Познай самого себя

Никто, кроме Миранды, так и не видел трейлер Мерфи изнутри. Наверное, потому что это слишком явно показывало то, что Мерфи сам бы никогда не сказал. Перед уходом парень сказал Миранде, что она может остаться, но он почему-то уверен, что девушка все равно ушла. И когда он заходит в трейлер, Эва не подает виду, что не заметила его грустного щенячьего взгляда. В этом трейлере словно бы одновременно царит хаос и какой-то неопознанный уют. Эва чувствует, что стала частью чего-то важного. Что Мерфи открыл ей один из закоулков своей души, и Эва знает, чего ему это стоит, она понимает, что это для парня значит. Олдридж делает робкий шаг вперед, осматривая трейлер. Он совсем небольшой, но здесь как будто умещается вся жизнь Мерфи. Слева небольшая кухня, а с другой стороны — пошарпанный диван с проблесками дырок, и на этом вроде бы все. Но тут повсюду запах Мерфи: черника, кофе, пряности и бергамот в складках куртки. Здесь нет светильников, но рядом с диваном большая стопка книг, которые сложены друг на друга в несколько рядов. И еще тут все стены обклеены постерами со старых фильмов, групп. Никто, кроме Миранды, не был в трейлере Мерфи, но Эва ощущается здесь так, словно это ее место, словно она всегда была здесь, просто парень раньше не замечал девушку. — Я будто попала в гараж панков поколения икс. Мерфи смеется еле слышно, и Эва видит его такую редкую улыбку. Она опускается на колени, проводя пальцами по корешкам книг. Они пыльные, слегка потертые, но все в хорошем состоянии. Взгляд девушки сразу цепляется за знакомые названия. Если бы только Олдридж видела свои глаза в этот момент. — Ты читал "Ромео и Джульетту"? — и Эва даже не пытается скрыть в своем голосе насмешку и удивление, смешанное с неверием. — Я сделаю вид, что ты не сомневаешься во мне. — Мерфи опускается рядом с ней на корточки, смотря, как девушка смеется, протягивает руку, но так и не решается что-то взять. — Ты можешь взять любую книгу, которая тебе понравиться. — Эва оборачивается на него через плечо и слегка кивает. Девушка рассматривает одну книгу за другой, и то, как она погружена в мир Мерфи, поражает. — Я считаю, что она слишком переоценена. Это не история о величайшей любви, это история о глупости, которая унесла шесть жизней и закончилась ничем. Ромео и Джульетта были всего лишь подростками, которые буквально влюбились друг в друга три дня, а потом умерли так глупо. — Трагедии пишут не для того, чтобы в них верили. Их пишут, чтобы ими волновать. Ромео и Джульетта свою задачу выполнили: миллионы людей как-то задела эта история.— К черту Ромео и Джульетту. Я больше привык к жестокой реальности. Ее интуиция и нечто в глазах Мерфи дают Эве понять, что где-то в глубине парня жил мальчик, который мечтал оказаться в такой же великой истории любви, но в его жизни не было места чему-то такому светлому и хорошему. — Неужели ты никогда не любил? — Эва садится на диван, а Мерфи садится на пол напротив девушки, спиной опираясь о стену. И именно Мерфи становится тем, кто первый не выдерживает, отводит взгляд в этой негласной игре. На самом деле все, что знает о Мерфи девушка — то, каким запахом от него веет, что он намного умнее, чем хочет казаться и о его зависимости. Хватает ли этого для того, чтобы понимать ураган в его душе? Вполне. Олдридж смогла понять, что семья Хантер усыновила парня и она знает, что Мерфи ушел, знает, что у них с Этаном была своя история. И не зная даже половины о Мерфи, но каким-то образом видя его насквозь, Олдридж думает: куча непроработанных травм в голове Мерфи не дают ему поверить, что еще не все потеряно. — Я все еще человек, Эва. Конечно, я любил. И наверное, я любил слишком сильно, — последнее предложение Мерфи говорит шепотом. — Любовь ранит, потому что люди отдают ей всего себя, делают смыслом всей жизни. Так что, не стоит удивляться, когда, потеряв любовь в себе, потеряешь все. Мерфи скатывается по стене на пол, обхватывая колени руками. Когда его броню рушат, он становится настолько раненным, что никакие бинты уже не помогут. Ведь сломаться так легко, а годами восстанавливать себя осколок за осколком — чертовски сложно. — Не любовь ранит, а люди, которые не умеют любить. — отвечает он. И это оседает у девушки в сознании, пробираясь к сердцу. Эва чувствует, что на секунду перестает дышать, что сердце свой темп замедляет, а шестеренки в голове, не подходящие друг другу, вдруг становятся на свое место. — Расскажи мне о ней. О той, кто сделала тебя таким. Мерфи взлохмачивает волосы, девушка видит его робкую смущенную улыбку и взгляд, который еще никогда у него не видела. С привычными растрепанными волосами, перестав подтягивать колени к груди в попытке защититься от чего-то неопознанного, он выглядит как та версия Мерфи, которая так запала Олдридж в душу. — А я думал мы сходим хотя бы в ресторан, прежде чем я начну рассказывать тебе о маме. — но в его голосе нет усмешки, в нем есть то невысказанное, о чем парень даже не позволяет себе в мыслях