Кинкабрь (сборник)

— Почему нет? — Я живу уже семьсот лет, из которых двадцать воспитываю тебя и пять — слышу этот вопрос. — И ты ни разу на него не ответил. Всё, что я слышу эти пять лет, лживые сказочки про то, что я тебе как сын, хотя я прекрасно вижу, как ты на меня смотришь. Хосок не знает, как можно на него не смотреть. Он повидал многое за свою долгую, слишком долгую жизнь, но никогда — красоты настолько гипнотической, сокрушительной. Ради великолепия и в половину не настолько ослепительного сотни лет назад устраивали войны и жгли города. Людям, живущим в одном веке с Тэхеном, суждено лишь самим гореть от желания при взгляде на него. Нелюдям в том числе, потому что Хосок — ничем не лучше смертных. И упрямство Тэхена не облегчает ему участь. Хосок подобрал его ещё младенцем, но уже с пятнадцати, случайно застав Хосока, развлекающимся с донором, Тэхен без конца выпрашивал: выпей меня. И не унимался, какие бы причины не слышал, пока его упрямство не завело его работать донором в клубе, которым владел Хосок. Хосок уверен, что это именно оно и было, просто подростковый максимализм, дурацкие принципы — если ты не укусишь меня, я позволю это сделать другим. И Хосок позволяет. Он никогда ничего не может ему запретить — надо же, ему семьсот лет, а он не может усмирить смертного мальчишку. Но Тэхен никогда ничего и не просит. Ничего, кроме одного. Хосок старается не пересекаться с ним в клубе, чтобы не видеть, как из него пьют другие, но Тэхен упрямо маячит перед его глазами. Хосок запрещает пить из него больше двух глотков, и, в отличие от Тэхена, младшие вампиры не могут его ослушаться, но Тэхен обходит правила по-своему. И разгуливает по клубу в текучей чёрной шелковой робе на голое тело, сводя с ума всех вокруг. Хосок устанавливает на Тэхена заоблачный ценник, но покупатели не исчезают, и это безумно действует на нервы. — За этот божественный вкус я готов отдать любые деньги, — счастливо вздыхает Чимин, падая на диван к Хосоку в вип-ложе. Хосок неотрывно смотрит на крохотное красное пятнышко в уголке его губ. — Я никогда в жизни не хотел оторвать тебе башку, но вот мы здесь, — вздыхает Хосок, — а говорят, что за столько лет жизни уже не бывает новых ощущений. — Лучше бы уже куснул его разок, вместо того, чтобы пыхтеть от ревности. — Нет. — Ну и зачем растить себе донора, если потом не пить из него? Хосок никогда не собирался делать из Тэхена своего донора, он растил его как обычного человека, хотел дать ему обычную жизнь. Любил его больше, чем свою семью, настолько, что не считал себя вправе прикасаться, порочить и тем более причинять боль. — Мы с тобой уже это обсуждали, — рычит Хосок, указывая на огромный укус на тэхеновой шее, — это не просто моя прихоть, это может вызвать вопросы у людей! — Ты сам сказал, два глотка! — кричит Тэхен, сбивая его руку. — Кто это сделал? — Хосок чувствует, как его радужку от ярости заливает алым, но Тэхен не пугается, он никогда его не боялся, только злится ещё больше. — Какая разница, кто это сделал! Этого бы не произошло, если бы ты меня укусил! Хосок так резко подается вперёд, что Тэхен хватается за воротник его пиджака, чтобы не потерять равновесие. — Не шантажируй меня, мальчик, — цедит он, его низкий вибрирующий голос царапает горло. Когда-то одно слово этим голосом обращало смертных в бегство, но Тэхен подается ближе, пока они не сталкиваются носами. — Укуси меня. Хосоку ничего не стоит это сделать. Он слышит бешеный грохот сердца, гоняющего кровь по сосудам с сумасшедшей скоростью, и представляет как вцепится, напьется потрясающим вкусом, лишив сознания. Он сделал бы так с кем угодно — только не с Тэхеном. Но кого бы он ни пил, из собственной слабости он всегда представляет только его. Тэхен, сидя за баром, пристально наблюдает за тем, как Хосок пьет из запястья донора, сидящего у него на коленях, медленно и лениво, и смотрит на него в ответ. Они не разговаривают последнюю неделю, и чем дольше тянется молчание, тем гуще становится напряжение, провисая между ними тяжелым запахом металла. Тэхен больше не просит, Хосок старается не думать о том, как устал чувствовать запах других вампиров на нем. — Я набрал тебе ванну, — говорит он, стряхивая воду с рук, когда выходит встретить Тэхена с работы. Тот поднимает потускневшие глаза, кажется, все