Пара для пришельца

      “Жизнь с нитзенцем” он проглотил буквально за пару дней, ведь книга оказалась настоящим кладезем полезной информации. Ещё никогда до этого чтение не вносило столько практических изменений в жизнь Дина Дэвиса.       Казалось бы, они так много беседовали, обсуждали и спорили о Нитзене, что мужчина просто должен был уже полностью пройти ознакомительный период и двигаться вглубь, но точка зрения решает. Как можно узнать о том, чем другой не готов делиться? А Ян был олимпийским чемпионом по уклонению от неудобных вопросов и имел чёрный пояс по смене любой темы на желаемую. За хвост такого не поймаешь!       То ли дело Жон и Рейес! Уж они-то не упускали мельчайшие подробности там, где любой другой смущенно свернул бы с пути. Нет, они исполнили обещания, данные на обложке, и их соавторство оказалось на диво плодотворным. В том, что они не просто трахаются, а состоят в отношениях, Дин был уверен на все сто процентов. Кто ещё смог бы открыться друг другу настолько, чтобы “родить” такое чудо? Но обо всём по порядку.       Мужчина скучал и читал по диагонали вступительный раздел про культурные различия, ведь всё это уже слышал от Яна: каждый отма — это дорогая свинья, которую надлежит купить и всячески ублажать ради одной, дай бог рабочей, сосиски. Для них не существует никаких стандартов, даже отсутствие способности к репродукции не на много снизит шансы любого отмы найти себе партнёра, а для атм совсем другие правила.       Красота, богатство и успешность — обязательные атрибуты для того, кто хоть одной ногой захочет ступить на рынок “одиноких сердец”, но это только начало, ведь дальше идёт настоящее ранжирование по этим пунктам, плюс обязательные “ухаживания”. Мужчина скорее сказал бы “ублажения”, ведь даже требования для первого свидания были смехотворны. После подобных сальностей дамы содержимое своего стакана в лицо выплёскивают тому, кто посмел бы такое предложить при первой встрече, а на Нитзене — будь добр сиди и улыбайся, надеясь, что эта сосиска в самом деле достанется тебе. Отмы даже не скрывали, сколько ещё свиданий у них назначено на день, напротив — таким полагалось похвастаться.       А уж начало отношений, господи помилуй! Дин едва сдерживал рвотные позывы, когда читал про все эти “проверочки” по всем фронтам, до которых земным женщинам ещё расти и расти. Кажется, что заебать или, лучше, довести до нервного срыва своего атму — это финальная точка для перехода отношений на серьёзный уровень. А до этого что, был несерьёзный? Конечно, нет! До момента свадьбы и даже во время отма ещё может соскочить.       Логично предположить, что женитьба здесь — большое событие, но в отличие от традиций землян, нитзенцы считают, что это праздник исключительно для двоих (или троих, как выяснилось, но об этом чуть позже). В день Х наречённые, в присутствии сочетателя, обмениваются совсем не кольцами, а важными сердцу вещами. Денежная ценность здесь вовсе не играет роли, так что это может быть как и диплом об окончании школы с отличием, так и первый летучий транспорт.       Хотя, конечно, по-настоящему богатые нитзенцы специально для такого события выкупают дом своего детства или делают что-то для получения особой награды за достижения, чтобы преподнести своей половинке, а нитзенцы попроще обычно обмениваются вещами небольшими, чтобы их всегда можно было носить при себе как символ связи.       В этом же разделе Дин узнал, что же такое “двойной брак на одном из материков”. На соседних страницах была представлена карта Нитзена в привычных для землянина двух полушариях, которая демонстрировала густоту населения на планете, и один из материков явно отставал, причём намного. Поэтому там появился “странный обычай”, который остальной мир не перенял, но позволил на определённых условиях и только на этой территории.       Там закон позволял двум атмам жениться на одном отме, при условии, что между всеми ними нет родства до третьего колена. Благодаря такому решению демография на Экваториальном материке значительно улучшилась. И не только потому, что туда ехали пары, желающие стать трио, но подобное место ещё привлекало дуэты, которым просто было гораздо комфортнее жить в обществе, более адаптированное под однополые отношения.       Это всё, конечно, охуеть как интересно, но где же практическое применение? А вот откровения начались с разделов “Жизнь в браке” и “Беременность и физиология омег”. Здесь авторы разделились и каждый оседлал своего конька. Жон на время отступил в сторону, тогда как Рейес выбалтывал секреты здешнего “слабого пола”, который таковым даже с большой натяжкой не назвать.       