признаться. — Я расскажу о той, кто показала мне, как любить. И Мерфи рассказывает о серых глазах, что обвивали его табачным дымом, о холодных руках, затрагивающих окончания нервов, о существовании которых он даже не знал. Он рассказывает о том, как она каждый раз меняла свой образ, потому что не могла познать себя настоящую. О первом и последнем поцелуе на балконе в мороз под сигнальные огни. Парень рассказывает о переменных, аксиомах и сердцебиении, которое, как думал парень, остановится. И Мерфи рассказывает о том, как хотел ненавидеть ее так же сильно, как и любил. А потом тихим, полным теплоты голосом добавляет, как она была прекрасна при солнечном свете, как читала ему поздними вечерами стихи, когда парень не мог уснуть. А Эва смотрит на него с таким огнем в глазах, с приоткрытым в немом восхищении ртом, с застывшими в уголках глаз слезами и губами, изгибающимися в грустной улыбке. Эва меж его раздвинутых ног падает на колени. Олдридж аккуратно, прося разрешения льнет к его плечу. И когда видит легкий, нерешительный кивок Мерфи обнимает его, сжимая тонкую футболку в кулаках. У Мерфи каждая мышца напрягается, и парень пошевелиться не может. Он сидит на полу, опустив слегка подрагивающие руки, дышит глубоко, а Эва лишь прижимается сильнее, избегая открытых участков его кожи, пытается передать то теплое чувство в своей груди из-за его рассказа. А Мерфи не может себя пересилить, он не может обнять ее в ответ, но чувствует, как дыхание успокаивается, а тело постепенно расслабляется, и это определенно прогресс. Олдридж не выдерживает, она плачет в плечо парня так, как никогда себе не позволяла. И девушка совсем не замечает, как где-то между ее приглушенном криком и еле ощутимым всхлипыванием Мерфи прижимается лбом к макушке девушки. Он не знает, сколько времени проходит, у него затекло все тело, и парень уверен: у Олдридж тоже, но никто из них не принимает даже попытки встать. Потому что впервые за свою жизнь Мерфи чувствует такую неразрывную связь с кем-то, словно сейчас они действительно смогли срастись теми местами, где остались опаленные края, на самом деле стали чем-то единым. Мерфи первым нарушает эту тишину: — Почему ты заплакала? Эва отвечает сразу же, не стесняясь своего ломкого, тихого голоса, все еще немного подрагивающего. — Потому что не любовь ранит, а люди, которые не умеют любить. Год назад Эве было всего восемнадцать, когда она уже оказалась на самом дне. На своем дне рождения девушка только и делала, что веселилась и сходила с ума, как и в любой другой день. У нее хмельные струи текли по подбородку, и из головы вылетало все, о чем надо бы подумать, но Эва не хотела. На этой вечеринке вибрации музыки отдавались во всем теле, для Олдридж это действовало, как эффект счастья, ее личный эндорфин. Одна картинка сменялась другой. В один момент она глубокими глотками пила прямо из горла, а в другой уже упала на свой рухлый диван в отключке. Когда Олдридж открыла глаза, головная боль ударила по всему телу, но она уже привыкла. Помутнение прошло, и Эва перед собой увидела отца. Он смотрел на нее так разочарованно, что девушке в пору бы засмеяться, прокричать ему в лицо: "Не нравится то, что видишь? На это я и рассчитывала". — Не тебе читать мне нотации. — сказала она холодно и хрипло. Эва никогда не желала видеть в его глазах что-то еще, кроме разочарования. Например, боль, сожаление и чертовски сильную жажду помочь. — Я просто хочу тебе помочь. — Аарон протянул к ней руки, но Олдридж отодвинулась от него, как от огня. — Ты не хочешь мне помочь, ты хочешь меня исправить. Не нравится то, что видишь? Тогда посмотри в зеркало и увидишь кое-что похуже. — прокричала Эва. Он действительно пытался быть хорошим отцом, но его прошлое слишком темное, а дети привыкли повторять судьбу родителей. Аарон пытался быть хорошим отцом, но без ее мамы это слишком сложно. — Я справился со своими проблемами, потому что признал, что они есть. — он пытался ее вразумить, но девушка будто бы специально его не слушала. Эва сходила с ума. Она пьяная в дребезги прыгала в открытые двери едущего поезда, поджигала себе волосы. Теперь ее черные, как смоль, волосы, были выжжены на кончиках. Раньше она красила губы красной помадой, теперь они все обкусаны и обветрены, ее густые брови почти всегда нахмурены, а зеленые глаза блеклые, словно выцветшие. Эва стала похожа на призрака, но все еще уверяла, что в порядке. — Но у меня нет проблем. Я не алкоголичка, я просто наслаждаюсь молодостью. — Эва схватилась за голову и еле слышно застонала от боли. Аарон достал из-под дивана десяток пустых бутылок и посмотрел так, будто Эва все еще маленькая девочка, которая бегала и разбивала коленки, но она уже давно повзрослела. Она посмотрела на эти бутылки, и обмануть себя уже не получилось, но засевшая глубоко внутри гордость не позволила ей признать это. — От твоего наслаждения до зависимости один единственный шаг. И ты его уже сделала. я действительно не хотел этого делать, но ты не оставляешь мне