Кинкабрь (сборник)

Три главных правила известны им задолго до начала Прошения. Если в зеркале Судьба покажет тебе богатство — не тяни к нему руки, иначе будешь тщетно бежать за ним вечно. Если увидишь дорогу — не всматривайся за горизонт, иначе увидишь свою смерть. Если пообещает любимого — отведи взгляд, иначе с его лицом тебе явится дьявол. Когда Хосоку является в зеркале лицо юноши красоты поистине дьявольской, он не находит сил отвести глаза. Юноша вертится перед ним в сорочке, порочно спущенной с плеч, словно любуется своим отражением, а не дразнит, но его насмешливая улыбка вяжет сердце узлами. В день перед Прошением он не находит себе покоя. Он не может есть, не может спать, не может веселиться, словно сердце отдал тому, кого должен сам заполучить, и главной ночью третьего полнолуния выходит к костру с остальными, измученный предвкушением. Они танцуют, взявшись за руки, замыкают кругом огромное кострище, плюющее искрами в черноту. Пот разливается под рубахой, мокрые пальцы сжимаются крепче, кто-то смеется рядом с ним, и Хосок сам улыбается как полубезумный, опьянев с двух глотков травяного вина. Бой барабанов грохочет в ритм звенящих на шее ожерелий, губы в пустую глотают жаркий воздух, но Хосок упрямо смотрит сквозь пламя — пока не видит его. Обещанный улыбается ему с манящей ласковостью, пряди, выбившиеся из длинной косы, липнут ко лбу, ожерелье поблескивает на влажной груди под распахнутой туникой. Он выглядит так, словно только что вылез из чужой постели, и Хосоку до смерти хочется его поцеловать. Он не первым отправляется за подарком Судьбы на совершеннолетие, но никто из проходящих обряд не делает этого с равным ему отчаянием — отпуская руки своих братьев, Хосок бросается через костер. Обещанный — в бегство. Хосок кидается за ним едва ли секундой позже того, как его ступни коснутся горячего песка на берегу деревенской реки. Хосок бежит, не моргая, впивается взглядом в мечущийся перед глазами кончик длинной косы и, кажется, задыхается. Воздух пахнет речной тиной и паленой шерстью, даже когда они покидают берег и вбегают в лес, и тут же — розами с запахом крови, Хосок чувствует буйную смесь, когда почти ловит Обещанного за рукав. Юноша оглядывается на него, поблескивая глазами в темноте, смеется, и его смех подхватывает ветер между деревьями, бросает снопом искр Хосоку в лицо. Когда он промаргивается, посреди леса темной ночью нет никого, кроме него. — Я здесь, — слышится шепот на ухо. Он оглядывается, но рядом никого. — Ну же, поймай меня, — канючат ему в затылок, но за спиной никого не оказывается. — Покажись, — Хосок хочет звучать угрожающе, но с его губ рвется мольба, и боги сжаливаются, возвращая ему подарок. Огоньки зажигаются в темноте попарно, будто факелы, тянутся коридором, и Хосок глупым мотыльком идет на свет. Редеет лес, ярче становится огонь, Хосок тщетно мотает головой в разные стороны, но полуночная темнота льется между деревьями словно чернила; он смотрит вперед и видит Обещанного на пустой поляне, окруженной факелами. Туника и накидка, распахнутые до пояса, льются по телу безупречно белым, линяющим в густо-алый, ткань около босых ступней словно вымочена кровью. — Твое имя? — осипнув, спрашивает Хосок. Обещанный улыбается, заправляя прядку за ухо, и протягивает руки. — Тэхен. Хосок бросается к нему с отчаянием пса, потерявшего хозяина, принимает его ладони словно величайшую ценность, целует каждый пальчик, каждый суставчик, подушечки ладони, трется об них лицом. Сердце мучительно колотится — это он, только ему Хосок готов бросить мир под ноги и полечь бездыханным сверху, — и так же больно сжимает. Хосок втирается губами в тонкое запястье и умирает от необъяснимого желания вцепиться зубами. Тэхен на его подобострастие смотрит с нежной жалостливостью. — Повенчаемся сегодня, — говорит он, приподнимая хосоково лицо. Хосок не думает, судорожно кивает — это его судьба, его подарок, им суждено соединиться и умереть в один миг, — и нарушает правила, целуя раньше, чем получает на это благословение. У их поцелуя привкус медовой сладости и горечи крови, они сталкиваются с жадностью, словно отнятые друг у друга на тысячу лет, смыкаются губами, задыхаются. Хосок запускает обе ладони в черные волосы, тянет ближе, потому что не может насытиться, язык у Тэхена горячий, как кончики пальцев, впившиеся в спину. Тэхен целуется, будто хочет поглотить, и Хосок отрывается