Очевидно, до встречи с Жоном, Рейес успел распробовать несколько абсолютно разных нитзенцев, а ещё провёл опросы среди знакомых, за что ему, конечно, большое спасибо, иначе Яна мужчина бы никогда не разгадал. Он скептически отнёсся к какой-то там “классификации”, ибо никогда не верил, что хоть людей, хоть нитзенцев можно разбить на четыре типа темперамента, двенадцать знаков зодиака или сколько-то там личностей по соционике, но автор имел в виду характер в меньшей степени.       Он предлагал условно разделить атм на разные группы именно по тем видам отношений, которые те будут пытаться строить с людьми, опираясь на свою нитзенскую о них осведомлённость, и стереотипы в обществе, где партнёра надо “зубами выгрызать”. Не, ну тут уже мужчина снова стал воспринимать автора серьёзнее, ведь отношений, хороших и плохих, вполне конечное количество видов. Здесь, по его мнению, классификация более или менее уместна. Тем больше, если твой партнёр та ещё загадка века, а ты вовсе не Индиана Джонс.       Дин пролистал нахуй “стесняшку”, “работягу” и “семьянина” со всеми прочими, пока не остановился на “воспрещающем знаке”. Прочитав короткое описание: “Шкатулка не то, что без ключа, даже без замочной скважины. Язвительный, отвергающий писанные и неписанные правила для атм. Скорее всего, больший мужик, чем вы.”, Дин понял, что это точно его клиент.       Рейес говорил, что такие обычно вырастают в семье полицейских или астронавтов или служащих в высших эшелонах власти, реже являются просто старшими братьями. Они привыкли всё делать сами, чрезвычайно компетентны, часто имеют за плечами лишь одни отношения или “одиноки с рождения”. Такие атмы не идут на контакт, не говорят о себе, уклоняются от личных вопросов и больше слушают. Обожают всё держать под контролем и ненавидят разделять власть с кем-то другим, даже любимым.       “Если вы прирождённый лидер и душа компании, то вам больше всего подойдёт “стесняшка”, а если вы исполнитель и вообще вторая скрипка по жизни, то это идеальный вариант для вас”, делился личным опытом Рейес. “Я бы никогда не написал ни одной книги, если бы не Жон. Он так всё планирует, ставит дедлайны и направляет, будто бурный речной поток, а вам остаётся лишь плыть по течению, которое, к тому же, никогда не даст вам утонуть. Знаю, что некоторые земляне назовут меня подкаблучником, но вы понятия не имеете, каково это, встретить кого-то настолько сильного, что корчить из себя альфа-самца перед ним, всё равно, что позориться. Он во всём будет лучше и способнее, а если всё же попробуете с ним соревноваться, то когда (да-да, не если, а именно когда) проиграете, он потеряет к вам интерес, получив подтверждение вашей пустой и свистящей мужиковатости”.       Всё это о-о-очень напоминало Яна, поэтому теперь Дин читал нарочито медленно, чтобы не упустить ни слова. И не зря. Рейес, казалось, за ними через двойное зеркало подглядывал, ведь описывал их взаимоотношения настолько точно, что было сложно представить, будто у него с Жоном всё было настолько похоже. Их первоначальная вражда быстро сменилась страстью, стоило только Рейесу перестать бычить и проявить вежливую заинтересованность. Но тут он вдруг наткнулся на стену, вернее, такой себе забор с колючей проволокой.       “Я ведь, дурачок, думал, что у нас всё так классно идёт: совместные прогулки, разговоры о Нитзене и секс каждый день, как мы вдруг встречаем его коллег и бах! — он отказывается меня представлять, а когда я делаю это сам, то называет меня своим “знакомым”. Знакомым, вы можете поверить? После трех месяцев отношений! Я дар речи потерял, а по его словам “мы хорошо проводим время вместе” и всё. Жирная точка. Вот тогда я понял, что меня это не устраивает, и начал искать путь в бойфренды, а тогда осознал, что на самом деле до этого не делал ничего, чтобы им стать”.       Читая дальше, Дин, не без самодовольства, отмечал, что справлялся немного лучше, чем Рейес, ведь как-то и без подсказок понял, что Яну нужен “стоящий за плечом”. Тот, кто скажет: да-да, вот здесь я подхвачу, вот здесь я помогу, вот тут займу твою сторону, а здесь просто буду рядом, буду полезным или просто послушаю тебя, когда ты решишься выдать хоть крупицу информации о себе. Но кое-что оказалось для него открытием.       “На самом деле он, скорее всего, не такой хорни, как вам могло показаться. Да, он часто инициирует секс, но лишь по той причине, что может думать, будто это единственный способ к вам приблизиться. Хоть вы не синий, у вас нет хвоста, и вы не требуете подарков и поклонения за каждый взгляд или касание, эта модель всё равно живёт у него в голове, даже если он не хочет ей следовать. Он знает, что вы любите секс и готовы дать его, для нитзенцев, считай, за бесплатно, а тогда будете довольны, добры и внимательны, в их понимании. То есть, вы пообнимаетесь после, скажете приятные слова и в принципе будете более расположены к ним. “Воспрещающему знаку” особенно тяжело понять, что необязательно по три раза на дню прыгать на член, чтобы вы дали перебирать свои волосы или занялись чем-то вместе”.       Дин ещё раз похвалил себя за то, что научил Яна разгадывать судоку; что сам учился у него нитзенскому, причём с неплохими результатами; что они бывало занимались спортом вместе, до того, как его стали водить в комнату отдыха. У него, в отличие от Рейеса, были совместные занятия с Яном помимо секса, но вот насчёт этого…       Мужчина, не доверяя себе, теперь стал избегать поцелуев в губы, чтобы не сорваться, или не давал делать их влажными, а тогда просто обнимал, начинал говорить на нитзенском или предлагал сыграть в “лесенку” или судоку поразгадывать. И Ян вдруг переключался, как по щелчку, причём на абсолютно любое предложение. Казалось, его всё устраивает. Пришлось признаться самому себе, что призыв к близости, это не обязательно ебля, ведь когда синему в самом деле хотелось, то сухими поцелуями и болтовнёй от него было не отделаться. По этой части он умел и не стеснялся брать своё.       А Дин, в свою очередь, учился давать тому, кто не умеет просить. Сам клал голову ему на колени, вернувшись из душа, и требовал “поухаживать”. Ян, с трудно скрываемым удовольствием, скручивал каждую прядь в колечко так, что после его работы, волосы выглядели не пушистыми и накрученными на бигуди, а идеальными гладкими пружинками как у фотомодели прямиком из салона. Сам мужчина тоже не оставался в долгу — делал ему массаж спины, ведь синий в последнее время много качал пресс на полу камеры, что зачастую вызывало у него боль в пояснице. Ещё бы, при таком количестве подходов!       Ян, кажется, больше не старался показаться слабее, чем есть на самом деле: он полностью повторял давнишнюю тренировку Дина, когда тому ещё надо было изгаляться с этим одним стулом, пока не появилась возможность заниматься на нормальных тренажёрах в комнате отдыха. Раньше мужчина подумал бы, что, возможно, инопланетянин просто заскучал, но он вернулся к своей “подготовке к экзаменам”, которая включала в себя смотрение в середину книги или конспекта неподвижными глазами с редким переворачиванием страниц. Он явно что-то обдумывал, а дополнительная физ подготовка намекала на мысли о побеге.       Ни о чём не спрашивая, Дин, как и положено, выполнял роль “стоящего за плечом”, качаясь в своём зале ничуть не меньше, а то и больше, готовясь по указке синего пальца применить грубую силу тогда, когда это понадобится.       Возвращаясь из комнаты отдыха с ноющими мышцами, он был доволен своей сегодняшней игрой в дартс с Лиамом и Эдом (Гейба с того случая не приводили, если верить чужим словам, то по его желанию). Доска была что надо и дротики тоже, а за пару дней он продвинулся гораздо дальше, чем его братья по несчастью. Они соревновались друг с другом, тогда как Дин был абсолютным чемпионом, хоть играл всё ещё неидеально.       — Вперёд идите, — вдруг скомандовал Хрипун из-за спины Дина, вырывая того из своих мыслей.       Охранники переглянулись, но молча прибавили ходу, так что двое мужчин остались позади. Аластор лишь хрипел своей маской и ничего не говорил, хотя буквально в затылок дышал, идя позади ближе некуда. Мужчина уже хотел сказать что-нибудь, как они вошли в тот самый узнаваемый коридор по пути в камеру. Единственное его явное отличие от остальных — это шум из-за одной стены, то ли там мощная вентиляция что-то фильтрует, то ли генераторы стоят, то ли холодильники, но звук был достаточно низкий, чтобы идущие на два шага впереди охранники не услышали шёпот Хрипуна.       — Тебя скоро переведут, — едва различимо сообщил он и толкнул в спину, когда Дин вдруг встал, словно на стену наткнулся, и уточнил, — к другому нитзенцу. Говорят, свой вклад ты уже внёс.       