выбора. — он сказал это с такой болью, что Эва вздрогнула. — Собирай вещи. — Что, выгонишь меня? Когда они сели в машину, девушка на него даже взглянуть не смогла. Они ехали мучительно долго, ощущая возрастающее напряжение каждой клеточкой тела. Олдридж боялась. Боялась того, что может ее ждать, когда прошлое затопит с головой, а это непременно наступит. Когда она увидела возвышающееся здание клиники, усмехнулась так горько и больно. — Нет, ты не упечешь меня в больницу. — Эва схватилась дрожащей рукой за ручку двери, ища опору. В салоне стало слишком душно, но задыхалась она отнюдь не из-за этого. Аарон смотрел на дочь по-настоящему понимающим и любящим взглядом, но Олдридж так не хотелось в это верить, потому что в ней все еще играл юношеский максимализм. — Сейчас ты этого не сможешь понять, но, если бы мне в прошлом также старались помочь, я бы не сделал столько ошибок. — И я тоже была ошибкой? Все детство я твердила себе, что не стану похожей на тебя, но сейчас я смотрю на зеркало и не вижу себя. Знай: когда я оттуда выйду, в моей новой жизни больше не будет места для тебя, как в твоей не было места для меня. — Я год лежала в лечебнице против алкоголизма и я думала, что не выдержу. И честно, лучше бы я сдохла от отравления алкоголем, чем прошла через это снова. Я была совершенно одна, и стала ненавидеть себя, думая, что такая ущербная и ничтожная, я никому не буду нужна. — Мерфи ощущает вибрации от ее шепота в своем плече и вздрагивает от этого. Эва не может остановиться, потому что все, что она держала в себе, боясь слабости, вырывается наружу. И парень переживает этот момент вместе с ней. — Ты...— Мерфи сглатывает тяжело и думает, что впервые за долгое время он готов сказать кому-то эти слова. — Ты нужна мне. И от этих слов мир парня не разрушился в прах, и сердце не остановилось. — Почему я не могу чувствовать себя хорошо? — Эва порывается отстраниться от него, но Мерфи, не контролируя этого, льнет к ней, поднимая руки, но так и не решаясь ее коснуться. Олдридж все же отодвигается от него, пряча лицо в ладонях. — я улыбаюсь, верю, наслаждаюсь всеми моментами своей жизни, но мое тело — сплошная поэма о разочарованиях. Мое тело — это тонкие кровоточащие воспоминания о том, что я сделала не так, почему я не стала той, кем хотела, о моих страхах и боли. Я ставлю цели, достигаю их, получаю то, что хотела, но меня не покидает чувство, что это бессмысленно. — с каждым словом ее голос становится сильнее и громче. — Когда я поступаю по уму, мое сердце разбивается каждый раз с новой силой. Но когда я решаю послушать его, моя жизнь превращается в ад. Я живу так, потому что никто не может мне помочь, потому что я сама не знаю, как себе помочь. — и в конце ее крик и гнев переходят в сдавленный шепот, в слезы, стекающие по щекам и в очередной раз оставляющие на том месте глубокие шрамы. Мерфи видит, как она словно погибает изнутри, но ничего не может сделать. Потому что он знает, каково это, он проходил через такое бесчисленное количество раз. Парень знает, что со своими демонами можно справиться лишь самостоятельно. Узнав Эву без ее обличия, он понимает, настолько она сильная, что, как бы сильно это ее не ломало, девушка поднимется на ноги, потому что по другому не может. Мерфи даже не пытается скрыть восхищение в своих глазах. Когда Олдридж перестает задыхаться, парень к ней ближе придвигается. Они соприкасаются лбами и душами. Все это сплетается воедино, и Эва поднимает красные глаза на Мерфи, но в них уже не боль, а какое-то умиротворение, смешанное с легкой грустью и ностальгией по чему-то дорогому. — Рэне как-то сказала мне одну вещь, которая буквально перевернула мое сознание: пока я не исцелю себя, буду ядовит для всех, кто попытается полюбить меня. Ты думаешь, что выбираешь то, что тебе нужно, но на самом деле ты выбираешь то, что ломает твои кости каждый день, и ты слышишь этот треск, но все равно молчишь. Думаю, ты была в порядке слишком долго, и теперь можешь позволить себе побыть немного слабой и обессиленной. Но не дай этому снова разбить твое сердце. Олдридж не сдерживает судорожный вздох, свою смущенную улыбку и то чувство одухотворенности, которое появляется, когда она смотрит на Мерфи и осознает все то, что произошло. Она хрипло смеется, и Мерфи слишком хорошо знает это чувство, поэтому он ждет, пока эта защитная реакция пройдет. А потом встает, протягивая руку Эве. И когда девушка касается его кожи, мир все еще не разваливается. — Ты даешь очень умные советы, которым в своей жизни не последуешь никогда. — шепчет Эва. — Тренеры не играют. — точно так же отвечает ей Мерфи. Отдышавшись и немного успокоившись, девушка просит его почитать, и Мерфи видит совершенно другую Олдридж. Такую полностью выжатую, но искренне улыбающуюся. Когда парень с книгой в руках садится на диван, Эва тихо спрашивает, может ли лечь на его колени, и Мерфи кивает, даже не раздумывая. Так она и засыпает, окутанная ореолом спокойствия. Эва засыпает, понимая, что у нее и правда есть семья. А Мерфи запредельно к этому близок. 