Пара для пришельца

      Дин проснулся совсем ненадолго в то утро и снова упал в обморок.       Он вчера сделал что?       Мысль быстро загорелась и так же быстро потухла в темноте забытья.       Он просыпался не больше чем на минуту. Вспоминал, где он. Что он сделал. Сердце начинало колотиться, как будто хотело выпрыгнуть из груди. Отрубиться снова было блаженством.       Временным блаженством. От самого себя не убежишь. Не в состоянии даже открыть глаза (веки налились свинцом), мужчина пребывал в густой и тягучей дремоте, где черта между сном и явью тоньше некуда. Слишком заведённый для отдыха, и слишком уставший для любой деятельности. Толком не спишь. Толком не бодрствуешь. В голову лезут странные мысли. Обрывки мыслей.       "Никто не станет говорить, что я говномес. Все только этого и хотят."       "Всё равно это неправильно. Я не должен был…"       "Но я не мог иначе, как можно сопротивляться ему?"       Ян лежал на кровати слева. Сёрбал что-то с запахом какао. Что-то листал.       "У него есть книга?”       Заинтересованный Дин перевернулся на мягком матрасе впервые за последние две недели. Слишком много сил он потратил на это действие, в глазах мгновенно потемнело. В следующий раз он очнулся, по ощущениям, через пару часов и не стал шевелиться, даже поднимать веки, но Ян каким-то образом понял, что он проснулся. Ткнул пальцем в плечо и выдал в своём стиле:       — Доброе утро, пидор.       Сердце снова заколотилось, в ушах застучало. Это же про него. Ему говорят, а не он.       — Меня сегодня не хуярили, а всё равно чувствую себя шашлыком с шампура, — продолжал Ян. — Твой член как волшебная палочка. Вуаля, и я не могу нормально ходить.       Мог ли инопланетянин сказать что-то более неподходящее? Конечно. Это он запросто.       Дин зажмурился, запрокинув голову, будто хотел провалиться сквозь кровать на пол, под неё, и спрятаться, вот только это не поможет. Воспоминания о прошлой ночи возвращались, копились в его черепной коробке, места в которой становилось всё меньше с каждой секундой. Память сдавливала мозг до головной боли, но таила в себе нечто охуенно приятное, отчего ещё хуже.       Эта ночь… Афродизиак захлестнул его как течение бурной реки, и он был только рад поддаться велению стихии, что несла его. Что позволила выбрать за него то, чего он так боялся.       Было так же, как тогда, в подвале под баром байкеров. Банды в то время дружили, металлисты позволяли молодняку тусить там без оружия, лишь бы были наготове и не шастали по улицам, нарываясь на копов. В один из дней они провезли большую партию наркотиков, хорошо заработали, и босс отсыпал немного жёлтых таблеток в форме логотипа Ворнер Бразерс.       Экстази.       Вот, что он чувствовал той ночью и этой — эйфорию, расслабленность, раскрепощенность. Он был красив, просто будучи самим собой, без условий, и все вокруг были так же прекрасны. Текстура мебели и ткани завораживала. Члены банды тёрли старинный платяной шкаф, который невесть как оказался в подвале, будто вышел прямиком из Хроников Нарнии. Дин тогда тоже был на взводе и с благоговением обводил вырезанные из тёмно-коричневого дерева узоры и завитушки. Хотелось трогать ещё и ещё.       Но больше всего будоражило ощущение чужой кожи. Кожи Терри на ладони, когда они сидели вместе с остальными в тусклом свете от телевизора и смотрели, как ни странно, канал Дискавери, ведь там было красивее всего. Она казалась мягкой, слегка влажной, а его кончики пальцев, в свою очередь, водили по руке Дина, повторяя линии, названия которых знают лишь хироманты. Его чёрные глаза мерцали в отблесках телевизора, а губы были приоткрыты. Он был возбужден, и Дин тоже, затвердел, хоть стены круши, хотя говорят, что под экстази хуй не стоит.       Он окончательно понял всё о себе ещё тогда, когда их руки ласкали друг друга в темноте. Но и что с того? Дин не хотел быть таким, он не смог бы показать свои настоящие наклонности в банде, да в сущности вообще нигде. Терри тоже это знал, поэтому они вращались бок о бок, но кроме лёгких случайных касаний, рукопожатий и похлопываний по плечу ничего не было.       Не могло быть.       Их бы за это убили.       Ни один из них не был ебанутым настолько, чтобы рисковать. Терри травил педиков и ввязывался в драки с теми, кто успевал неосторожно отойти от прайда. Дин делал то же самое. Они мимикрировали, чтобы выжить.       "Это закон джунглей", — думал он тогда.       Но сейчас — это была трусость.       