Мужчине требовалось всё самообладание, чтобы просто продолжать идти, как ни в чём не бывало, хотя внутри себя он заледенел. Суставы, казалось, двигаются со скрипом как у старой куклы. Он и сам двигался как кукла, на вид живой и абсолютно мёртвый внутри.       — Когда? — выдавил он из себя сиплым шёпотом, ведь коридор уже подходил к концу.       — Не ебу, Киви сказал мимоходом. Меня переводят в другой блок со следующей недели, а на этой — спец распоряжений нет.       Дин посмотрел на часы — сегодня среда. То есть у них есть ещё минимум четыре дня. И только. А дальше всё сначала. Мужчина сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Сцепил зубы так сильно, что они захрустели. Перед глазами плыло как у пьяного. Голову обдало жаром, и впервые за последнее время захотелось, чтобы кудри исчезли. А Хрипун добил его, шепнув напоследок:       — Поздравляю, папаша.       И мир окрасился в красный.       Таким как Дин, не надо много думать над дракой. Его движения доведены до автоматизма. Он столько раз неожиданно бил ногой назад, делая вид, что уходит… В этот раз сержант “шрамированное ебало” не успел среагировать. Удар вышел неидеальный. Не было характерного хруста колена. Но был звук боли. От последующего удара по лицу, с Хрипуна слетела маска. И Дин получил заряд из электрона в спину, когда охранники наконец договорились, кто будет стрелять.       Это было куда больнее удара электрошоком. И серьёзнее. После он не мог просто встать и идти, так что охранники тащили его, держа за подмышки, а его босые ноги волочились по полу. Свет стал слишком ярким и расплывчатым. Слух подводил, словно в уши ваты набили, но ответ Хрипуна в рацию заставил немного взбодриться.       — Та ничего, подъебнул немного нашу бешеную мышку, вот он и куснул. Сам виноват. Больше не повторится.       “Конечно, ты будешь прикрывать меня, говнюк”, думал Дин злорадно, “чтобы я лишнего не сболтнул”.       До камеры он добирался как в тумане. Время, казалось, растянулось на года, что не удивительно, ведь волокли его очень медленно и без конца жаловались.       Дин и сам не знал, на какое чудо надеялся, но сходу поверить в такое… В глубине себя он на самом деле хранил веру, что у них просто ничего не получится. Не может получиться. Да, люди скрещивали животных, например, но на это уходили годы, а в итоге могла получиться милая собачка, которая даже на диван без помощи не сможет залезть, не говоря уже о куче генетических болезней.       Как-то раз, ещё до отбора в Висконсин, к нему постучала новая соседка: неприметная девчонка, вечно с хвостом, в квадратных очках и мешковатых вещах, будто с чужого плеча. Она сначала дала сто баксов, а потом, переминаясь с ноги на ногу, попросила о странной услуге. По закону штата Юта женщину после аборта обязательно должен был кто-нибудь забрать.       Она молчала всю дорогу и смотрела в окно, поручив Дину вести машину. Обстановка была гнетущей настолько, что было нечем дышать, но мужчина не включал радио, не пытался завязать разговор, только приоткрыл окно, а тогда она спросила, не поворачивая головы:       — Ты осуждаешь меня?       — Оставила бы его себе, если бы решила родить? — вопросом на вопрос ответил он.       — Нет.       — Тогда не осуждаю.       Он ждал в машине, пока всё не закончится, и по звонку поднялся на второй этаж, хотя пришлось продираться сквозь протестующих пролайферов с дебильными плакатами типа: “А вы знаете с какой недели плод начинает испытывать боль?” и “А вы знаете, что ребёнок начинает видеть свет уже с такой-то недели?” или “Мама, я хочу жить!”.       Дерьмо собачье.       Эти люди лезли в чужую вагину и спасали “священную жизнь”, вообще не задумываясь над тем, что будет дальше. Они не хотели ни помогать матери после рождения ребёнка, ни слышать про количество сирот в детских домах, ни нести хоть какую-либо ответственность за своё вмешательство. Они хотели только власти над чужим телом и выбором, а остальное не ебёт.       Дин с удовольствием расталкивал этих мерзких людишек, пока вёл Лиззи к машине, но заткнуть их он не мог. Девушка начала плакать как только защелкнула ремень безопасности. Он совсем не умел подбадривать, поэтому молчал, когда вдруг всхлипывания сменились вскриком — на её штанах между ног проступило пятно. Ей дали прокладку после процедуры, но она уже полностью пропиталась буквально за пару минут.       