с жадным вдохом, влипает в чужое лицо. Глаза Тэхена горят буйным лиловым вереском. — Нам нужно идти, — слабо бормочет Хосок, не слыша собственного голоса, — старейшины ждут… — Нет, — тут же обрывает Тэхен, но его голос наслаивается тысячным эхом из темного леса, дрожью бежит по коже, — венчаемся здесь. Они целуются снова, мокро, дико, Тэхен прижимает его вплотную, выпивая; сердце Хосока колотится душно, больно, медленнее, медленнее… Когда он открывает глаза, Тэхена перед ним нет, только алтарь старых богов, ослепительный в свете факелов посреди темноты. Хосок их не знает, ему не было важно — он хотел найти судьбу, которую увидит в зеркале, и сейчас она сплетается руками у него на животе, доверительно жмется к спине. — Попроси их. Он слышит голос Тэхена везде, громче своих мыслей, но тише ветра в спящей листве. Тэхен целует в плечо, в шею, в щеку, и кожа под губами вспыхивает огненным цветом. — Я не умею, я не знаю, как просить дозволения… Тэхен падает перед ним на колени раньше, чем он договорит. Одежда слетает с него одним рывком, ногти впиваются в бедра, и, когда рот влажно смыкается у него на члене, его стон разлетается по лесу с оглушительной непристойностью. А потом обрывается словами — на языке, которым Хосок не владеет, потому что перестает владеть собой. Тэхен жадно, мокро двигает ртом, давится, но только сжимается крепче, и Хосока несет, он говорит, говорит, спотыкается в словах, срываясь в утробное, животное рычание. Пламя факелов трепещет под звук тэхенова скулежа, вспыхивает лиловым, когда Хосок, сгребая темную косу на затылке, всаживает на себя глубже и тут же одергивает прочь. Тэхен покорно вываливает язык, и Хосок запускает пальцы, черные, словно вымазанные золой, собирает белую вязкость изо рта и бесконтрольно, одним мазком размазывает по лицу. Тэхен смотрит на него с колен, сверкая безумными лиловыми глазами, пачканый, порченный, и вдруг разражается таким раскатистым демоническим смехом, что Хосок на секунду жмурится. В следующую — все ему словно привиделось. На фоне мерцающих факелов алтаря Тэхен смотрит на него красивым, светлым лицом, нежно-растрепанный, одежда едва держится на плечах. Хосок теряет дыхание в благоговении перед его красотой — и хочет ее испортить. Целовать, обладать, впиться в бледные плечи, но Тэхен подается вперед и пьянит его ласковостью, зацеловывает лицо, щеки, веки, губы, шепчет в иступленном страхе: — Я умру, если потеряю тебя. Я умру, если обрету, думает Хосок далекой гаснущей мыслью и теряет ее в еще одном головокружительном поцелуе. Тэхен в его руках словно обмякает, слабеет, и Хосок прижимает к себе его отчаянную хрупкость, сжимает крепче, тонкого, драгоценного — что-то внутри него жаждет услышать звук первого слома. — Отдай им эту жизнь. Хосок оборачивается на слабый клокочущий хрип позади себя и в кругу факелов видит тело умирающего оленя. Падает на колени — или его подталкивает Тэхен, — смотрит в мокрые, кричащие глаза животного, с утопленной в них человеческой мольбой, и вдруг чувствует себя болезненно-трезвым. Он не должен приносить в жертву без надзора старейшин. Он не должен быть в лесу один так долго. В третье полнолуние лета в лесу не бывает живых. — Хосок, — Тэхен падает позади него на землю, наваливается на спину и обнимает всем телом, ластится жадным до нежности котом, — пожалуйста, первый, люби меня, — он целует в шею, жмется всем лицом, — не бросай меня, я не вижу без тебя жизни. Хосок сжимает его руки на своем животе и чувствует это внутри, фатально и всепоглощающе. Тэхен — его обещанный, первый и единственный, Тэхен нуждается в нем, Хосок теряет голову в жажде обладать им любой ценой. Когда он запускает ладони в развороченную грудную клетку, он уже себе не принадлежит. Сердце бьется в его кулаке, захлебывается кровью, но Хосок не пугается, запускает обе по запястья, смотрит, как в чужих глазах угасает жизнь, такая хрупкая в его владении. Шепот Тэхена в его ушах вьется змеиным шипением, все громче и громче, сердце колотится в кулаке, его собственное бьется барабанами с общего костра, словно из прошлой жизни. — Впусти меня. Хосок, моргнув, разжимает кулак и едва не теряет равновесие. На месте умирающего оленя, в его ногах — Тэхен, с разметавшимися по траве длинными волосами, просящим взглядом. Алое пятно на его тунике расплывается над сердцем, но Тэхен дышит, Тэхен задыхается, мечется на земле, словно пытается