2 года назад. Уже в шестнадцать у Мерфи все лицо всегда было в синяках, он ненавидел находится постоянно в четырех стенах, и выплескивал свой гнев единственным способом, который только знал. В какой-то момент он понял, что в детдоме нельзя надеяться ни на кого, кроме себя. И хоть очень хотелось верить директору, который так отчаянно хотел помочь, вдолбить в голову парня, что он не обречен, Мерфи себе никогда не позволял. Потому что когда у тебя нет никого, надеяться можно только на себя Мерфи сидел в кабинете директора приюта, который смотрел на него так открыто, без неприязни, что у парня всего на секунду начало ломить что-то глубоко, до чего он добраться никак не может. Для этого мужчины он был мальчишкой насквозь и поперек исполосованным шрамами, незажившими ранами, вечными синяками по всему лицу и ошибками. Мерфи резко взгляд дикий на него поднял, когда услышал из уст директора давно забытое, почти ненавистное имя. — Не называйте меня так. Директор кивнул, спрятав потускневший взгляд после слов Мерфи. — Я нашел тебе семью. Мерфи пробило на дрожь по всему телу. — Мне не нужна семья. — в конце голос Мерфи дрогнул. — Ты пытаешься обмануть меня или себя? — мужчина сказал, склонив голову набок. — Зачем им нужен ребенок, у которого мать умерла от передоза и который в свои шестнадцать уже является наркоманом? Зачем мне снова проходить через это, если мы все знаем, какой будет конец? Директор вздохнул тяжело, но все равно посмотрел на Мерфи так, как никто другой. — Я смотрю на тебя сейчас и не вижу в тебе проблему, я вижу потерявшегося мальчика, которому просто нужен второй шанс. И я готов тебе его дать. — И не устаете от такой благотворительности? — невесело усмехнулся парень. Но директор не ответил, он встал из за стола и, проходя мимо парня, легко хлопнул его по плечу, отчего Мерфи дернулся слишком резко и только спустя пару минут все-таки пошел за мужчиной. — Я снова вас разочарую, будьте уверены. — Мерфи, ты делал много ошибок, но ты никогда меня не разочаровывал. В его душе уже давно не осталось места для надежды, поэтому он в очередной раз начал вести отсчет, сколько они продержаться. Он застыл на месте, потому что понял: ему снова придется пережить этот давно прописанный сценарий, у которого все равно будет один финал. Его встретили мужчина и женщина с такими ослепительными улыбками, всепоглощающей добротой в глазах и душами, тянувшимся к Мерфи. Вот только он хорошо выучил урок, что однажды все ранят друг друга, но смысл в том, кто сделает это раньше. Все всегда сводилось к тому, что бьют либо тебя, либо ты. И Мерфи так устал быть жертвой, что стал охотником. Мерфи увидел, как поменялся их взгляд, когда они посмотрели в настолько злые глаза парня, на все эти синяки и разбитые руки. Их взгляд поменялся на жалостливый. — Давайте сразу закончим это на том, что вы выберете себе ребенка, который нуждается в семье и который сможет оправдать ваши ожидания. Поверьте, вам это не надо. — Думаешь кто-то должен оправдывать наши ожидания? В голосе мужчины была слышна улыбка, такая обволакивающая, что это вывело Мерфи из себя еще больше. Потому что он не понимал, чего они хотели. — Думаю, что вам не нужен проблемный подросток, потому что вы не сможете меня исправить. — сказал Мерфи, смотря в пол. Он увидел, как кто-то подошел к нему и весь напрягся. Мерфи голову поднял. У женщины были длинные светлые волосы, слишком добрые глаза и улыбка, легкие морщины напротив уголков губ, но Мерфи был уверен, что все это напускное. У мужчины в черных волосах проблески седины и, черт возьми, точно такие же глаза. Снова опустив голову, парень лишь краем глаза увидел, как она руку подняла, и парень отошел от женщины, даже не осознавая этого. И тогда в ее глазах появилась настоящая растерянность, когда она стояла с поднятой рукой, а в двух шагах от нее — Мерфи с закрытыми глазами и съежившийся. — Дорогой, мы не считаем, что нужно менять людей под себя, только чтобы их любить Не бывает ни хороших, ни плохих. Хорошие люди совершают ошибки, а плохие делают добро. Мистер Уильямс сказал, что в прошлом ты испытал много боли, еще он сказал, что ты в этом никогда не признаешься, но тебе на самом деле нужно место, которое ты сможешь назвать домом. — женщина опустила руку и отошла от парня, показывая, что соблюдает его личное пространство, и Мерфи все-таки пришел в себя. — Мерфи. Пожалуйста, зовите меня Мерфи. — выдавил из себя парень хриплым голосом — Что ж, у меня все равно нет выбора. — Это не так. Мы не принуждаем тебя идти с нами, но надеемся на это. Когда Мерфи вышел за ворота, то почувствовал некую свободу, по привычке продумал путь к отступлению, и парень смог бы сбежать, но почему-то не хотелось. И уже в их машине он понял, что пути назад нет. И финал этой истории уже давно прописан. — Мы таки не представились. Я Артур, а моя жена — Мара. — Мы правда хотим, чтобы ты почувствовал себя частью нашей семьи. Но Мерфи не ответил, он лишь