Кинкабрь (сборник)

Разумеется, он нравится всем. И это одна из причин, почему он не нравится ему. Одна из тысячи причин. Бомгю начинает вести мысленный список того, чем его так сильно бесит Енджун, еще до того, как видит его впервые. Он слышит разговоры про Енджуна, куда бы ни пошел, так часто, что проще было бы уже переименовать Землю именем этого придурка. Еще бы, он тут местная андеграунд рок-звезда, люди в очередь выстраиваются, просто чтобы на секундочку заслужить его внимания; он, как восторженно рассказывает Субин, красив как бог и талантлив как дьявол. Бомгю ждет не дождется, пока он свалит из их захудалого городишки покорять столицу и перестанет бесить одним своим существованием. — Они сегодня выступают в «Хайбе», — захлебывается Субин, пока тащит его за собой за руку, — они вообще редко выступают в больших клубах, мне эти билеты, знаешь, каким трудом достались… Бомгю не нравятся клубы, но Кай уговорил его пойти с Субином вместо себя — и добавил еще одну причину не любить Енджуна, пока он скролил километровый чат, выслушивая, как простуда не дала Каю посмотреть на любовь всей своей жизни. Бомгю нравится рок-музыка, но не та, которую исполняет Енджун. Он стоит в переполненном клубе, глядя на сцену, и чувствует какое-то удовлетворяющее злорадство. Енджун выглядит именно так, как он ожидал, будто вывалился из подборок пинтереста: рваные джинсы, шипастый чокер, густой черный мейк на глазах, соблазнительные ухмылки в толпу. Смотреть противно. У его группы неплохая музыка, — если бы еще вокалист был какой-нибудь другой, — но Бомгю единственный в зале с облегчением реагирует на то, что концерт заканчивается. Вот только домой ему уйти не дают, потому что Субин натыкается на своего бывшего одноклассника, который работает менеджером группы, и тот ведет их знакомиться. Бомгю плетется за Субином и Тэхеном из чистого беспокойства, что Субин свалится где-нибудь в панической атаке и помрет, и мрачнеет еще больше. Такое ощущение, что ему никуда не деться от сраного Чхве Енджуна, куда бы он ни пошел. То, что его настроение способно упасть еще ниже, он узнает, когда видит Енджуна лицом к лицу. Тот сидит с группой в обшарпанной гримерке клуба, бутылка пива в одной руке, шея их гитариста в другой, взмокшая майка низко сползает на груди, обнажая ключицы, мейк размазан по лицу. Вылитый плохой парень, как из книжки, даже смешно. В гримерке стоит гогот до того, как Тэхен представляет своего «старого друга и его друга», но Бомгю старательно косплеит горшечный фикус, даже когда чувствует чужой взгляд на себе. — Симпатичный «плюс один» ты себе подогнал, парень, — говорит Енджун, обращаясь к Субину, и Бомгю добавляет в список противный, охрипший после концерта голос, похожий на сиплое тигриное рычание. — Да нет, он мой друг, правда, — смущенно тараторит Субин, почесывая шею. Енджун хмыкает. — Я бы на твоем месте это исправил. Бомгю медленно поворачивается, сжимая кулаки. Енджун просто улыбается, глядя на него, но его улыбка бесит тоже. Все в нем ужасно бесит. — А я бы на твоем месте, — ехидно тянет он, — научился складывать цифры дальше единицы. В гримерке снова поднимается вой, только Субин, кажется, краснея, дергает его за рукав и бормочет: «чувак, ну ты чего…», но Бомгю на него не смотрит. Он смотрит только на Енджуна, как тот, отпуская своего гитариста, подается ближе, упираясь локтями в широко расставленные бедра и смотрит на него как на интересную зверушку. Бомгю насмешливо приподнимает бровь. Что, привык, что все вокруг ботинки облизывают? — Симпатичный да еще и острый на язык, — Енджун смеется, но совсем не обиженно, он выглядит так, будто искренне веселится, и в Бомгю все вскидывается, чтобы задеть побольнее. — Своим фанаточкам ты не позволяешь с собой так разговаривать, да? — Ну, некоторым могу, — Енджун тянет ухмылку, ту самую, в которых рассыпался на сцене, и Бомгю презрительно фыркает. — Тебе таланта не хватает, чтобы я в твои фанаты вписался. — Воу, — ахает Енджун, опадая обратно на диван и прижимая руку к груди, — в самое сердечко. Откуда же ты такой красивый и жестокий вывалился? — Ты всех называешь жестокими, кто тебя на место ставит? — спрашивает Бомгю, глядя на то, как лицо Енджуна расплывается в шкодной улыбке. — Предпочитаю, когда меня ставят на колени. — Придурок, — фыркает Бомгю на выдохе и выходит из