Познай самого себя

Стоя на пороге ее дома, Мерфи смотрит на Миранду, которая словно находится на другой стороне баррикад, а не перед распахнутой дверью. У девушки под глазами залегли тени, трясущиеся руки она пытается спрятать за спиной. И как бы Мерфи не хотел этому противостоять, при виде нее все равном сердце в бешеном ритме заходится. Когда Миранда падает к его груди, в кулаках сжимая ткань футболки у него на спине, парень не выдерживает. Мерфи снова вдыхает аромат ее волос, снова обхватывает руками ее тонкую талию, проводя пальцами по выпирающим ребрам. Они стоят так, обдуваемые ветром с улицы слишком долго для того, чтобы потом говорить, что это ничего не значит. — Ты все-таки пришел. — с надрывом шепчет Миранда. Миранда этого не знает, но именно ее зависимость помогла Мерфи бросить самому. В какой-то мере, она спасла парня. Может, теперь настала его очередь. Парень берет ее лицо в руки, надеясь увидеть хотя бы отражение той Миранды, которая заклеила его израненное вдоль и поперек сердце, а потом разбила вдребезги, сжав в руке. Но он видит перед собой ту Миранду, которую однажды полюбил. И Мерфи не знает, что хуже. — Я не мог не увековечить тот момент, когда ты сама попросила о помощи. — усмехается Мерфи. На лице Миранды тоже появляется легкая улыбка, она отходит назад, впуская Мерфи. — Что тебе сейчас нужно? Мерфи останавливается посередине зала, когда Миранда, снова вернувшись в свой привычный образ, спокойно идет на кухню и включает чайник. — Просто побудь рядом, я не хочу сейчас оставаться одна. Мерфи медленно подходит к мраморной барной стойке, смотрит, как она достает две кружки и ставит на плиту турку. Парня всегда забавляло, что с ее финансовыми средствами она вполне может позволить себе пять кофемашин, но все равно отдает предпочтение старой классике. — Не смотри на меня так, у тебя получается отвратный кофе. — Мерфи улыбается уголком губ, опуская взгляд вниз. — Сколько бы раз ты меня не использовала и не причиняла боль, я всегда возвращаюсь. Миранда замирает, так и не закончив пересыпать кофе в турку. — Я не могу исправить прошлое, поэтому и сожалеть бессмысленно. Ты меня не простишь за это, я знаю. Но может, сейчас я смогу на что-то повлиять. Миранда выключает плиту, поднося одну кружку ближе к турке, но она вылетает из все еще дрожащих рук. — Черт. Мерфи держит ее за плечи, чтобы она не начала подбирать осколки, слегка поглаживает большим пальцем оголенную кожу левого плеча из-за спадающей кофты. — Иди присядь. Мерфи убирает осколки, достает еще одну кружку сверху и наливает им обоим кофе. Миранде как всегда с ванильным сиропом и двумя ложками сахара. — До сих пор помнишь. — доносится из зала. Мерфи про себя усмехается. Он аккуратно поддает кружку в руки Миранды и садится с ней рядом на диван. — Ты так и не вернулся к Филлипсам? Мерфи не отвечает, зная, что девушка итак знает ответ. Мерфи обжигает губу, когда делает глоток, и кривится. Миранда смеется, прикрывая рукой рот. И он, понимая, что спустя столько времени, снова находится рядом с ней в ее квартире, тоже начинает смеяться от абсурдности всего этого. — Почему...— Мерфи прерывается на секунду, пытаясь все же решится и продолжить. Он качает головой, убирая кружку на небольшой стол перед диваном, и к ней боком поворачивается. Между ними несколько сантиметров, а кажется целые баррикады. — Почему ты решила бросить именно сейчас? — Потому что поняла, что если не сейчас, то уже никогда. Мерфи выдыхает, трет лоб рукой. Миранда знает: он разрывается. И она не сможет винить его, если Мерфи сейчас просто молча уйдет не только из ее квартиры, но и из ее жизни. Ведь когда-то Миранда сама так поступила. Но Мерфи другой. Он преданный до невозможности. поэтому парень на Миранду уставший взгляд поднимает, где еще недавно теплилась надежда. Мерфи шепчет: — Скажи, чем я могу тебе помочь. — Просто будь рядом. *** Слои краски накладываются друг на друга. Хантер натягивает рукава старой толстовки Мерфи до пальцев, и она снова слышит его хриплый смех: "Я тебе не поставщик одежды". Она трясет баллончик, надеясь отогнать ненужные, совершенно бессмысленные мысли. Все то, что накопилось в ней за долгое время, наконец выплеснулось резкими точенными движениями руки на серую бетонную стену. Она рисует в заброшенной подземке, где собралась куча еще таких же бродяг, как и она. И они точно также выплескивают все, что хотят забыть и отпустить. Девушка, делая несколько быстрых вдохов и выдохов, сжимает в руке баллончик и чувствует себя собой. Она рисует быстрыми нечеткими полосами немного неровный черный прямоугольник, оставляя в левом краю немного места, на котором постепенно вырисовываются очертания белой горы, наполовину прикрытой алым солнцем. Филлипс вкладывает туда восход на смерти чего-то устаревшего и возрождение того, в чем она так нуждается. Хантер сравнивает это с надеждой. В ее искусстве скрываются те эмоции, которые Хантер запирает в себе и позволяет вырваться им наружу только здесь. Девушка вздрагивает от неожиданно легкого прикосновения к своему плечу. — Неплохо. — Хантер видит на периферии зрения, как парень