посмотрел на удаляющееся здание места, из которого он на самом деле не выбрался, ведь уже увяз в этом с головой. Что бы он не делал, все равно будет возвращаться в приют раз за разом. "Семья не вечна, в конце концов единственное, что у тебя останется — ты сам." Мерфи не сказал это. Они не были виноваты в том, что для них семья значила непосильно много, а в жизни парня это стало обычным словом, которое уже потеряло смысл. — Пусть это закончится быстрее. — прошептал Мерфи, на секунду прикрывая глаза. Он не хотел вспоминать все те разы, когда также снова и снова отправляли в чью-то семью, в которой никогда для него места не было, но парень надеялся, и это убивало его. Мерфи сделал вид, что не заметил этот пронизывающий до всех потаенных желаний и запретов взгляд. Артур и Мара сделали вид, что не заметили его тихих слов. *** Их дом был большим, но парню в нем почему-то было слишком тесно. Здесь точно хватило бы места для Мерфи, но он упрямо не хотел этого видеть. Когда он впервые увидел Хантер, подумал, что может потеряться в ее серых глазах. Ее длинные блондинистые волосы, собранные в хвост, струились по плечам, она выглядела чересчур идеальной. Когда Мерфи впервые увидел Хантер, то подумал, что смотрит на потерявшуюся половину себя. Но это не место для парня. Он рос в Бруклине, гнил там. А сейчас находился в самом центре Нью-Йорка, и чувствовал себя совсем не так. Мерфи всегда знал, если бы потерял контроль, то потеряешь себя. А может, Мерфи сам себя и не знал никогда. Поэтому он отвернулся от Хантер, отошел на достаточное расстояние, пока она не увидела то, что парень никому не хочет показывать. Мерфи осмотрел свою комнату и почувствовал себя настолько неуютно, что все тело сжалось. Мерфи вздрогнул, когда услышал стук в дверь. Он слишком к этому не привык, поэтому стоял в ступоре до тех пор, пока дверь тихо не приоткрылась. — Все хорошо? Парень усмехнулся, потому что лучше некуда. Он всегда знал привычный сценарий, и даже этот взгляд, абсолютно полный безграничной нежности и понимания, руки, что тянулись к нему, которые Мерфи отталкивал, не заставили в этом усомниться. — Как и всегда. Мерфи не ответил на ее добрую улыбку и даже не взглянул на нее, не увидел, как взгляд женщины на секунду потух. Но Мара не винила его. Женщина не знала даже половины того, что он пережил, поэтому изо всех сил старалась не давить. Но ей очень хотелось показать парню, что здесь его не осудят. — Я подумала, что тебе понадобится помощь, чтобы разобрать вещи. — Мара махнула рукой в неопределенном направлении, и Мерфи хмыкнул, потому что все его вещи — всего лишь одна сумка, висящая на его плече. — Налегке всегда проще. — произнес парень еле слышно, кидая кидает сумку на кровать в углу комнаты. — Не все люди одинаковы. Если в прошлом тебе причинили боль, это не значит, что абсолютно все будут ранить тебя раз за разом. — Мара только руку подняла, но вспоминая реакцию парня в приюте, вздрогнула и опустила руку. Она не думала, что это будет легко, но также она не думала, что Мерфи будет настолько сломлен. И женщина совершенно не знала, как может ему помочь и как не спугнуть парня. — Дело не в них, а во мне. — резко вскинул голову Мерфи, и в его глазах на секунду проскользнула боль. — Я всегда разочаровываю всех, что бы не делал. — добавил он тише, изо всех сил стараясь не смотреть Маре в глаза. — Кто сломал тебя настолько, что ты стал ненавидеть себя? — вырвалось у нее прежде, чем она успела это осознать. Но Мерфи не отскочил от нее, он лишь улыбнулся болезненно. "Я сам" — парень не произнес этого вслух, но Мара поняла без слов. И в этот раз он ответил на ее улыбку. Женщина подумала, что это определенно прогресс. Он сел на кровать, руками в волосы зарываясь, и кивнул рядом с собой. Мара опустилась на небольшом расстоянии от него и уже не почувствовала этой огромной пропасти. — Кто здесь жил раньше? — Никто. Раньше это была гостевая комната, ты можешь сделать все, чтобы тебе было комфортно. Мерфи усмехнулся, потому что они еще не знают, что ему нельзя давать волю делать все, что он пожелает. — Значит, я могу содрать обои и наклеить кучу плакатов неприличных групп? Мара засмеялась заливисто, и парень, как бы сильно не хмурился, просто не смог не улыбнуться уголками губ, потому что впервые услышал ее смех. — Теперь это твое место, и если так ты сможешь почувствовать себя здесь комфортно, то я помогу тебе с этим. Похоже, это будет гораздо сложнее. Намного легче было бы, если бы Мара и Артур были плохими, но они слишком хорошие. Тогда Мерфи было проще верить, что ему просто не повезло, было проще не привязываться. И сейчас, чувствуя, как границы постепенно размывались, парень даже не представлял, что будет делать, если начнет чувствовать себя частью этого. Потому что рано или поздно кто-то причинил бы боль. И Мерфи всегда думал, что лучше пусть он, но так не хотелось причинять боль людям, которые смотрели на него так открыто, уязвимо. — У вас есть книги? Мерфи отвлекся только тогда, когда в