Он продолжал жить и ненавидеть по инерции, хотя ему уже давно ничего не угрожало со стороны гомофобов. Своей яростью он бойцов одной левой укладывал, а всё равно продолжал поступать так, будто босс за ним наблюдает. И мистер Сандерс. Тот самый воспитатель, что лично брил его налысо, уничтожая светлые кудри, которые считал признаком говномеса. От него Дин впервые и услышал это слово, выплюнутое с неприкрытой яростью. Конечно, одиннадцатилетний мальчик не хотел быть тем, о ком так говорят, хотя даже не знал точно, что это значит. Он сидел смирно и дал воспитателю коротко постричь себя, а потом уже стриг себя сам годами, даже после того, как вышел из приюта.       Он хуже всех.       Хуже Лиама. Ему хоть хватило духа признать, что он пидор во всеуслышание, а Дин не мог признаться в этом даже самому себе. Две части продолжали бороться в нём: одна молча, немая от шока, и вторая, которая переросла оппонента в несколько раз всего за одну ночь, поэтому теперь легко выбрасывала на поверхность сознания те самые картинки. Он с наслаждением насаживает Яна на хуй. Их бедра неистово шлепают друг о друга. Он дрочит пришельцу в ритм. Его хвост скользит по груди от одного соска к другому. Обкончаться. Это было лучшее, что он чувствовал в жизни. Никогда ничего подобного он не испытывал с женщинами.       Сказать по-честному, он всегда их слегка побаивался. Чувственные от природы, они были слишком эмпатичными, проницательными, смотрели прямо насквозь, и Дин боялся, что кто-то из них поймёт — с ним что-то не так. Поэтому он старался побыстрее кончить, хоть это было непросто, а потом спускался вниз и завершал работу языком. Его девушки всегда радовались, что он не любитель "этой часовой долбёжки, когда там уже всё засохло и натирает" и никогда не гнушался куни, хотя им всем было невдомёк, что Дин элементарно боится, что у него вдруг упадет.       Вчера бояться не приходилось. Дело даже не в афродизиаке, просто они с Яном сложились как два пазла. Нет, как курица и ананас в гавайской пицце. Кому-то такое сочетание покажется мерзким чисто принципиально, ведь как такие вещи могут мэтчиться? Но надо лишь распробовать.       Дин немного присмирел, кажется, вышел из-под воздействия возбудителя, но всё тело обдавало волнами жара, пока Ян, не стесняясь в выражениях, рассказывал как надо ласкать его. Синий хвост сжимался вокруг шеи с пульсацией, не достаточной, чтобы вызвать дискомфорт, но заметной, давая осознать чужую власть над собой. Сглатывая вязкую и солёную от предэякулята Яна слюну, Дин ощущал ноющее томление в паху от того, что на секунду давление на кадык становится сильнее.       "Неужели мне такое нравится?!"       По видимому, да, ведь, справившись с, кхм, задачей, они перешли ко второму раунду. Хоть именно Дин его трахал, обманчивое впечатление собственного доминирования вообще не складывалось. Он только следовал вербальным подсказкам и считывал выражение лица Яна, ловя себя на мысли, что не боится глядеть на синего, не старается закончить побыстрее, а наслаждается ролью ведомого и каждой секундой происходящего.       Сейчас Дин смотрел на себя как будто со стороны, но чётко понимал — это он. Настоящий он. Затравленный, забитый и похороненный глубоко-глубоко годы назад, он выбрался из могилы как зомби.       Зомби-гей.       Ян использовал свои силы и поднял его как опытный некромаг. Дин не смог бы сопротивляться даже если бы хотел, а настоящего желания не было. Была ширма из тончайшей бумаги, которая просвечивалась насквозь, стоило приглядеться.       "Тогда что ты здесь делаешь?".       Да, что, если они не поняли, кто он на самом деле? Никакого совпадения, ошибки или недоразумения. Он в команде Лиама, потому что там ему самое место. Учёные тоже увидели это в нём. Множество тестов каким-то образом отсеяли его и определили в этот лагерь. Дин их столько проходил, глаза рогом. Всех вопросов не упомнишь, но точно не было в стиле "нравятся ли вам песни Леди Гаги?". Какие ещё очевидные признаки?       "Разве это важно?"       — Алло, ну ты вставать будешь? — вторгся в его мысли синий. — Зацени свой завтрак. Хотя, какой завтрак в три дня? Всё уже давно остыло.       — Откуда ты знаешь время? — прохрипел Дин, на локтях приподнимаясь, чтобы сесть в постели, но тело не слушалось, потяжелевшее на тонну. Он барахтался в одеяле как черепашка перевёрнутая на спину, пока устроился полулёжа. Голова снова кружилась, но это быстро прошло, когда он перестал шевелиться, только навалилась усталость, будто ночью он вагоны разгружал, а не трахался. Хотя, трижды почти без перерыва — тянет на личный рекорд.       — У тебя часы на руке.       Мужчина наконец открыл глаза, но почти сразу забыл про часы. Это не была их камера, не могла быть ею.       — Офигеть, да? Пустили они нам газку, видно, иначе как не проснулись, когда кровь брали? У тебя тоже укол в районе вены.       