еще обиженный, но тянет руки, и Хосок вспоминает его совсем ребенком, не раздумывая льнет в ответ. Тэхен и есть его ребенок, между ними не должно быть ничего больше. — Отнесешь меня? — еле слышно спрашивает он. Хосок не удерживает улыбки. — Так устал? Давай, иди ко мне. Тэхен в его руках всегда ощущался не тяжелее пушинки, даже сейчас, когда вырос в потрясающей красоты юношу, и Хосок, тайком вжимаясь носом в его кудри, обнимает крепче, пока несет в ванную. Тэхен с его рук слезает нехотя, слегка шатаясь, и Хосок слишком поздно понимает, что происходит, — Тэхен сбрасывает с себя одежду и оказывается усыпан укусами по всему телу. Неглубокими, где-то похожими просто на царапины, но следы зубов рассыпаны по его телу будто веснушки, кое-где наливаясь светло-лиловым цветом завтрашних синяков. Тэхен лезет в ванну, упрямо пряча лицо. — Прости меня, — тихо говорит он, — не ругайся, пожалуйста. Хосок сжимает челюсти, обвариваясь в безумном коктейле ярости, ревности, сожаления и страха. Если однажды его принципы доведут Тэхена до того, что кто-то выпьет его жизнь, он больше не сможет продолжать жить свою. — Хорошо, я укушу тебя. Но ты должен пообещать, что вот этого больше не повторится. — Не надо, — отзывается Тэхен, уходя глубже под воду и поворачивая голову в другую сторону, не давая на себя посмотреть. — Ты же просил, — Хосок неосознанно закипает, — прекрасно, я это сделаю. — Не надо, пожалуйста, я понимаю, что ты не хочешь, — Тэхен обнимает себя руками под водой, будто пытаясь прикрыться, — я больше не буду просить. — И будешь приходить помеченный другими мне назло? — Не буду. Это была дурацкая идея, — он поворачивает голову, глядя умоляюще сквозь завесу влажной вьющейся челки, — я думал, меня отпустит. Прости, это больше не повторится. Хосок не может на него злиться, особенно сейчас, когда он лежит измученный, истощенный, и молит о прощении. Он злится лишь на себя за то, что сделал смертного центром своей жизни. В тот вечер он просто молча выходит из ванной, но Тэхен приходит к нему спать, нерешительно придвигаясь ближе, и Хосок его не прогоняет. Они все еще не разговаривают нормально, но на этот раз Хосок дистанцируется сам. Он не может пить, потому что перед глазами стоит искусанное тело Тэхена — и к своему стыду ярости от этой картинки испытывает столько же, сколько желания. Он не может появляться в клубе, чтобы не видеть Тэхена в чужих руках. Все эти дни Тэхен поглядывает на него извиняющимися глазами, но Хосок не находит в себе сил заговорить. — Я принес тебе поесть. Тэхен протягивает ему бокал, но Хосок, сидящий в большом кресле у камина, даже не смотрит, и, с тяжелым вздохом поставив бокал на столик, он залезает к Хосоку на колени. Это кресло уже много лет слишком маленькое для них двоих, но Тэхен сворачивается у его груди как может, жмется ближе, будто способен согреваться об вечно холодное тело. — Хосоки, — выдыхает он, прижимаясь виском к плечу, — что мне сделать, чтобы ты простил меня? — Я не обижен на тебя. — Я сделаю, что угодно, правда, — Тэхен оплетает его руками с такой нежностью, будто под ним не холодное тело, лишенное жизни, а тёплый песок побережья. — Я знаю, что меня недостаточно, и это так бесит, что я готов из кожи вылезти. — Что ты говоришь вообще? — Хосок мягко треплет кудрявый затылок. — Правду, — Тэхен сжимает его ещё крепче. — Прости, мне никогда не приходило в голову, что ты можешь просто меня не хотеть, мне все вокруг говорят, какой я вкусный, как хорошо пахну и… — он тяжело вздыхает, пряча лицо у его шеи, словно хочет скрыться от мира, — меня это с ума сводит, потому что единственный вампир, которого я хочу кормить, не хочет меня. Хосок чувствует, как его слова жаром расползаются внутри, словно дыхание жизни, которой он не ощущал в себе много столетий. — Тэхен, — несмело зовет он, но тот перебивает его, судорожно бормоча, запинаясь через слово: — Я не такой красивый, как остальные доноры в клубе, я-я не знаю, что тебе нравится, я вообще не знаю, как сделать тебе хорошо, прости меня, не понимаю, на что я вообще рассчитывал… — Хочешь узнать? Тэхен поднимает голову, уставляясь огромными неверящими глазами. — Можно? — Это изменит все между нами, ты понимаешь? — Хосок с улыбкой касается его щеки, и Тэхен трется об пальцы, сжимает в своих, целует попеременно, будто