело хрустит от того, какой он заботливый, весь для него. Чан, крепко обнимая руками, опрокидывает его на спину, зажимая под собой, двигается снова, быстро, но не глубоко, смотрит с такой полыхающей жадностью, что Чанбина всего ломает. — Упрись ногами в кровать, — мягко говорит он, и тут же хвалит, — вот так, молодец, — Чанбин ради этой похвалы готов вообще на все, — попробуй двигаться со мной. Он кивает, пробуя двигаться, сначала нерешительно, потом смелее, ловит ритм, блаженно прикрывая глаза. Ему хочется попросить ещё немного быстрее, но Чан ловит его мысль раньше и без предупреждения с мягким шлепком загоняет до упора, мокро ударяясь об задницу. Чанбина выгибает с рваным, растерянным стоном, ощущение Чана внутри огненной волной прошибает по телу снизу-вверх вместе с руками Чана — тот словно чувствует ее под пальцами, ведёт вслед по животу, по груди, стискивает зацелованную кожу. Сердце Чанбина оглушительно колотится под его правой ладонью. — Вот умница, — Чан бьется ещё раз, не дожидаясь, и Чанбин сыто ахает, раздавленный ощущениями, — вот так. Чан, перехватывая за бедра, бьется внутрь, хвалит бесконечно, каждое слово жжется на коже, словно мягкий удар хлыста. Чанбин, кажется, горит весь, но ему хочется больше, и он ловит его ритм, поддавая бедрами в ответ. Он хочет быть послушным, сделать все, но Чан продавливает его выдержку чуть больше, играясь границами Чанбина как хорошо изученной игрушкой. — Посмотри на меня. Он открывает глаза и тут же жмурится от стыда: Чан, взмокший, сумасшедше красивый, вколачивается в него, натягивая за крупные покрасневшие бедра, и эта картинка выглядит так порочно, что невозможно смотреть, но Чан повторяет: — Посмотри на меня, — он наклоняется, снова проскальзывая рукой по телу, только чтобы перехватить ладони и зажать одной своей над головой. Чанбин скулит, чувствуя себя таким распахнутым, открытым, Чан бьется в него быстрее, — мокрые шлепки жгуче вспыхивают в тишине, — и смотрит чёрными пьяными глазами, смотрит, не отпускает. Чанбин тихо, отрывисто стонет, глядя прямо ему в глаза, и горит от стыда, от того, что не может ослушаться, не может остановиться, насаживается в ответ, откровенно выпрашивая. Чан жмется с поцелуем, вбиваясь глубоко и почти не выходя, напиваясь тем, как Чанбин ошалевши хнычет в его рот, захлебываясь. Ему очень хочется кончить, но он не может к себе прикоснуться, и он послушно застывает, позволяя Чану двигаться как угодно, как ему нравится — и сам безумно с этого кайфует. Чан стонет в его губы, целуя с отчаянной несдержанностью, и Чанбин так пьянеет с его честности, что, кажется, готов терпеть сколько угодно, дать ему собой воспользоваться. Но Чан лезет свободной ладонью и дрочит ему в такт глубоким толчкам, выжимает, Чанбин в его хватке кончает с таким надрывным стоном, что горло обжигает. Чан отпускает его почти сразу, всего, и Чанбин даже сквозь пик ощущений скулит от нехватки его в себе, на себе. Чан, застывая между его разведенных бедер на коленях, снимает презерватив и дрочит себе почти остервенело, осматривает Чанбина всего жадным, оголодавшим взглядом. Чанбина от него ведёт так сильно, что он даже не задумывается — гладит себя по груди и животу, вымазывает пальцы. — Господи, ты… — восхищенно выдыхает Чан сквозь задушенный стон, и Чанбин вспыхивает на пьяной радости. Он лапает себя абсолютно бесстыдно, сжимая грудь, протаскивая пальцами по мягкому животу так, что оставляет красные полосы на коже, дрожит, чувствуя, как Чан голодно следит за его руками, пока выжимает из себя оргазм. Чан спускает ему на живот с таким раскатистым рычанием, что у него от этого звука холодной дрожью облизывает кожу. — Твою мать, — выдыхает Чан, плюхаясь на задницу, и целует чанбиново колено с откровенной нежностью, — это было горячо. — Да ладно, — Чанбин смеется, — у тебя было слишком много секса, чтобы тебя чем-то впечатлить, — и треплет его взмокшую кудрявую чёлку, — можешь не пытаться поднять мне самооценку. — Ты мне нравишься, а это делает секс в сто раз лучше. Чанбин очень плохо пытается не краснеть, маскируя смущение дурацкой наигранной ухмылкой. — Рад, что тебе понравилось. Чан так красиво смеётся, что у него сжимается сердце. Боже, как же он влюблен. — А тебе? — спрашивает Чан с улыбкой. — Тебе понравилось? — А что, это все? — шутит Чанбин. — Я думал, это так, тестовый раунд. — Ты точно девственник? — Чан игриво щурится, и Чанбин смущенно смеётся. — Уже нет. — Ну, — тянет Чан задумчиво, — я конечно не претендую на звание лучшего любовника, но готов побороться ещё раз, — и вздыхает с притворным сожалением. — Вот только я заказал чачжанмен и жареной курицы на случай, если ты проголодаешься, и их должны привезти через минут... пятнадцать. — Ты лучший любовник, — говорит Чанбин, и Чан радостно смеётся с его серьёзного лица. — Правда, самый лучший. Можешь вообще больше ничего не делать. Чан смеётся, принимая победу, и целует Чанбина в качестве приза. И на всякий случай все-таки подтверждает звание лучшего любовника, когда сначала влюблёнными глазами наблюдает, как Чанбин счастливо ест, а потом опрокинув его на стол, сам обедает Чанбином. Чанбин знал, что ему не стоит связываться с факбоями, поэтому нашёл себе факбойфренда.