Они остановились на заправке. Сделав лицо кирпичом, мужчина купил высоко впитывающие прокладки и отнёс ей в туалет. Вернулась она бледная, вспотевшая и скорбная, словно покойница, а окончательно её добила листовка, которую кто-то из пролайферов сумел запихнуть в салон, и Лиззи обнаружила, взывающую к совести миниатюру под своей ногой. Тогда её прорвало и, со слезами, на грани истерики, она вывалила историю настолько кошмарную, что Дин в зеркало заднего вида отмечал, как бледнеет с каждым новым фактом.       Отец годами её насиловал. Мать годами закрывала на это глаза. Ей наконец удалось вырваться и спрятаться. Но он нашёл её на новом месте. И всё случилось снова. Он обещал скоро вернуться. За добавкой. И вдруг началась задержка.       — До этого думала… ч-что хуже быть не может, если он меня найдёт, а вот м-может. Мне пришлось убить его. У-убить моего ребёнка. Я ведь так хотела детей, даже после всего, — выла она, вытирая слёзы с краснющего лица, — надеялась, что смогу найти кого-то и буду хорошей матерью… Но он бы родился с уродством, верно? Он бы не был нормальным, раз это мой отец, да? Я знаю. Знаю. Я уже чувствовала, что он не нормальный. Я должна была сделать это. Я должна была не дать ему появиться. Он бы так страдал. Ему было бы плохо. Но как я только… Почему так…       — Ты всё сделала правильно, — наконец заключил Дин и неловко всунул ей бумажную салфетку, не зная, что ещё сказать.       — Ты правда так думаешь?       — Правда, — ответил он и вырулил с заправки, полный решимости.       Дин всегда думал, что она хотела того, что произошло дальше.       Она ведь назвала имя и адрес.       Он сначала думал позвать пацанов, прогуляться в разведку и запугать этого хуя так, чтобы он навсегда запомнил этот день, но Дин уже попадался. Уже променял тюрьму на армию, и он больше не несовершеннолетний, так что второго шанса не будет. Ему надо было сделать всё в одиночку. Надо и всё тут. Он бы не смог спать, если бы не сделал это. Дин никогда не слыл защитником вроде Лиама, но есть некая черта, самый неподвижный объект во вселенной, и ублюдок переступил её.       Подкараулить его не составило труда. Он разгуливал в тёмном переулке, словно хозяин мира. Наверное, надеялся, что перцовка его спасёт, но забыл главное правило — чтобы оружие помогло, оно должно быть в руках, а не на дне сумки. Дин всего раз приложил его о стену и та рука, что секунду назад копошилась в поисках спасения, уже царапала его перчатку, стараясь разжать пальцы, выдавливающие из него жизнь.       Он не стал ни читать занудную речь злодея, ни шепнул имя соседки, выдавая её, вообще не сказал ни слова, только наносил удар за ударом, пока мольбы и даже стоны боли не стихли. Дин никогда не был умником, но знал, что надо забрать его сумку, телефон, зажим для денег и переодеться в то, на чём не будет следов крови. А кепка, маска и другие перчатки нужны для того, чтобы избавиться от вещей урода.       Кому как не сироте знать, где кучкуются бездомные подростки. Он ещё издалека увидел огонь в одной из отработанных бочек, которые они тащат под мост, чтобы хоть как-то согреться под пронизывающим ветром, особенно по ночам. Получив наличку и телефон, никто не стал мешать ему сжигать вещи в этой бочке. В ту ночь Дин спал спокойно, даже зубами не скрежетал, ведь думал, что решил проблему.       Когда он наконец понял, что письма из её ящика никто не достаёт уже три дня, тогда было поздно. Тогда он жалел, что не убил ублюдка, когда смотрел, облокотившись на облупленные перила, как её тело увозят на каталке в чёрном мешке. Двое парней, жующих никотиновую жвачку, затолкали её в труповоз словно мешок кукурузы. Для них это был обычный вторник, а Дин весь день курил косяк за косяком перед телеком, но перед глазами была она, лежащая на бежевом ковре с жутко огромным кровавым пятном под бёдрами.       С Яном будет так же? Он однажды проснётся, бледный и измученный, а откинув одеяло, увидит на простыне следы того, чего ни один атма никогда не хотел бы увидеть? Ведь они не могли завести нормального здорового ребёнка. Не могли ведь? Или… или всё-таки… Есть ли шанс…       Человек устроен таким образом, что если есть хоть минимальная надежда, то он станет цепляться за неё, как утопающий за соломинку. Даже если эта надежда в принципе маловероятна, но после всего, Дин остался всего лишь человеком.       Особо не церемонясь, провожатые толкнули его за порог и дверь тут же закрылась, пока мужчина приходил в себя, стоя на четвереньках под аккомпанемент криков Яна. Синий забросил его руку за свою шею и помог добраться до постели.       — Ничего-ничего, — успокаивал он, убирая мокрые кудри со лба, — электрон разработан, чтобы кратковременно вызывать слабость мышц, ухудшать зрение и слух, но скоро это пройдёт. От одного заряда последствий не будет. Ты будешь в порядке. Что там случилось? Что ты сделал?       — Одеяло, — ответил Дин невпопад, напрягаясь, чтобы ворочать языком.       — Холодно? Чёрт, они два заряда выпустили?       Он снова проигнорировал вопросы и накинул одеяло сначала на себя, а потом и на Яна, скрывая их от камер. Он лёг рядом, разделяя крепкие объятия и возвращая вдвойне. Длинный хвост привычно обмотался вокруг ноги. Дин выдохнул и прошептал ему в самое ухо:       — Ты должен был сказать мне.       Синий вздрогнул и шумно втянул воздух. Было похоже на то, как люди одёргивают руку от горячего — резко и инстинктивно. Он не стал отрицать. Не стал спорить. Лишь уткнулся лбом в чужую грудь, пряча лицо, а дыхание стало прерывистым и неритмичным.       “Боже, это всё-таки правда”.       Если Киви, блять, ебучий Зануда, в курсе, то очевидно, что это правда.       Запястье под часами стало зудеть, будто гравировка причиняла ту самую лёгкую боль, что тело часто принимает за желание почесаться. Несбыточная мечта сбылась? Хотя это больше походило на злую шутку. Загадывая джину желание, следует помнить, что его исполнение имеет свою цену. Охуевше высокую цену, в данном случае. Тогда почему сердце в груди трепещет, словно птица, впервые увидевшая весенний солнечный свет после зимы, которая длилась всю жизнь?       — Я не знал как, — ответил он едва слышно и уткнулся носом в шею, чтобы говорить тихо. — Я ведь почувствовал это сразу. Буквально через пару дней. И тогда всё понял. Но не хотел верить. Как можно, чтобы с первого раза… Когда мы настолько разные. Когда ни у кого больше не получилось. И это чувство росло. Пока не превратилось в уверенность. Я всё жду… когда что-то пойдёт не так, но… плод… ребёнок в порядке. Мутаций нет. Моё тело растит его, как и положено.       — Я должен был понять, — скорее сам себе, сказал Дин, — заметил ведь, что у тебя изменились вкусы, настроение и качаться ты стал… Думаешь так они поняли?       — Вряд ли. Это необязательные признаки. А вот анализ крови… Выкачивают по пробирке через день. Вот и ответ. Но если ты понял не по тому, тогда как?       — Кое-кто предупредил. Меня скоро переведут.       — Нет, — Ян вцепился руками до боли, а хвост обвил ногу так, что кровь перестала поступать. — Я так и знал. Знал же, чёрт! Поэтому тоже ничего не говорил. Надеялся скрывать как можно дольше.       — Не переживай, у меня есть одна безумная идейка. Только нужно оружие, хоть какое-то, лишь бы острое, но это заёб. Они всё время нас пасут — даже если достану, негде спрятать.       — Дротик для дартс.       — Хорошо бы, но они знают количество, как один пропадёт — сразу заметят.       — Не заметят, если ты хорошо играешь.       — И как это связано? — нахмурился Дин. — Скажи ещё, что придумал и где заныкать.       — Есть мыслишка. Тебе голова не только для красивых волос нужна, хотя и они пригодятся, — съязвил Ян, но тут же посерьёзнел. — Как одним дротиком заставить их передумать? В чём состоит твой план?       — Тебе не понравится.       — Ха, тебе мой тоже.       — Пожалуйста, ничего не делай.       — Не могу, — заёрзал он под боком, — времени мало. Я не всё сказал тебе. У меня есть план как выбраться, но мы должны быть вместе, когда придёт время, или ничего не выйдет. Я раньше думал, что справлюсь сам, но это слишком сложно.       — Что...       — Не спрашивай, тебе лучше не знать, на всякий случай. Верь мне.       — И ты верь мне. Я вернусь, как только смогу, пожалуйста, не вреди ребенку или себе.

***

      Дин поверить не мог, что тратит своё время здесь, бросая дротики, вместо того, чтобы проводить его с Яном: обниматься, смотреть в его прекрасные золотые глаза и слушать голос, что приобретал знакомый напев при быстрой речи.       Они стали ещё ближе, когда завеса новообретенной тайны между ними исчезла. Хотя синий всё ещё искоса поглядывал, когда мужчина помогал ему заниматься спортом и делал специальный массаж для прилива крови к малому тазу, не веря, что человек может трепетно относиться к ребёнку, ещё настолько маленькому, что не сильно отличается от эмбриона рыбы или коалы. Это ведь не в природе его вида у самцов. Иное дело, что природа этого конкретного мужчины другая.       