глаза ударил яркий свет, а диван рядом с ним прогнулся под тяжестью еще одного тела. Уже была глубокая ночь, но для Мерфи это все равно не имело никакого значения. Только он закрыл глаза, как снова прожил все те моменты, которые разбили его на тысячу осколков. И парень уже давно жил один на один со своими демонами, он кормил их, но не понимал, почему девушка, в которой он увидел точную копию ее родителей, такую же сильную и заслуживающую лучшего, чем все это, теперь сидела рядом с ним, и кажется, будто она тоже с чем-то боролась, но никак не могла выиграть. — Не помешала? Но Хантер совершенно не выглядела виноватой. Она переключила каналы, пока не нашла что-то менее раздражающее. Там крутился какой-то банальный ужастик, но Мерфи считал, что это тоже хорошо отвлекало от мыслей, пробивающих даже самые сильные стороны. — И какой смысл спрашивать, если ты все равно не собираешься уходить? — Уж прости, от меня не так легко отделаться. — усмехнулась Хантер, внимательно рассматривая парня. — А от меня несложно. — Твои намеки настолько прозрачные, что просвечивают. И Мерфи впервые за этот день действительно засмеялся негромко, прикрывая рот руками. Потому что, возможно, где-то в глубине они на самом деле были куда более похожими, чем казалось на первый взгляд. Но это все равно ничего не меняло. — И почему ты не спишь так поздно? — Мерфи подбородок поднял, отвечая на ее взгляд. Парень в какой-то мере понимал, что от нее ожидали слишком большего. И он точно так же понимал, что здесь он никогда не станет своим. Без ожиданий жить было легче. — К тебе у меня такой же вопрос. — Филлипс ответила парню на его ухмылку такой же. И у Мерфи упало что-то тяжелое в душе, потому она действительно могла бы понять его, но парню это не нужно было. Поэтому Мерфи отодвинулся от нее, мысленно проводя границу, через которую больше не переступит. Он надеялся, что это поможет держать себя под контролем. Ведь Хантер — так девушка, которая в один момент будет смотреть на тебя так, что ты поверишь каждом ее слову, а потом дергать за правильные ниточки, чтобы добиться своего. Мерфи знал, потому что однажды уже попался на это. Он знал, что если из за-этого начнет ощущать себя частью их семьи, то потом просто не сможет уйти. — Я первый задал этот вопрос. — Мы что, в детском саду? — фыркнула девушка. Мерфи засмеялся, сам понимая, как глупо это звучало. Он прокашлялся, пытаясь отвлечься на фильм на фоне: — У меня есть оправдание: я не могу спать в совершенно незнакомом доме. — Ты привыкнешь. — так просто бросила девушка. Ей так просто было принять в свой дом Мерфи, так просто было сидеть рядом с ним в своей гостиной, хотя тогда она увидела парня в первый раз. И именно поэтому он не мог здесь остаться. — Мне не придется. Мерфи заметил, как взгляд Хантер похолодел, но пытался не обращать на это внимание. Он рассмотрел сдвинутые к переносице брови девушки, все такой же сильный, твердый взгляд, в котором проскользнуло то неопознанное. Он пытался понять, что Филлипс так и не могла сказать. И догадался, только не хотел отвечать на этот вопрос. — И что, было лучше? Было лучше постоянно быть одному, без семьи, без друзей, когда тихо помираешь в своем одиночестве и боли, потому что даже помощи попросить не у кого? Было лучше строить из себя плохого парня, которому ничто и никто не нужно? — Было лучше, когда я был свободен. Радужка глаз Мерфи потемнела настолько, что Хантер перестала видеть того парня, который еще недавно сидел на этом диване, смотря в никуда. Оно так всегда и было: когда затронул опаленные края души человека, которые так и не были обработаны, они воспалятся от каждого случайно оброненного слова. — Ты считаешь это свободой? — тихо спросила девушка. — А ты считаешь это свободой? — Я первая это спросила. — Филлипс улыбнулась так тепло. — Мы что, в детском саду? — точно так же ответил ей Мерфи. Они сидели в молчании, когда у каждого в голове завязывался гордиев узел. Поэтому так и продолжали сидеть в нескольких сантиметрах друг от друга, смотря на телевизор, где одна картинка постоянно менялась на другую, но ничего не видели. — Останься всего на неделю, и я обещаю тебе, что ты не захочешь уходить. Мерфи не знал, зачем она это делала, ведь сломанное однажды целым уже никогда не станет. Он не понимал, чего можно было ожидать от этого всего, но знал, чего можно ожидать от него. Он выдохнул, усмехнувшись, и посмотрел на Хантер с неверием. — Я останусь на неделю, и вы сами поймете, что я вам не нужен. — Неправда. — Филлипс устало потерла лоб рукой. Тогда Мерфи сделал единственное, что умеет: предложил игру. Он протянул Хантер руку, бросая ей вызов. — Поспорим? И Хантер приняла его вызов. *** — Так. — женщина хлопает в ладоши и ухмыляется. — Пора пролить крови. Бытие является одной из самых сложных тем в философии, но также одной из самых важных. Бытие — основа мира, первичная реальность. Правда в том, что мы можем почувствовать лишь ничтожную часть мира. И поэтому любая вещь когда-то возникает, существует