вырваться из собственного тела, и жадно гладит себя руками. — Пожалуйста, — выдыхает он, выгибаясь в спине и раздвигая ноги, испачканный красным подол сползает по молочным бедрам, — наполни меня. Тело Хосока рвется вперёд вне его контроля, сумасшедшее, кипящее от желания. Он рвёт на Тэхене одежду, и тот вьется, словно она обжигает его кипятком, скулит, умоляет — скорее, быстрее, он больше не может. Измаранными в крови руками Хосок бегло оглаживает его тело, укутанное светом факелов, идеальное настолько, что желанием испортить выламывает кости. В нем не остаётся нежности, только тупая, озверелая жажда быть с ним, быть им, ломать, брать, выскрести его до дна. Тэхен принимает его внутрь с хриплым, надрывным стоном, сжимается бедрами, его ногти до крови вцепляются в спину, пуская яд, и Хосок травится им, стервенея. Тэхен стонет так, что закипает кровь, но Хосок только двигается быстрее, смотрит, как он захлебывается, хнычет; как лиловым огнём вспыхивает под ресницами. — Ты будешь новым богом, — отрывисто выдыхает Тэхен в чужие губы, — ты будешь новым богом, ты будешь мной, ты будешь… Хосок бьется в него жёстче, и Тэхен, выгибаясь, сладко ахает, принимая его в себя, хосоковы пальцы проваливаются в кожу на бёдрах, словно в подтаявший воск. И там, где рвется кожа, чернильные ленты рун расползаются по телу, метят белоснежность его кожи, он содрогается под Хосоком, исполосованный ими, словно повязанный тонкими веревками, стонет умоляюще, и руны вспыхивают фиолетовым и прогорают обратно в черный. Хосок чувствует на языке запах тлеющей бумаги, паленой шерсти, останавливается всего на секунду, зарывшись глубоко внутри, но взгляд Тэхена мгновенно теряет пьяное томление и, темный, угрожающий, впивается в Хосока. Хосок погнался в лес за Обещанным, а догнал свою смерть. Тэхен скидывает его с себя и седлает сверху, и на разрыве их тел Хосок осознает, что Тэхен не человек. А потом это снова теряет важность — Тэхен с готовностью впускает в себя и скачет на нем, горящие лиловым глаза смотрят неотрывно сквозь завесу длинных волос. Луна над их головами повисает огромная и розовеющая от крови, Тэхен в ее ореоле, потрясающе дикий в охватившей его порочности, выглядит божественно красивым, только имя этих богов Хосоку запрещено называть. — Мы с тобой никогда не расстанемся, — рычит Тэхен, остервенело насаживаясь сверху, но Хосок способен только скулить, цепляясь пальцами в испещренные рунами бедра. — Я останусь в тебе до самой смерти. Тэхен кусает свои запястья, тянет к его губам, и Хосок напивается его крови, захлебывается, отчаянно пытаясь дышать, но Тэхен жмется сверху и жалкие секунды в сознании целует его с такой сокрушительной нежностью, что Хосок свой последний вдох отдает ему с добровольностью скоропостижно влюбленного. Когда он закрывает глаза, луна над их головами наливается кровью. Когда он открывает глаза, на берегу реки уже занимается рассвет. — Надо же, проснулся, — мягко, чуть испуганно говорит Чимин, помогая ему подняться с песка. Хосок вертит головой: на берегу почти никого, костер давно прогорел, но его щеки почему-то полыхают. — Давно я сплю? — Упал, как только через костер перепрыгнул, — улыбка Чимина все еще кажется беспокойной, — старшие говорят, что это из-за вина. — Я был в лесу? — тревожно спрашивает он, осматривая себя. — Не знаю, мы все были увлечены Прошением, потом зашли в реку, а когда выходили, ты лежал там же, куда мы тебя перенесли. — Все целы? — Наше поселение да, но… — Чимин неловко оглядывается назад, и Хосок поднимается раньше, чем услышит, как он договорит, — парня из луговой деревни нашли на опушке леса мертвым. Хосок подходит туда, где несколько людей помещают тело в тканевые носилки, и чувствует, как холодеет на сердце. Даже потерявшим жизнь, Тэхен кажется таким же изумительно красивым: бледная кожа сияет в холодных рассветных лучах, длинные волосы льются черной рекой, руки с рваными ранами на запястье протаскивает по песку, когда его поднимают вверх. Разорванная грудная клетка не портит его красоты, Хосок все еще помнит ощущение его сердца, колотящегося в ладони. — С ним мало кто общался из его деревни, — тихо говорит Чимин за спиной, — говорят, он был одержим дьяволом. «Я останусь в тебе до самой смерти», слышит он чужой голос внутри, громче своего собственного. Чимин беспокойно касается его плеча. — Хосок? Кажется, ему придется привыкать к своему новому имени.