встает рядом с ней, говорит тихим, немного высоким голосом. — Посредственно. — отвечает девушка. Это выглядит слишком комично. Они стоят так близко друг к другу со сложенными руками на груди в старой подземке с облезшими стенами, сплошь и поперек покрытыми рисунками, будто стоят в галерее, рассматривая работы художником просвещения, изменившие мир. — Это решать уже мне. — по-доброму усмехаясь, парень треплет Хантер по голове, за что она слегка ударяет ее по руке. — Ты просто мне льстишь, Джон. Я то знаю, как ты ко мне неравнодушен. Парень лишь улыбается одной из своих ослепительных улыбок, склоняя голову набок, не признавая ее правоту, но и не отрицая. Для Хантер Джон был тем другом, который вроде бы рядом, но не близко. Он всегда в тени, пока не увидит пользу от света. И это в нем Хантер всегда восхищало. Девушка в шутку нажимает на баллончик, оставив на белой кофте Джона красное пятно. А парень, рассмотрев его, лишь откидывает русые волосы со лба и, улыбнувшись, опять приглаживает ее волосы, показывая, что она не сможет заставить его усомниться в своей уверенности. — Знаешь, мне так даже больше нравится. — Джон забирает баллончик и делает размашистые хаотичные пятна по всей кофте, постепенно превращая ее в яркое полотно. — Я тебя ненавижу. Он отвечает слегка с запозданием, осматривая девушку с ног до головы: — Я польщен, что настолько глубоко засел в твоем сердце. — он немного нагибается на уровень глаз Филлипс, а она смеется, теряясь в его коньячных глазах, и убеждает себя, что все-таки да: точно ненавидит. Их прерывает оглушающий звук сирены, стоящий. И Джон, прижимая Хантер к стене в темном углу, касаясь ее лица, шепчет ей на ухо: "Не издавай ни звука". Они стоят так, пока остальные убегают. Они стоят так даже после того, как все звуки стихают. Хантер не может заставить себя сдвинуться с места, даже спустя полчаса, как все звуки стихли и они остались в удушающей тишине. Когда Джон отходит на шаг назад, у Филлипс словно снова появляются силы дышать. — Я не понимаю. — она говорит непривычно тихим для нее голосом. Джон не может сдержать порыв снова прикоснуться к ее волосам. — Технически это все еще частная собственность, и иногда случается такое. Это нормально, Хантер, все в порядке. — Нет, — девушка говорит ощутимее громче, но Джон лишь улыбается с жалостью. — Это не нормально, и все не в порядке. Никто из нас не сделал ничего плохого, мы просто рисовали, и здесь нет ничего противозаконного. — У каждого свое понимание нормального. Никому не сделает лучше разрисованная подземка, Филлипс, но отстраивать снова невыгодно. Выгодно делать вид, что у всех все прекрасно, чтобы не решать глобальные проблемы. Выгодно не истреблять это, а убедить нас в том, что это нереально. Страх всегда является главной оппозицией власти. Хантер снова оглядывает все эти рисунки, каждый имеющий свой смысл, сделанные в самые дикие и необузданные моменты жизни. И это никогда не сможет быть нереальным.

***

Часы так привычно ощущаются в руке, пальцы по инерции проходятся по трещинам. Для Этана это является символичным. Клюшка для лакросса в правой руке ощущается также привычно, необходимо. Костыли лежат на траве в нескольких метрах от Этана. И пусть он по-прежнему не может стоять на правой ноге, пусть каждое малейшее движение отдается болью, но парню жизненно необходимо хоть на миг вернуться к своему прежнему существованию, перестать чувствовать себя инвалидом. Его колено никогда не восстановится до того состояния, что было прежде, и вроде бы это не конец всей жизни Этана, но он потерял грань между миром, в котором должен находиться, и миром, в котором хочет потеряться. Этан убирает с глаз волосы, сдуваемые сильным теплым ветром, подбрасывает клюшку и снова ловит ее, чтобы снова ощутить ее вес в руке, вернуться к тем же ощущениям. Открывая глаза, парень кладет мяч в клюшку и, не медля ни секунды, бросает его в ворота. И Этан попадает. — Я отказался от роли капитана. Некогда знакомый голос заставляет Этана замереть на одном месте, а сердце бешенно колотиться в груди. И Хартвингу бы просто уйти, ведь он хорошо умеет обрывать все нити с дорогими ему людьми, но он выбирает остаться. Он усмехается болезненно: — Мне не нужны твои одолжения. — произносит Этан на выдохе, бросая новый мяч в ворота. И Ноа взрывается, хватает Этана за руку, чтобы тот смотрел ему в глаза. — Я, блять, не делаю тебе одолжение. Я пытаюсь исправить это. — парень неопределенно махнул рукой между ними. — Что исправить, Ноа? То, что ты мудак? Я тебя огорчу, но это не моя вина, а твоей матери. — Ты можешь хотя бы секунду меня не ненавидеть? В своей жизни парень уже потерял многих людей, которых любил. И сейчас, смотря на человека, который так много для него значил, Хартвинг просто не может уйти. — Это самая большая ошибка в моей жизни, но я не ненавижу тебя. Очень хочу, но не могу. — Правда? — Ноа неосознанно, как ребенок, делает шаг ближе к Этану. На его лице отражается такая детская радость и наивность, которые однажды поразили Этана. — Но это не значит, что я не хочу сломать тебе нос. — предупреждает Хартвинг. — Ожидаемо, но