Дин, как и советовала книга, окружил партнёра нежностью и заботой, которой сложно было противостоять, оставаясь холодным.       В разделе про беременность и физиологию Жон не только показал, как правильно делать этот массаж для прилива крови и строение инопланетного тела, а ещё и подготовил человека к возможному изменению поведения.       “Гормоны сильно будут качать его из одной крайности в другую, как корабль во время шторма. Он будет то мягкий и покладистый, то будет ругаться и слать куда подальше из-за любой мелочи. Всё это вам придётся сносить и молча, ведь беременность — это единственный период в жизни атмы, где его обязаны любить без условий, а он может выражать свои эмоции в любой форме и делать, что захочет. Хоть вы и не отма, он будет от вас этого ждать”.       Здесь Дину, можно сказать, повезло, ведь он и так принимал Яна любым, и так всё время был на стрёме, и так следил за словами, поэтому не считал, будто ему надо бояться. Синего и правда штормило иногда, а ещё он стал более язвительным, но Дин только улыбался, кивал чаще обычного, не давая вывести себя на конфликт, и щекотал его, когда это было уместно. Этот чистый звонкий смех был для него приятнее любой музыки.       Ещё мужчина узнал из книги, что беременные атмы заслуживали определённого обращения не только от мужа, но и от общества в целом. Они освобождались от работы, их пропускали в любой очереди, а тому, кто хоть слегка их заденет или, не дай бог, станет причиной потери ребёнка, грозил срок в тюрьме до самой старости. На Нитзене было сложно завести ребёнка, а ещё много беременностей, к сожалению, заканчивались выкидышем в первом триместре.       Либо сам атма со временем чувствовал, что ребёнок развивается неправильно, и провоцировал выкидыш в присутствии врачей в больнице, либо это происходило самопроизвольно. Второй вариант гораздо более опасный для жизни атмы, ведь рядом может не оказаться доктора и медучреждения. Дин сначала вообще не понял, как у вида, что чувствует развитие плода, может случиться такая кошмарная неожиданность, а потом вдруг как понял…       Отрицание.       Надежда.       Нежелание прерывать долгожданную беременность уносило тысячи жизней атм, которые хотели сохранить ребёнка любой ценой. На Нитзене существовала особая граница — конец первого триместра. Если атма смог сохранить беременность до этого срока, то, со своими передовыми технологиями, специальными боксами и переливаниями крови, они могли спасти трёхмесячного ребёнка, но не тех, кто родился ещё более преждевременно.       “Поэтому временное тату беременного наносится атме на левую скулу только после трёхмесячного срока, не раньше, а до этого мы носим лишь нашивку на одежде. Три месяца — это фактически гарантия, что ребёнок уже точно выживет, или носить на своём лице тату, которая позже должна превратиться в отцовскую, было бы слишком больно.”       Тату беременного было похоже на маленькое дерево с голыми ветвями, а когда ребёнок рождался, то на одной из ветвей дорисовывался лист, и атма носил это тату ещё год, а после оно исчезало само. На вопрос Дина “а что, если атма снова забеременеет за этот год?” Ян покачал головой и ответил, что это невозможно.       “Помимо вышеописанного массажа” писал Жон, “ничто не помогает приливу крови к малому тазу больше чем секс. В культуре землян принято оставлять беременную женщину без подобных радостей до рождения ребёнка, но на Нитзене всё иначе. Ваш атма будет его требовать, и желание будет расти соответственно сроку в геометрической прогрессии. Ему необходима стимуляция не только из-за кровообращения, а так же из-за десятков полезных для плода гормонов. Только готовьтесь поумерить свою страсть, ведь особенно на ранних сроках, рекомендуется избегать резких и грубых проникновений, даже если они нравятся обоим.”       Целовать Яна стало так трудно, ведь страсть охватывала мгновенно, подкреплённая чувствами изнутри. Впервые в жизни Дин был настолько сосредоточен на том, чтобы не трахать, а заниматься любовью. Он растягивал прелюдию до невообразимых масштабов, делая вещи, которые никогда не думал, что станет делать. Он нежил и ласкал тело Яна до тех пор, пока тот не оставлял свои грубые попытки обратить их близость в знакомое неистовое русло, где нет места ни одной мысли, кроме желания брать. Ему, казалось, было спокойно в этой жадности, а вот открывающаяся чувственность их связи, в особые моменты, заставляла его ёрзать на месте и добавляла влажный блеск золотым глазам. Дин старался изо всех сил для того, чтобы это выражение лица, слегка беспомощное, появлялось всё чаще.       “Любой нитзенец захочет убить меня за раскрытие этой тайны. Мне и самому было непросто делиться этим Рейесом, но без моих подсказок он бы никогда не понял какое огромное значение для представителя нашего вида имеет хвост.”       Это явное различие между нитзенцами и людьми имело очень сложную структуру, а ещё требовало специальных тренировок. Из-за прямой связи с мозгом, каждому нитзенцу следовало учиться управлять им, чтобы не выдавать свои эмоции и использовать его во всех “требуемых направлениях”. Жон привёл абстрактные примеры его полезности в повседневной жизни, но когда дошёл до секса, то… Дин был совсем не готов к подобной конкретике.       Да, синий дрочил ему хвостом, иногда использовал как эрекционное кольцо, когда сосал, но Жон предлагал на этом не останавливаться. Он так подробно описал как этим самым хвостом нитзенец может стимулировать простату землянина во время секса, что не возникало сомнений — он делал это с Рейесом и тот остался очень доволен. Голосок, что годами питался гомофобией, завопил во всю мощь, повторяя, что такого “он никогда и ни за что”. Наверное, только поэтому Дин осторожно пообещал себе подумать, а пока пользовался остальными советами по контакту с этой особенностью своего партнёра.       Ян ругался на “чёртову книгу” с её “чёртовыми консультациями”, выдавая их правильность. Его синий хвост в начале дрожал и прятался, испуганный неожиданным вниманием, которому невозможно было противостоять, ведь теперь Дин не только знал о его важности, а и то, что с ним можно делать. Это был своеобразный рычаг, способный распалить пришельца за секунду при правильном обращении. Дин чувствовал, как Ян изо всех сил пытается скрыть удовольствие от касаний и поцелуев, опасаясь раскрыть эту сторону себя, так что мужчина не боялся во всю использовать свои знания.       Он просто гладил и сам обвивал тот вокруг своей ноги в течение дня, а вечером ловил чёрную пику ртом, пока медленно и долго вставлял в синего пальцы, заставляя ругаться и требовать “перейти к делу”. Мужчина намеренно игнорировал всё позы, где они не будут лицом к лицу, и особенно любил ту, где может намотать хвост на кулак, и направлять толчки определённым образом, не давая Яну нетерпеливо двигаться самому.       И ему пришлось сдаться. Сдаться и отдаваться на милость победителю, не имея полного контроля, к которому привык. Они оба падали без сил теперь, когда быстрый неистовый трах на три раунда превратился в долгий-предолгий бой с одним оргазмом, но таким сильным, что Ян усилено делал вид, будто ленится встать за бумажными полотенцами или пойти в душ, хотя на самом деле у него просто так дрожат ноги, что невозможно ходить.       Их жизнь можно было бы назвать идиллией, если забыть о подробностях, тем более, что понедельник пришёл и ушёл, а за ним и вторник, но Дина никто не забирал. Идя в камеру после качалки и быстрого душа, он раздумывал над тем, мог ли Киви ошибиться? Или Хрипун неправильно понял? Однако надежда была пиздецки слабой, ведь Аластора перевели из его личной охраны позавчера, как он и говорил.       Мужчина и нитзенец не обсуждали ни эту плохую новость, ни план, ни ребёнка. Особенно в последнюю тему Дин просто мечтал нырнуть с головой, но из книги знал, что нельзя. До конца первого триместра никто не говорит о ребёнке, не строит будущее, не придумывает имя, не покупает одежду, а вот так вот молча с упорством делает всё возможное и невозможное, чтобы его удержать. Мужчина следовал правилам, но у него было так много вопросов! Как развивается малыш? На кого он будет больше похож? Как в их культуре происходит выбор имени? Как они смогут научить его настолько разным языкам? Как Ян вообще себе представляет воспитание?       Дин был таким глупым и самонадеянным. Он пропустил столько звоночков по пути. Дорога была гораздо короче. Вели его совсем новые охранники. И на двери, в которую он так спокойно и привычно вошёл, не было изображения луны и поднятого меча.       Только увидев голую и пустую камеру, он метнулся назад, но лишь впечатался спиной в холодный металл, ведь было уже поздно.       Это был другой блок.       Другая камера.       А с противоположного её конца, на него смотрел другой нитзенец.       “Ну конечно”, зло подумал про себя Дин, глядя на нового соседа, готовящегося к атаке, “разве мышку предупреждают перед тем, как бросить в другую клетку?”