это он семьсот лет искал свою судьбу. — Для меня уже давно все изменилось. Я сделаю, что угодно, Хосоки, я весь твой, — выдыхает он, и Хосок спрашивает с легким вызовом, заранее предвкушая, как Тэхена разломает словами, которые он хотел услышать очень давно: — Накормишь меня сегодня? И Тэхена предсказуемо срывает пьяным восторгом. — Да, да, да, пожалуйста. Хосок мягко жмется к губам, просто чтобы заглушить, и сразу же отстраняется, но Тэхен настойчиво лезет ближе, просит ещё поцелуев. Хосок мягко смеётся, прижимая палец к губам. — Тише. Нам некуда торопиться. Он наклоняется за еще одним поцелуем, пробует с осторожной нежностью, контрастно медленной той жажде, что рвет ему нутро, требуя скорее вцепиться. Он не ел несколько недель и сейчас в его руках — то, что утолит его жажду лучше любых самых утонченных доноров, но Хосок смакует собственное нетерпение, оттягивает момент. Тэхен кажется гораздо более нетерпеливым, он выпутывается из пижамной рубашки, оставляя ее висеть на локтях, ахает, когда Хосок проходится языком по плечу. Тот прикусывает совсем легонько, но Тэхен испуганно зарывается в его волосы, словно уже кровоточит, а не сочится слабыми каплями. — Вкусно? — с трепетной надеждой спрашивает Тэхен, но Хосок только блаженно мычит, собирая влагу с кожи. Хосок кусает снова, чуть ниже, и не может поверить в то, какой Тэхен расслабленный в его руках, словно не чувствует боли, словно создан для него. Хосок не сделал даже глотка, но уже чувствует себя захмелевшим, вкус тэхеновой крови расцветает на языке будто пряное вино, распитое на цветущем лугу в объятиях возлюбленного. — Ты можешь не сдерживаться, — выдыхает Тэхен, прижимая его крепче к себе, — я не знаю, как тебе нравится, пей меня как хочешь. — Мне нравится пить кровь возбужденного, — Хосок проскальзывает ладонью между его бедер, и Тэхен, словно в судороге, сводит их, дыхание отрывисто льется с губ. — Ты позволишь? — Я позволю тебе все, — выдыхает он, опуская длинные густые ресницы. Тэхен остаётся на его коленях обнаженным, не стесняясь своей уязвимости, ерзая, будто выпрашивает больше. Хосок гладит его ладонью по члену и оставляет ожерелье из укусов на груди, впивается чуть глубже там, где бешено колотится его сердце. Он чувствует, как взлетает пульс, когда он едва ли целует в шею, Тэхен стонет от удовольствия и нетерпения одновременно, ерзает, выпрашивая задыхающимся голосом: — Хосоки, пожалуйста, пожалуйста… Голос Тэхена обрывается скулежом, когда Хосок стискивает пальцы крепче и вжимается в шею открытым ртом, слышит пульс грохотом в голове. Вот сейчас, сейчас, ещё немного — артерия Тэхена колотится у него во рту, умоляя быть раненой, Тэхен вымаливает, с таким отчаянием прижимая его к себе за затылок, будто его жизнь оборвется раньше, чем Хосок выпьет её часть. Он всаживает зубы, глубоко прорывая кожу, за секунду до того, как Тэхен прольётся ему на пальцы. Тэхена выгибает с надрывным сытым стоном, и кровь бьёт Хосоку на язык, шипучая, словно дикая смесь шампанского с перцем чили. Он упивается ею на опасной грани потери контроля, дурея от удовольствия, но Тэхен со стоном обмякает в его руках, и он тут же отрывается, запечатывая ранку. Он возбужден, он одержим, но даже самый волшебный вкус крови не будет для него важнее тэхеновой жизни. Он опадает обратно на спинку кресла, притягивая ослабевшего, подрагивающего Тэхена к себе. Пальцы против воли скользят вокруг укуса, словно наслаждаясь ощущением метки обладания на нем, каждое легкое прикосновение отзывается новой волной дрожи по телу Тэхена. — Ты можешь выпить ещё, — выдыхает он, и Хосок, чувствуя жар его крови внутри, ласково смеётся. — Такой ненасытный, будто это ты из нас двоих вампир, — он целует Тэхена в скулу, любуясь алым отпечатком своих губ. — Я бы кусал тебя все время, — Тэхен прикусывает его шею совсем слабо, но Хосок все равно покрывается мурашками от того, как жаркое дыхание припекает холодную кожу. Он прикрывает глаза, прижимая к себе Тэхена и представляя их вдвоем десятки, сотни лет в объятиях друг друга. Как они будут лежать, сытые, жадные друг до друга, в их общей кровати с прозрачным легким пологом, развевающимся на весеннем ветру из окон. Тэхен с довольным вздохом прижимается ближе, и Хосок теряет свой голос в черных лохматых кудрях. — Время придет.