я это заслужил. Мне нужно было сразу тебе все рассказать. — Ты украл у меня деньги, Ноа, и слезливая история это не исправит. Мне никогда ничего не доставалось просто так, всего я добивался своими силами, даже когда весь мир кричал мне, что мой отец купил мне все. И я думал, что ты это знаешь, но сейчас ты стоишь здесь после того, как украл деньги моего отца, и я не могу тебя ненавидеть за это. — Моя сестра умирает. — и Этан замирает. Дыхание перехватывает от невысказанных слов, но он все равно не может себя пересилить. Не может, как ни пытался, вызвать в себе жалость или те самые чувства всепоглощающего доверия и той поддержки к этому человеку, что были раньше. — Но это не моя проблема. — как бы жесток ни бы голос Хартвинга, он не жалеет. — Я знаю. — голос Ноа тихий и ломкий, но в нем также нет сожалений. И тогда Этан понимает, что он пришел не извиняться, он пришел попытаться восстановить ошметки от их дружбы, но Хартвинг этого простить не сможет. — На операцию нужно было пятьсот тысяч, а у меня нет таких денег. И я убедил себя в том, что для тебя это ничего не значит, что для тебя это просто лишние деньги. Я отчаялся, Этан. Мне пришлось выбирать между тобой и своей сестрой, и ты не можешь винить меня за то, что я выбрал ее. — Я открою тебе удивительный факт. Сто долларов остается стодолларовой купюрой не зависимо от того, сколько зарабатываешь. Ты сделал свой выбор, а я сделал свой. Но самое ужасное, что теперь тебе придется жить с этим. *** Эва ненавидит ходить вечером по улице. Когда фонари начинают зажигаться, хотя еще не поздний вечер, когда из домов выходят все те, кого она остерегается, потому что они напоминают девушке прошлую версию себя. Эва сильнее укутывается в старое, потрепанное серое пальто отнюдь не от холода. Подходя к воротам школы, Эва осматривается по сторонам. Она ждет какого-то время, пока не разойдется толпа у дверей, и только потом заходит внутрь. Девушка в кабинет директора заходит без стука. — Простите, раньше не могла прийти. Директор смотрит на нее несколько секунд стеклянными, неживыми глазами и кивает запоздало. — Садись, Эва. В его кабинете Олдридж чувствует себя спокойнее. И дышится легче и легче живется. Она снимает длинный плащ, опуская его на спинку стула. — О чем вы хотели поговорить? Мистер Гроссман снимает очки и трет глаза. Эва замечает на столе кружку с кофе и понимает, что он по-прежнему отдает все свои силы в никуда. — Ты одна из лучших учеников нашей школы, поэтому я подобрал тебе институты, в которые ты вполне можешь поступить. Эва слегка сжимается, откидываясь спиной на стул. Будущее для нее — набор последствий ее решений, которые она до сих пор не может себе простить. — Я даже не уверенна, что хочу поступать куда-то. И директор понимает то, что повисает в ее словах тяжким грузом "Я не знаю, что со мной будет дальше". И именно поэтому он просто кивает. — Я все равно дам тебе брошюры университетов. До экзаменов еще два месяца. Многое может поменяться за это время. Мистер Гроссман улыбается ей так добродушно, по-родному, что Эва принимает эти брошюры с его рук. Она принимает, зная, что они так и останутся нетронутыми на ее столе или же закрытыми в дальнем ящике. — Пожалуйста, просмотри их. Эва мельком опускает взгляд и резко переводит его на директора. В ее испуганных глазах он видит проблески надежды. — Это же лига плюща. У меня в жизни таких денег не появится. Мистер Гроссман на это лишь улыбается так, будто знает то, чего не знает сама Эва. — Ты же прекрасно понимаешь, что в твоих силах получить стипендию в каждом из этих институтов. — Хорошо. — отвечает Эва с покорностью, словно другого выбора у нее нет Когда Эва уже встает, снимает пальто со стула, мистер Гроссман останавливает ее. И его голос звучит настолько мягким, понимающим, что Олдридж невольно задерживается. Когда в голове всплывают ненужные воспоминания, она с силой их отгоняет. — Я никогда не лезу в личную жизнь своих учеников, но тут мне все же придется спросить. — директор переводит дух, и Эва уже понимает, о чем он хочет спросить. — Твои родители смогут помочь тебе в поступлении? Эва голову опускает, не зная, что ответить на это. — Мой отец. Но... — Эва запинается, а мистер Гроссман не торопит ее. Эва снова садится на стул, в глаза не смотрит и руками теребит край выпирающей из юбки водолазки. — Мы не очень хорошо общаемся, но я знаю, что он всегда мне поможет — Эва, я не буду лезть к тебе в душу и выпытывать что-то. Я просто скажу, что, если у тебя есть люди, которые помогут, несмотря ни на что, держись за них. — Спасибо вам. За все. Эва выбегает из его кабинета так быстро, как только может. Вдыхая осенний прохладный ветер, она чувствует легкость. И плечи расслабляются, и руки повисают без нужды что-то вечно поправлять. С первого дня мистер Гроссман дал ей понять, что в этой школе она может быть собой, может обратиться со своими проблемами. И вспоминая слова Рэне, она думает, что, может, действительно стоит начать чуть больше открываться этому миру. Когда Эва возвращается в свой пустой дом и чувство одиночества полностью накрывает ее с головой, девушка