гримерки, слыша смех за спиной, даже когда выходит на улицу. Субин, конечно же, устраивает ему полный разнос. Что как он, да их главной святыне, да его любимому айдолу — такое сказал! Бомгю его даже не слушает. Ему нужно было любыми путями вычеркнуть Енджуна из жизни, желательно даже не слышать о нем, пусть спустя несколько дней, уже остыв, он чувствует, как его подъедает стыд. Может быть, он правда был резковат. Енджун ничего ему не сделал, — только зачем-то назвал красивым, — ну бесит и бесит, что теперь. Но разговоры про Енджуна в их компании не прекращаются и стыд Бомгю, к сожалению, тоже. И именно он гонит его пойти с Субином на общую тусовку, на которую их позвал Тэхен. Бомгю, наверное, извинится или хотя бы попытается его игнорировать, проследит, что Субин в безопасности с Тэхеном, и свалит. Но он приходит на первую тусовку, вторую, четвертую — и не может заставить себя извиниться. Не хочет. Потому что каждый раз он ввязывается с Енджуном в словесную перепалку, как в смертельную битву, и выходит из нее настолько накаченным адреналином, что его немного трясет. Иногда их обмен колкостями почти похож на дружеские подначки, и в такие моменты Бомгю даже думает, что они могли бы подружиться — если бы Енджун не бесил его так своим священным ореолом знаменитости и вечной толпой обожателей поблизости. Но иногда они сцепляются с таким остервенением, словно первый отступивший потеряет все, и Бомгю, каждый раз оставляя Енджуна с отвисшей челюстью, чувствует жгучие искры под ребрами. Когда он видит их впервые в глазах Енджуна, все начинает ломаться. Он приходит в клуб, в котором в тот вечер играет его любимая группа, но смотрит не на сцену, а на Енджуна в вип-зоне, который не отрываясь смотрит на него. И медленно, красиво курит; тонкие завитки дыма в полумраке красят его немного демонически. Кончик сигареты, зажатой между длинными пальцами, вспыхивает рыжим и рассыпается всполохами костра в темных глазах. Бомгю до него — не меньше четырех шагов, но по телу прокатывает волной душного жара. В тот вечер Бомгю к нему не подходит. Он бы хотел держаться от него подальше, но все идет к чертовой матери снова из-за его друзей. Субин буквально умоляет помочь вернуть гитару, которую ему одолжил Енджун, ведь Субин, заваленный тестами, обещал и не может подвести своего айдола, и Бомгю прется в клуб посреди бела дня с уверенностью, что сбросит гитару в гримерке и хватит с него. Небольшой клуб, в котором обычно выступает группа Енджуна, выглядит непривычно пустым и блеклым без людей и мерцающего стробоскопа. Бомгю пробирается в полумраке, плохо разбирая дорогу в слабом свету из узких окошек под потолком, пока его не окликает голос: — Эй, медвежонок. Бомгю безумно бесит, когда он его так называет. Он оборачивается на голос, видя Енджуна, сидящего на краю сцены с синтезатором на коленях, луч света вырывает его из темноты, укутанного слабым клубящимся дымом вейпа. Растрепанным, без привычного темного мейкапа Енджун выглядит сонным, нежным до уязвимости. Бомгю бесит в нем все. Особенно то, что он находит его потрясающе красивым. — Субин попросил вернуть тебе гитару. — Я рад тебя видеть. Его бесит, что в толпе обожателей, готовых полечь к его ногам ради одного мгновения, в котором почувствуют себя особенными, Бомгю уже чувствует себя особенным. — Неси ее сюда. Его бесит, каким мистически недосягаемым Енджун выглядит, когда курит. Тот затягивается, держа стик своими проклятыми изящными пальцами с облупившимся темным лаком на ногтях, выдыхает, и дым окутывает его будто джинна из лампы, так густо, что только темные глаза, не отпускающие ни на секунду, прожигают его сквозь завесу. Бомгю чуть не спотыкается, когда запах бьет в нос, сладковато-мятный, и его швыряет в воспоминание о своих снах, в которых он целовался с Енджуном, пока табачная горечь не напитывала каждую клетку. — А чего Субин не принес? — спрашивает Енджун, когда он подходит ближе. — У него тест сегодня. — Или ты просто нашел повод меня увидеть? — Енджун щурится, и Бомгю закатывает глаза. — Мазохизм не входит в мои предпочтения. — Жаль. Не думать. Не думать. Нужно просто поставить гитару и уходить. — Останешься? — А где все твои дружочки, которые могут составить тебе компанию? Ему нужно уходить, но он снова лезет ему под кожу, не может перестать. Посмотри на меня, заметь меня, ты