определенные промежуток времени, а затем исчезает, но мир продолжает существовать. Его части меняются с невообразимой скоростью, а само мировое целое остается, сохраняется в потоке времени. Поэтому в мире, помимо конечных, переходящих вещей и существ есть нечто не переходящее, прочное, бессмертное, вечное, что позволяет миру сохраняться. — Но что именно принято считать за бытие? — спрашивает Хантер, хмуря брови. Рэне складывает руки на груди, слегка вытягивая ногу вперед и спиной отклоняясь на стол. Она выдерживает театральную паузу, отчего Мерфи усмехается. — Мне нравится этот вопрос. Из него можно вывести главную проблему бытия: что конкретно оно собой представляет? Существует множество теорий. Некоторые считают, что бытие — это материя или вещество, другие, что это душа и больше всего уверены, что им является Бог. — Значит ли это, что бытие может быть множество? — с легкой запинкой спрашивает Этан. В глазах Рэне он видит одобрение. Такое, какое думал, не узнает никогда. После того, как он испортил вчерашний благотворительный вечер, Этан с Хантер заснули под самое утро на крыше ее дома, а потом так и пошли помятые и выжатые в школу. У Хартвинга так и не хватило сил вернуться домой в пентхаус. Он совершенно не знал, как себя теперь вести и даже куда пойти, потому что не сможет вернуться обратно в то место. Не теперь, когда Этан только смог избавиться от влияния отца на его жизнь. — Вы идете в правильном направлении, осталось только немного подумать. Чувство, словно женщина словно отправляет их в свободное падение, чтобы посмотреть: справятся или нет. — Но если существует множество, то какой смысл в вечности? — Мерфи руками взмахивает и смотрит куда-то в середину парты затуманенным взглядом. — То есть, человека не существовало миллионы лет, он рождается, живет в лучшем случае шестьдесят лет, а потом умирает. И его снова нет миллионы лет. — Когда понимаешь, что жизнь была до тебя и также будет продолжаться после, то все становится бессмысленным. Как найти свое место в мире, если ты всего лишь переменная в бесконечно двигающемся времени? — Эва будто мысль его продолжает. И видя его широкую улыбку, восхищение во взгляде, Олдридж чувствует, как на душе легче становится. Когда она проснулась, Мерфи уже не спал. Она так и не смогла узнать, спал ли парень вообще или нет. Но в ореоле свежесваренного кофе, легкого завтрака и уюта Эва решила просто отпустить все и немного побыть свободной. — Но ведь такие люди, как Платон, Аристотель, Паоло Веронезе, они давно умерли, но то, какой вклад они принесли в жизнь, все еще имеет значение. — Хантер обратилась то к Мерфи, то к Эве, она говорила так быстро, что путалась в словах. — Они все оставили свое наследие, поэтому люди о них помнят. — добавил Этан. — И к какому же выводу вы пришли? Когда они четверо снова обращают внимание на Рэне, то видят, что она уже сидит за стол, опустив подбородок на сложенные руки. — Может ли сама концепция вечности являться бытием? — спрашивает Эва. Рэне стоит все также, улыбаясь, не отрицая, но и не соглашаясь. И Мерфи стонет, запрокинув голову к потолку, потому что уже знает, что она скажет. — И с этим тоже нам предстоит разобраться самим? — предполагает парень — Ты такой догадливый, Мери. — Мы и не сомневались. — смеется Хантер. — Я же не могу научить вас всему. — с горькой, сожалеющей улыбкой произносит Тейлор. Рэне знает, что дает им слишком много. Но также она знает, что по-другому никак. Тейлор действительно не может всему их научить, как бы она этого не хотела, но они смогут понять как жить только на своих совершенных ошибках. Рэне лишь может научить тому, как сдаваться после каждой ошибки, провала, даже когда очень хочется. Женщина помнит, как сложно ей было найти свое место в этом мире. А теперь она видит, как оставляет свой след в этих детях, которые смогут сделать все лучше, она в это верит, они точно станут тем будущим, в котором сама Тейлор когда-то нуждалась. — Вообще-то можете. — съязвил Мерфи. — Вы наш учитель, это ваша работа: учить нас. — Это неинтересно. — отмахивается Тейлор.— Мне понравилась мысль Эвы. Мы все еще из поколения в поколение читаем Оруэлла, Оскара Уайльда, мы изучаем открытия, сделанные учеными, которых мы считаем великими. И вот вопрос: почему? Наступает тот вид молчания, когда в голове постоянно крутится ответ, но так и не соскальзывает с губ. — Потому что они повлияли на мир. — раздается с задних парт негромко. Рэне слегка кивает, смотря на девушку, что теперь опускает голову. — Бытие разделяется на два вида: материальный и идеальный. Первый — физический, природный мир, мир вещей. А второй — духовный мир, мир сознания, мир идей. И это первичный мир, который всегда останется неизменным, не важно сколько времени пройдет. Окружающий мир, предметы, явления существуют всегда. Окружающий мир развивается, потому что имеет внутреннюю причину, источник движения в самом себе. Но в каком бы направлении не двигалось развитие, первичная реальность, на которой