уже не сможет пойти назад. Гудки в трубке слышатся, как оглушающий бой. Она говорит охрипшим голосом то, что так давно не решалась произнести: — Привет, пап. Какое-то время он молчит. Эва знает, как он удивлен. Спустя год она позвонила ему первая, говорит таким голосом, словно полностью разбита. — Как ты? — прерывает тишину Эва. — Все хорошо, милая. Просто я удивлен. — Я просто хотела с тобой поговорить. Они говорят. Обо всем. Он просто слушает, как Эва говорит так много, сбивчиво и несуразно, понимая, что это первый раз за три года, когда она произносит так много. И они оба в разных городах, вот так разговаривая по телефону, чувствуют сплетение душ. *** В классе Рэне уже веет определенной атмосферой. Ее слова разносятся по всему помещению и обязательно встречаются с людьми, которые так нуждались в этих словах. Смысл даже, наверное, не в том, что говорит Рэне, а в том, как она это говорит. Есть то, что заставляет ловить каждое ее слово с придыханием. — Давайте, все на выход. — произносит Рэне, когда звонок звенит и все, кроме Эвы, Хантер, Этана и Мерфи покидают класс. — Вы, как всегда, невероятно гостеприимны. — Мерфи делает жест, словно снимает невидимую шляпу. — Думаю: мы не до конца усвоили ваш урок. — произносит Хантер. — Надо уже повесить на дверь табличку, что вам четверым сюда вход воспрещен. Эва не знает, как вписалась в эту компанию, где у каждого из оставшихся троих есть своя история. Но Мерфи улыбается ей приветливо, Хантер осматривает с ног до головы, подмечая что-то у себя в голове, а Этан кивает так, будто не в первый раз заметил ее, а так, будто он действительно знает ее. — Ладно, проведем небольшую практическую работу. Этан. — окликает парня Рэне. — Главный принцип философии? — Все меняется. — А почему так происходит? — Потому что ничто не может быть вечным, как вы и говорили: топливо имеет свойство заканчиваться. И видимо, когда это топливо закончится, нужно найти новое. А ты — это то, что ты в себя вкладываешь, и если это меняется, ты тоже меняешься. Рэне кивает, и на этот раз даже не пытается скрыть гордость, что плещется на дне радужек глаз. Этан видит то, в чем так давно нуждался. — Отлично. Хантер, почему мы не можем вечно оставаться в одном и то же определяющим нас состоянии? — Потому что мы не можем всегда поддерживать это состояние, ресурсы имеют свойство заканчиваться. Сколько в огонь не бросай бревен, он все равно потухнет. Мы не можем вечно злиться, радоваться или грустить. Любое чувство проходит, оставляя свой след. И именно из этих следов складывается нечто новое. Мы подстраиваемся под обстоятельства, но это не значит, что мы не можем сами создать нам обстоятельства. — Эва, почему все не может быть так просто? Почему человек не может состоять из одного вороха обычных качеств? Эва резко голову поднимает, встречаясь с добрым взглядом Рэне. На какой-то момент она даже забыла, что находится здесь. но Олдридж отвечает без запинки. — Потому что тогда мы станем никем. Идеальной скучной картинкой, неживой и никогда не меняющейся. Мы сами создаем себя из кусочков тех качеств, которые хотим иметь, а не характеристики определяют нас. К сожалению, в жизни ничего не может быть так просто. Но думаю, что можно найти нечто среднее между сосуществовать с одними лишь качествами и сосуществовать только с чувствами. — Да, это называется нирваной. Не все в силах достичь такого освобождения, но я бы хотела, чтобы каждый из вас на себе испытал это чувство. — Рэне еще раз окидывает их всех невероятно гордым взглядом. И вдруг Рэне так четко осознает, что осталось слишком мало. Слишком мало для того, чтобы научить их всему, но она бы и не смогла — что-то всегда приходится познавать самому, без помощи других. Рэне осознает, что осталось слишком мало, и все они пойдут совершенно разными дорогами. — И Мерфи. Остался самый важный вопрос. — И, конечно, вы оставили его для мня. Мое почтение. Мерфи боится сказать что-то не то, неправильно. У остальных слова лились откуда-то изнутри. Но он совершенно ничего не чувствует в себе. — Я всегда жил так, как жил. Своей до скрежета обычной повседневностью: утро, дела, работа, сон два часа и все по новой. На повторе и без выходных, ведь планета никогда не останавливается, что бы я ни делал. И не знал, что можно по-другому. Можно ярче, счастливей, по-настоящему. Можно было действительно жить, а не жить от недели к неделе. — И теперь ты не знаешь, что делать с этим новым открывшимся для тебя миром? Вы все поняли теорию — это прекрасно. Но понимать и применять на практике — не одно и то же. Вы не знаете, как жить теперь с этим. Вы все так долго привыкли жить, что все расценивают вас просто как набор прилагательных: сильный, добрый, плохой, эгоистичный, эксцентричный. И теперь вы не знаете, как совместить это все в своей голове. — И как это в полной мере осознать? — спрашивает Хантер. — И мы подходим к самому главному и неприятному уроку. — Рэне на свой стол облокачивается и осматривает их таким извиняющимся взглядом. — Я не всему могу вас научить. Некоторые уроки каждый должен пропустить через себя, осознать и только после этого вы