так меня бесишь, что я не могу держаться от тебя подальше. — У меня не то чтобы много друзей, — улыбается Енджун. — В твоем возрасте пора бы уже укреплять дружеские связи, — насмешливо тянет Бомгю, приставляя чехол с гитарой к сцене, — кто же тебе стакан воды поднесет? Он не знает, от чего кайфует сильнее: когда выводит его до кипучего под кожей раздражения, или когда Енджун смеется над его подколами вот как сейчас, легко, воздушно. — Тебя попрошу, — говорит он сквозь смех, — хотя ты мне явно что-то подсыпешь. — Я тебе не друг. — Я и не хочу, чтобы ты был моим другом, — Енджун хлопает по месту рядом с собой. — Садись. Его бросает в воспоминание с одной из последних их встреч: бесконечные люди из тусовки группы Енджуна, виснущие девчонки, много алкоголя; он в тот вечер не сдерживался, и Енджун, утопающий в звуке чужого смеха, смотрел с ухмылкой и тяжелым, многообещающим взглядом, до мурашек. «Однажды я тебя придушу, Чхве Бомгю». Они не могут быть друзьями. — Что-то новое? — спрашивает он, мотая головой на синтезатор, когда садится рядом. — Я думал, ты не любишь нашу музыку. — Я и не люблю. Енджун мягко усмехается и наигрывает неизвестную мелодию одной рукой, легко и небрежно, будто придумывает на ходу, но Бомгю затихает, как загипнотизированный. Бомгю не любит их музыку, не любит Енджуна, но не может отрицать то, какой он талантливый. И какой ужасно красивый. Он смотрит на его ладонь, порхающую над клавишами, на вторую, держащую стик, как она поднимается, и Енджун обхватывает его красивыми губами, делает вдох. Смотрит, как расходится грудная клетка, словно может увидеть движение пара сквозь кожу, как он оседает внутри, остается прощальным сладким поцелуем во рту и рвется с губ. Смотрит слишком пристально, и Енджун замечает его взгляд. Затихает музыка, и он тоже ничего не говорит, только слегка протягивает стик, спрашивая или насмехаясь. Бросая вызов. Бомгю поднимает глаза и, не отрываясь, наклоняется ближе и прихватывает стик губами. Легкие заполняет густым сладким паром, но почему-то взгляд Енджуна мутнеет, будто затянутый дымом, плывет, и Бомгю чувствует это снова. Искры, дикие, кипящие, словно еще секунда — и все взлетит на воздух. Он открывает рот, позволяя пару просто тянуться вялой лентой, Енджун тянется ближе, слишком близко, почти прижимаясь губами, вдыхает сладость с его губ. Пьяная секунда их близости кажется до безумия интимной, настолько, что сводит под ребрами, и Бомгю резко выдыхает, окутывая лицо Енджуна серым облаком. Енджун закрывает глаза, и Бомгю пользуется моментом, в котором не видит его взгляда, произнося на грани шепота: — Ты мне не нравишься. Енджун не открывает глаза. — Ты мне тоже. Последним пунктом в списке вещей, которые ему не нравятся в Енджуне, становится то, что он потрясающе целуется. Когда Енджун прижимается крепче, он чувствует этот вкус ярче, мятной жвачки и сливочного мороженого, напивается им, пока они мягко скользят губами. Енджун выглядит, как фатальная ошибка, как человек, который рушит, пачкает, пользуется, но его ладони с удивительной нежностью прижимаются к щекам, заставляют наклонить голову. Он держит ласково, но целует торопливо, с жадностью, будто боится, что Бомгю в любую секунду вырвется, но тот только покорно открывает рот шире, позволяя тянуть губы, гладить внутри языком. И задыхается так сильно, что сам в легкой панике вцепляется в плечи, тянет ближе. Ему хочется задохнуться, хочется впустить его в себя удушающим сладким дымом, удержать внутри, пока он не отравит каждую клетку, пока не останется в них навсегда. Они целуются в пустом клубе в тусклых витках умирающего дыма, в крохотных пылинках, танцующих на свету, отчаянные, дорвавшиеся друг до друга. Бомгю тянет его к себе еще ближе, сжимая ладонь в волосах на затылке, прикусывает губу, чувствуя как слабый стон Енджуна отзывается дрожью под кожей, и не уверен, что когда-нибудь сможет от этого отказаться. Нет хуже зависимости, чем эта — когда ты ненавидел что-то настолько сильно, что больше не смог без этого жить. Когда они отрываются друг от друга, им обоим нечем дышать. Енджун застывает у его лица, мягко трется носом в жесте сокрушительной нежности, его шепот жжется на губах. — Ты меня с ума сводишь. Бомгю отвечает ему с мягкой улыбкой. — Было бы с чего сводить. И, когда Енджун смеется, целует его снова.