построено это начало, оно продолжит существовать, просто адаптируется под новые времена, взгляды, идеалы и ценности. И так как в бытие существуют люди, именно они на него влияют и подстраивают под себя. — Это значит, что мы все можем повлиять на первичную реальность? — Хантер спрашивает слегка хриплым голосом, потирая переносицу. Она встает из за стола, проходит мимо парт, голову опустив и сцепив руки за спиной. В абсолютной тишине лишь раздается звук тиканья часов и стук от ее каблуков. Рэне чувствует, словно затронула некую важную, хрупкую струну. — Не совсем так. Я попытаюсь объяснить попроще, или у Мерфи глаза из орбит вывалятся. — на смех, разносящийся по классу, Мерфи лишь руками разводит и улыбается. — Первичным мир, он неизменный. Он развивается в духовном плане и физическом, он адаптируется под тех людей, которые приносят свои изменения. Томас Эдисон потерпел тысячу поражений, но создал лампочку, и у нас есть свет. Галилео Галилей изобрел телескоп, и мы можем видеть невероятные созвездия, падение метеоритов и затмение. И с каждым годом эти сферы развиваются. И вы можете каждый оставить в этом мире своей след. Каждый может создать свою историю, которую запомнят. — Это не так просто на самом деле. — тихо произносит Эва, прикрывая глаза. — Ты так думаешь? — Эва глаза отводит, и Рэне понимает все без слов. — Вы все так думаете. — утверждает женщина, и у Этана внутри так неприятно тянет, потому что ни разу еще не слышал, чтобы Тейлор так говорила. — Знаете, какое самое богатое место на земле? Не Дубай, не Мальдивы и даже не Нью-Йорк. Это кладбище. Потому что это место, где похоронены блестящие бизнес идеи, ненаписанные книги, нераскрытые таланты, неосуществленные мечты и нереализованные проекты. Я понимаю. — Рэне выдыхает тяжело, и взгляд темнеет. — Вас учили, как выжить в безжалостном мире, но не научили, как отыскать в нем себя. Вас не учили, но не всегда все получается с первой попытки. И вам забыли объяснить, что настойчивость в стремлениях однажды сделает каждого мастером своего дела. Девяносто девять провальных попыток затачивают, как алмаз, а сотая успешная однажды сделает легендой. — А кто научит нас терпеть поражения? — сам того не понимая, Этан произносит это жестко и холодно. Рэне видит, как он кладет руку на свое колено, она видит, как костяшки пальцев парня белеют. Тейлор думает, что спортсмены лучше всех знают, как одно неверное движение может полностью разрушить жизнь. И, видимо, на Хартвинга это повлияло куда больше, чем все думали, чем он сам хотел это показать. — Прозвучит ужасно, но вы сами. Вас никто не научит на своих ошибках. Только когда вы сами пройдете весь этот путь, вы поймете. — А вы поняли? — негромко спрашивает Эва. — Прошло много времени, прежде чем я смогла. Рэне отходит к окну, приоткрывая шторы. Хантер думает, что так она хочет показать, что свет будет всегда. — Было сложно? — спрашивает Хантер. — В этой жизни мало что бывает легкого. — усмехается учительница. — Лучше бы соврали. — усмехается Брекер. — Научите нас, как повлиять на этот мир. Однажды Рэне сказали, что в каждой семье когда-нибудь появится человек, который прославит эту семью на весь мир. Она работала, училась каждый день тому, как сломать свое сознание и возродиться чем-то лучшим. Тейлор изучала философию годами, чтобы оставить в мире какой-то след. Она совершала кучу ошибок, пока наконец не нашла свой путь. Теперь Рэне стоит перед детьми, в которых видит будущее. Вечностью Мерфи всегда будет являться этот самый рефлекс «беги», до тех пор, пока он не сможет сделать шаг вперед, не смотря назад. Но парень еще не готов сделать этот шаг. Прошлое все еще стягивает его цепями и веревками. Ему надо лишь перестать бояться и найти свой путь, который навсегда оставит след в истории. Рэне знает: он решится, просто нужно немного больше времени. Возможно, картины Хантер станут тем самым, что не потеряется в потоке вселенной, тем, благодаря чему Хантер действительно запомнят. Осталось только самой не потеряться в этом потоке и найти то, что сможет наконец обрести для нее смысл. Часы Этана являются всего лишь вещью, переменной, оставленной его мамой, которая однажды потеряется в огромном потоке, но время, отсчитанное ими, вечно. Лия была права: время многое может исправить, и пора, наконец, оставить свой след, чтобы в конце концов не стать очередной переменной в нескончаемом потоке жизни. Единственное, что Эва раньше могла оставить после себя — кучу пустых бутылок, зависимость и ворох проблем. Она так боялась упасть, что хотела всегда оставаться на вершине. Ее ошибки затеряются во времени, обесценятся, как и она сама, но тяжелый путь, пройденный Эвой, ее опыт, останутся ярким следом в жизни девушки. Это то, что будет вечным. Эве надо лишь открыть этому свое сердце. Возможно, Рэне ставит слишком многое всего лишь на четырех подростков, которые в собственной жизненной драме разобраться не могут, но отец учил ее либо играть по-крупному, либо вообще не играть. И она ставит все.