сможете их понять. Люди меняются и часто становятся теми, кем говорили, что никогда не будут. И Эва, Хантер, Мерфи, Этан просто отвечают ей невероятно понимающим взглядом. И это та причина, по которой Рэне их заметила. Не из-за волос Мерфи, не из-за идеальности и одновременно боли в глазах Хантер. Не из-за фамилии Этана, звучащей уже во всех закоулках. И не из-за мозгов Эвы. А потому что эти дети даже под гнетом своих рухнувших надежд могут встать на ноги и пойти дальше. Эти дети, на которых плюют, когда они пытаются изменить свой мир, неуязвимы под напором чужих ярлыков и советов. — Но я уверена: вы справитесь. И в этом кабинете вы оставите что-то от себя. То, что расскажет вашу историю. Историю о том, как вы преодолели самих себя, через что прошли и от чего отказались, чтобы достигнуть вершины. И это станет чьим-то руководством по выживанию. — Спасибо, нам всем нужно было это услышать. — Хантер говорит искренне и улыбается Тейлор так благодарно. Рэне четко сознает: это точно ее дело. Это ее дети, ради которых она готова горы свернуть. Они медленно встают и уходят, и учительница думает, что привыкнет проводить им такие уроки. Только Мерфи мешкает около двери, он выглядит непривычно взволнованным. — Мы состоим из чувств. Из тех моментов, которые заставляют нас душу выворачивать, сердце биться чаще и кровь стучать в жилах. Мы живем этими чувствами. А любовь? — он добавляет последнее так тихо, словно сам не верил, что сможет сказать. Рэне молчит какое-то время. Она молчит, пока Мерфи не сглатывает громко и места себе найти не может. Она молчит не потому что не знает, что сказать, а потому что не знает как. — Любовь. — Тейлор произносит тихо, садится за свой стол и чуть слышно усмехается. — Видимо, ты отсюда еще нескоро уйдешь. — но Мерфи не смеется. И Рэне понимает, что парень только что сделал шаг ей навстречу, пытается открыться и женщина не позволит себе его оттолкнуть. — Да, и из любви тоже. Но в первую очередь если остальные чувства производят эффект прежде всего на нас самих, то любовь мы обычно отдаем другим. — Но разве любовь не может быть качеством? Мы учимся любить точно так же, как быть честным, открытым, веселым. — Мерфи произносит это сбивчиво и быстро. Тейлор еле как успевает за его мыслями. — Каждый человек определенно учится любить. Но всегда сначала надо начинать с любви к себе, иначе это все просто не имеет значения. — Почему любовь должна быть такой сложной? — Люди сами намеренно ее усложняют. — грустно говорит Рэне. И он кивает. Но все еще не может понять это в самом себе. — Кр... — Не называйте меня так. — Мерфи перебивает ее быстрее, чем она успевает сказать. Женщина хотела назвать парня его давно забытым именем, но, видимо, поспешила. Она кивает и продолжает говорить, чтобы не было этого неловкого молчания: — Ты совершенно не обязан открываться, если не готов к этому. — Я хочу. — парень произносит надрывисто, а потом пытается отдышаться. — Я просто не знаю как...— он снова рукой волосы взъерошивает, а Тейлор просто терпеливо ждет. — Я не знаю, как научится любить. У меня не было примера перед глазами. Моя мама била меня каждый раз, когда была под кайфом и видела во мне моего отца, а потом умерла от передоза на моих глазах, но я все равно любил ее. Я люблю девушку, которая сидит на наркотиках, как и я еще недавно, и так хочу ей помочь. И сейчас, когда она сама пришла ко мне за помощью, я не знаю, что делать. Меня любить не научили. Рэне не знает, как переварить все это. Мерфи только что раскрывает ей о себе то, в чем сам себе раньше боялся признаться. Парень уже даже не пытается скрыть блеснувшие в уголках глаз слезы. — Пока ты не исцелишь себя, будешь ядовит для всех, кто попытается тебя полюбить. Прежде всего научись любить себя. Свое имя, прошлое, свои шрамы на руках. Полюби свои руки, которые бесчисленное количество раз вытирали слезы, полюби глаза, которые смотрели на любимого человека, полюби свои губы, которые улыбались в самые темные моменты. И полюбив себя, ты полюбишь весь мир. Рэне аккуратно, чтобы не спугнуть Мерфи, сжимает рукой его плечо. Парень глаза поднимает, всматриваясь в ее лицо, и тихо подходит ближе, аккуратно опуская голову ей на плечо. Между ними остается всего несколько сантиметров, голова парня покоится на плече у женщины, а ее рука так и лежит на его плече. — Все, что я полюблю, однажды убьет меня. Будь то сигареты, наркотики или девушка с серыми глазами, которую я люблю и ненавижу одновременно. Все это убьет меня в конце концов. — Мерфи говорит приглушенно ей в плечо. — Ты не сможешь погубить себя. — Рэне берет его лицо в свои руки, сморит в глаза так, словно он — самое прекрасное, что женщина видела в своей жизни. Ее слова ощущаются, как слова матери в самом детстве, и парень так бы хотел знать, каково это: чувствовать настоящую материнскую любовь и заботу. Он отдал бы за это даже свою жизнь. — Романтический вид любви не единственный вид любви, который существует. — Тейлор чувствует, как с каждым ее словом дыхание Мерфи успокаивается, и женщина продолжает уже увереннее. — Поверь, однажды ты будешь сидеть на крыше над городом, встречая за руку с дорогим человеком очередной закат, и что-то внутри тебя сломается. И ты не будешь думать о том, с кем провести потом ночь и как этот человек заставит тебя чувствовать себя потом. В тот день ты вдруг вспомнишь любовь к любимому напитку, времени года или даже обычной настольной игре, вспомнишь, каким горьким был шоколад в начале лета. Вспомнишь, как впервые попробовал алкоголь и не мог остановиться, как тебе делали омлет с утра, а ты смотрел на это с глупой улыбкой. И в этот день ты обязательно удалишь номер девушки, которая была с тобой только под кайфом и ей пришлось стереть всю свою помаду, чтобы увидеть тебя. Ты здесь ни по какой другой причине, кроме как влюбиться. В природу, в человеческую жизнь, в места, которые восстановят твой внутренний покой, в помогающие руку, дарованное тебе сердце, даже в пасмурные дождливые дни. И в людей, которые относятся к тебе, как к семье, которые будут каждый раз выбирать быть твоим светом. Однажды ты будешь сидеть на крыше над городом, встречая за руку с дорогим человеком очередной закат, и что-то внутри тебя сломается. Ты вспомнишь, кем был до всего этого. И ты поймешь, что любовь существует в твоем сердце уже давно. Ты достаточен, потому что полон любви. *** Ее шаги отдаются эхом по всему огромному помещению. Хантер не привыкла, что здесь так тихо. Она привыкла к чужим разговорам, к шипению баллончиков и жизни пролетающей здесь. Но тот, кто всегда здесь, обычно рисует на крыше. И хотя Хантер чертовски боится высоты, она идет решительно. Приходить сюда после школы стало для нее привычкой. Но сейчас Хантер знает, что это будет последним разом. Девушка встает рядом с Джоном, он перекладывает сигарету в правую руку, чтобы на нее не летел дым. Хантер любит подмечать такие мелочи, в которых проявляется забота о ней, хоть Джон и никогда в этом не признается. Солнце уже начинает садиться, а они сидят, слегка соприкасаясь коленями и руками, смотрят на тривиальные здания и заходящее за горизонт солнце. — Не думал, что ты вообще вернешься сюда. — парень бросает недокуренную сигареты вниз и какое-то время наблюдает, как она падает. — Мне, как тебе, в детстве не вырезали инстинкт самосохранения. — Хантер говорит отстраненно, но Джон слышит легкую теплоту в ее голосе. — Я готов поспорить с этим, ведь ты сейчас здесь. — Джон улыбается ей снисходительно, на что девушка уже по привычке закатывает глаза. — Просто ты заразен. — Уже в который раз ты признаешься, что я так глубоко засел в твоих чувствах. Их общение всегда происходит на тонкой грани. Когда Джон прекрасно знает то, что Хантер никогда и не скрывала, но они все равно об этом не говорят. Тонкие намеки, легкие прикосновения, никогда не доходящие до предела и взгляды, которые Филлипс уже перестала кидать, пока Джон не видел. То, что начиналось так бурно и ярко, потухло и закончилось слишком быстро. — Я тебя ненавижу. — смеется Хантер. — Я знаю. — Он заправляет волосы девушке за ухо, но у нее это не вызывает ничего из того, что было раньше. "Я выиграла. Я больше не влюблена в тебя. Перестань снова влюблять меня в себя". — слова, которые так и не произносятся., застревают где-то в груди прямо под ребрами. Но Джон итак это знает. Это не игра, не соревнование, это просто то, что есть между ними. Но никто не обозначал ни правила, ни границы, поэтому теперь, когда они зашли так далеко, не знают, что с этим делать. Хантер назвала их отношения передружбой и недолюбовью. Но сейчас это уже не имеет значения. Все закончилось слишком быстро, чтобы о чем-то жалеть и по чему-то скучать. — Почему ты вернулась? — Я не вернулась. Мне просто захотелось еще раз тебя увидеть. — девушка ему в глаза смотрит почти так, как раньше. Почти. И Джон смеется. У него так четко выделяется кольцо посередине губы и прокол на левой брови. Хантер как-то давно просила проколоть ей нос, но парень лишь посмеялся и сказал, что не хочет ее портить. И все равно испортил. В карих глазах виден редкий блеск, когда парень становится не таким равнодушным. — Не делай это сопливым прощанием, не порти момент. Хочу оставить тебя в своей памяти веселой, переживающей каждую несправедливость через себя девчонку. "И как ту, что пыталась, очень сильно пыталась затронуть что-то в моей душе, но так и не смогла" — повисает между ними тяжким грузом. Но они оба сумеют это пережить. Хантер сюда больше не вернется. Ее ресурсы истощились, девушка больше не может бросать доски в давно потухший огонь. Она хотела рисовать здесь, потому что ей нужно было хоть где-то чувствовать себя своей. Но Филлипс не может вечно оставаться в одном и том же состоянии, не может держаться за одни и те же чувства, которые приходят, когда она рассматривает все рисунки на этих стенах и рисует сама. Когда топливо заканчивается, дальше приходится идти своими силами, И Хантер теперь готова усвоить этот урок. Только единственное жаль, что с этими чувствами приходится отпускать и людей, которые когда-то их дарили. Жаль отпускать то, что могло стать возможным, но они не захотели это проверять. А Джон по-прежнему будет возвращаться, потому что больше ему идти некуда. Он будет вспоминать девочку с волосами, в которых отражалось солнце, как ту, которая однажды изменит мир. — Я так понимаю, ты не вернешься? Хантер почти убивает то, как он снова пытается оттолкнуть от себя девушку. — Давай так. — Хантер говорит так, будто точно знает, что он согласится. — Партнерское соглашение. Я больше не буду здесь рисовать, а ты попробуешь вырваться в свет. Джон глаза закрывает. Он смеется так искренне, голову к небу запрокидывая. Джон думал, что сломает одним своим словом эту солнечную девочку однажды. А она выросла и бьет парня его же приемами. Сейчас Джон впервые жалеет, что все же не влюбился в нее. — Ты продолжишь рисовать. Джон не спрашивает, он утверждает. И Хантер знает, что у нее нет другого выбора, кроме как согласиться. Она знает, что парень отдаст все, чтобы не потерять эту дружбу. И также знает, что отталкивает он ее потому что не считает, что сможет принести ей в жизнь нечто хорошее. Наверное, девушку тянет привязываться именно к таким. Которым, кроме самих себя, никто больше не нужен, которые не верят, что заслуживают лучшего. — Хорошо, я продолжу рисовать. Это действительно похоже на расчетную сделку. Но они улыбается друг друга так, будто никого другого в этом мире не видят. Хантер знает: она Джона не удержит. Они разойдутся по разным сторонам, иногда вспоминая, как им было вместе хорошо и надеясь, что когда они встречаться друг с другом снова, то просто пройдут мимо, не всполошив все внутри своих сердец. Хантер протягивает парню руку. И когда Джон ее пожимает, пусть Хантер уже и не чувствует прежний трепет, но Джон легко проводит большим пальцем по тыльной стороне ладони, и Филлипс понимает, что, когда придет время, она его отпустит. — Это глупо. — смеется Джон. — Но тем не менее ты согласился. И по ее выражение лица Джон понимает, что Хантер ни капли не сомневалась в своей победе. Она выросла. Стала умнее, сильнее, лучше. И Джон надеется, что потом это не обернется против нее. — Если тебе никуда не надо, то посвяти еще для меня своим миленьким личиком Джон садится на край крыши. Он знает о том, как сильно Хантер боится высоты. И также знает, как она ненавидит быть слабой перед кем-то. Поэтому держась за его плечо так крепко, что Джон чувствует, как оно хрустит, девушка садится рядом. И ими совсем не надо говорить, чтобы чувствовать себя комфортно. *** Когда Мерфи снова видит Эву в библиотеке, он решает не подходить. Но когда сама Эва спиной чувствует пронизывающий взгляд, она с ним глазами встречается, то легонько пинает ногой стул. Мерфи усмехается, прикрыв рот рукой, потому что понимает: она этого не скажет, но хочет, чтобы он сел рядом. И Мерфи садится. — Что ты здесь делаешь? Спустя столько времени тишины Мерфи открывает глаза. Пока Эва делала задания, парень просто сидел со скрещенными на руке груд и с закрытыми глазами и просто слушал шорох бумаги, слова Эвы, сказанные настолько тихо, что Мерфи приходилось напрячь слух, чтобы услышать. — Очевидно, что сижу. Эва не отвечает, снова утыкается в свои тетради. Мерфи понимает, что испортил этот момент уединения своим привычными резкими, черствыми словами. — Уверен, ты удивлена, что я вообще знаю о таком месте, как библиотека. — Мерфи говорит не так резко, тише и теплее. Он вперед поддается, упирая локти об стол, и слегка поворачивается к Эве. Сегодня она другая. Одета все также закрыто, но чувствует себя словно бы свободнее, живее. Олдридж слегка постукивает указательным пальцем левой руки об стол, сидит ровнее, не зажато, будто хочет стать еще меньше, чем есть на самом деле. — Тогда вернее будет спросить, почему ты здесь. Эва говорит совершенно незаинтересованно, но он знает, что Эва ждет ответа. — Здесь спокойнее, можно укрыться от всех. Эва молчит еще какое-то время, а потом все же вперед отодвигает свои тетради и корпус поворачивает в сторону Мерфи. Олдридж смотрит ему куда-то в районе шеи, потому что выше поднять взгляд никак не решится. — Не боишься испортить репутацию крутого парня? — Эва слегка усмехается. Мерфи напоминает ей стереотипного плохого парня, но она чувствует что-то глубже, что-то, что он укрыть пытается, грея около сердца. — Мышонок, ты считаешь меня крутым? Я польщен. — положив руку на сердце, отвечает парень с наглой улыбкой. Он видит, как Эва румянец пытается скрыть. Он думает, что она действительно милый мышонок. Она одевается так, чтобы быть непримечательной, редко говорит и часто остается наедине с собой. Мерфи думает, что она просто чертовски устала от жизни и ей просто хочется спокойно проучиться последний год. Но Мерфи знает: парадокс заключается в том, что весь ее вид противиться тому, чтобы ее не замечали. Об Эве мало что знают и много что думают. — Про тебя ходит много слухов. Мерфи улыбается, чуть склоняя голову. — Я не продаю наркоту, если тебе интересно. — и добавляет также беззаботно. — Уже нет. Эва резко голову поднимает, они смотрят глаза в глаза. И Мерфи не отводит взгляд, не утаивает. Девушка сидит в ошеломлении, понимая, что он признался в этом совершенно незнакомому человеку так искренне. — Почему ты мне это говоришь? — Эва брови хмурит и спрашивает сбивчиво. Мерфи в улыбке расплывается. В один миг она превращается из неживой куклы в настоящего человека. — У меня нет цели скрыть то, что было в моем прошло. Я бы зависим, но я справился с этим и бросил. Думаю, я могу этим гордиться. — Ты вовсе не такой, как я считала. Мерфи видит, как ее губы трогает легкая, робкая улыбка. — Я боюсь людей. Точнее того, что некоторые могут сделать. Не только мне, но и другим. Мерфи кивает немного скованно. Он не знает, что сказать, а Эва и не требует ответа. Они сидят еще какое-то время вместе в этом уютном, скрепляющем нечто новое молчании. Они сидят, пытаясь восстановить дыхание и свыкнуться с этим новым чувством. Эву и Мерфи окутывает некая договоренность, когда каждый должен решить, что делать с этой новой информацией. Они сидят, смотря друг другу в глаза без каких-либо масок и притворности, даже слов не надо, чтобы понимать друг друга. *** Когда Этан едет на метро с деньгами отца в больницу, в которой лежит сестра Ноа, Хартвинг думает: это самое глупое из того, что он мог бы когда-либо сделать. На нем все еще привычная спортивная курта с номером шесть, а волосы по-прежнему растрепаны. Эта больница совсем небольшая, здесь ободранные обои, старые стулья и людей совсем немного. Этан знает: семья Ноа себе может позволить только это. Заглянув в палату, Этан видит, как сестра Ноа настолько бледная, что выделяющиеся вены пугают, ее веки неумолимо дрожат. Ноа сидит, ссутулившись, и даже со спины Этан видит, как он ее обессиленную руку держит. Этан чувствует: душа парня сейчас разрывается, и Ноа пытается отдать половину сестре, но не может. Хартвинг подходит к Ноа со спины, не смотря на его сестру, которой сил хватает только на то, чтобы приоткрыть рот. Парень порывается руку на плечо Ноа положить, но не может. Доставая деньги из внутреннего кармана куртки, Хартвинг передает их парню. Ноа отнимает руки от лица и смотрит на него покрасневшими удивленными глазами. Когда Ноа отпускает руку сестры и поднимается со стула, только сейчас Этан замечает насколько парень истощен, насколько скинул в весе, и что впалые глаза говорят о том, что он не спал уже несколько дней. Если бы он только сказал, Этан бы об земли расшибся, горы свернул, но помог. Но он все решил по-другому, сделал свой выбор, как и Этан. И теперь уже ничего не исправить. Они так и смотрят друг на друга, не зная, что делать. Ноа руку протягивает медленно и аккуратно, Этан думает, что он возьмет деньги, но парень руку Хартвинга сжимает и отводит к нему. — Я не возьму, не могу. В глазах Ноа сожаление перемешивается с дикой виной, но Хартвингу это уже не надо. Он должен сделать все, чтобы не чувствовать эту отвратительную ответственность и боль за человека, который когда-то был дорог, а теперь находится от него на расстоянии тысячи километров. — Может, мне отвернуться? Так тебе будет легче? — отвечает Этан холодно. Хартвинг впервые видит Ноа таким убитым, невидящим никакой надежды. — Ты имеешь право говорить все это, можешь даже ударить меня, если хочешь. Делай все, но только не перед Кейси. — шепчет Ноа. Он головой кивает на выход и уходит, зная, что парень пойдет за ним. Они еще какое-то время, пытаясь подобрать слова. В конце концов Хартвинг оглядывается на Кейси, закрывшую глаза, и даже не видит, как ее грудь вздымается при дыхании. — Сколько ей осталось? — Максимум неделя. — Этан слышит дрожь в его голосе. Этан оборачивается на Ноа — он не смотрит ни на Хартвинга, ни на сестру, не может поднять взгляд, устремленный в пол. Этан видел разного Ноа: злого, счастливого, уставшего и даже опустошенного, но это уже не он. Это его тень, вырвавшаяся из тела, израненная и пустая. Хартвинг его руку берет и вкладывает туда деньги. Теперь он точно знает, что это правильное решение, пусть оно и далось с невероятным трудом. — Я пытался спасти Кейси, но не смог. Денег все равно не хватило. Ты был прав: я должен был придумать что-то, а в итоге потерял двух людей, которых любил. Мне они теперь ни к чему. — Теперь ты понял ценность денег. Они не решают проблемы по мановению волшебной палочки. Да, деньги могут дать путь к решению проблемы, но чаще только прибавляют сложностей, потому что люди не умеют ими пользоваться. — Молодец, Этан, хорошая работа, ты преподал мне жестокий урок. Что еще ты хочешь услышать? — Ноа рукой по лицу проводит и говорит так устало. — Я ничего не хочу от тебя услышать, я тебя простил, Ноа. Он голову вскидывает, и впервые за этот момент Этан видит проблеск жизни в его глазах. И Хартвинга внутри насквозь разрывает вина, потому что он больше не сможет воспринимать Ноа так, как раньше. На его глазах Ноа теряет почти все. — Ты меня простил? — неуверенно спрашивает он. Этан слегка кивает, и Ноа порывается обнять его, но Хартвинг останавливает парня, приложив руку к его груди. Они все еще находятся по разные стороны, и Этан не может представить, что они как-то смогут с этим справится. — Но это не значит, что мы снова сможем быть друзьями. — Но мы сможем это когда-нибудь исправить? Несмотря на надежду в глазах Ноа, они оба знают ответ наперед. — Нет.