Но на красную точку он не смотрел. Эка невидаль, а вот окружающая обстановка… На пол постелили пушистый фиолетовый ковёр. На тех самых железках, что торчат из стены, висят картины с пейзажами, подобных которым, Дин никогда не видел. На стеллаже появились разные безделушки, вроде фигурки, и пара книг, хотя всё равно он выглядел пустоватым, как и шкаф, где уже успел порыться Ян, судя по приоткрытым дверцам и беспорядку на полках. Одежды прибавилось, но меньше привычного запаса для обычного человека. На тумбе рядом обнаружилась коробочка с каппой для зубов и тот самый сборник судоку, который он решал как раз перед сном на секретной базе в Висконсине. Там же стояла тарелка с остывшим завтраком — яичница с беконом. Одеяло стало с терморегуляцией, тонкое, но тёплое. За это он трахнул Яна? За одеяло.       Пиздец.       Нет, конечно. У него просто не было вариантов. Всё было продумано и просчитано давным-давно, а он прошёл лабиринт как хорошая мышка и получил награду. Даже большую, чем заслуживал. Речь вовсе не о вещах, которые, впрочем, поменяли вид камеры до неузнаваемости. Если бы не зеркально нацарапанное слово "уебки" на стекле, он бы подумал, что их переместили в другую камеру. Из эконома в комфорт.       Часы на руке ощущались настолько привычно, что он даже не заметил их присутствия. Любовно огладив закалённое стекло, серебристый корпус, он смотрел как бесшумно движется чёрная стрелка по белому циферблату, от одной римской цифры к другой. Хотя гравировку на обратной стороне не было видно, казалось, он её чувствует.       Утопия. Несбыточная мечта. Как он мог именно сейчас оказаться к ней ближе всего?       — Что молчишь? На тебя не похоже, — поинтересовался Ян.       Дин не хотел на него смотреть, просто не мог, ведь столько времени потратил, чтобы перестать видеть в мужчинах то, чего не положено, а теперь всё это вылезло наружу и обратно не заталкивалось.       Ян ведь был абсолютно потрясающим.       Сердце пропустило удар от того, что он признался в этом самому себе.       "Нет-нет, это не…", — завёл он привычную шарманку, но тут же оборвал заигравшую было знакомую мелодию. "Черта с два, блять, я не ссыкло. Может, я был им, но теперь не буду. Не стану. Я буду собой, кем бы я ни был."       Дин поднял голову.       Сказать проще, чем сделать.       Ян смотрел на него с прищуром, лицо практически непроницаемое, но губы сжаты. Он готов. Готов полностью к дерьму, которое должно политься из такого гомофобного уебка как Дин. Поступить так, было бы легче всего на свете, просто вернуться на протореную дорожку, отрицая свою причастность, виня во всем синего. Мозг резво подкидывал оправдания.       Если Ян — по сути самка, получается, и он сам не пидорас. Да-да, проще простого.       Хватит простых путей. Теперь только хардкор.       — Я как будто гирю проглотил, даже сесть не могу, — пожаловался он, задушив в себе всё остальное, что рвалось наружу. То, что хотело заставить его отступить на шаг назад. Всё испортить.       Синий продолжал молчать. Он был как актёр театра, что замер, ожидая пока партнёр по сцене договорит реплику, которую он уже знает, и только тогда сможет выдать ответ. Дин разрушил его ожидания, глядя в ответ, не говоря ни слова. Убеждаясь в своей правоте. Радуясь, что вышел из привычного сценария.       — Уебки предупреждали меня, что ты будешь отходить какое-то время. Сказали тебя не будить.       — Ясно, — ответил он и снова укутался в одеяло, которое уже не казалось таким тёплым.       — Ты не голоден?       Дин не смог ответить. Усталость стала невыносимой. Веки налились свинцом и опустились. Голос Яна звучал как сквозь толщу воды, а потом затих.

***

      — Что это?       Дин молча смотрел на раскрытые маленькие ладони, что лежат на коленях. В поле зрения попадали кончики светлых кудрей. Как давно он мог видеть свои волосы вот так, не глядя в зеркало?       Пощёчина обожгла лицо.       — Что это, я тебя спрашиваю?!       Он съежился, зная, что на самом деле мистер Сандерс не ждёт от него ответа. Все в приюте знали, что лучше всего молчать. Никому не нужны твои объяснения. Будешь болтать — сделаешь только хуже.       Новый удар пришелся по другой щеке.       И почему только он такой маленький? Кажется, совсем недавно он смотрел на себя в зеркало и видел мужчину, готового дать отпор, а сейчас ему снова одиннадцать. Он только познакомился с мистером Сандерсом.       — Ты трофейный баран? — спросил он и, схватив Дина за волосы, запрокинул голову ребёнка, чтобы посмотреть в лицо, раскрашенное своей же рукой.       Прямоугольная роговая оправа очков выглядела даже слишком дорого для приютского воспитателя. Отполированные стекла блестели едва заметной синевой, которая не способна скрыть наслаждение чужим страхом и собственной властью. В руке его появились те самые ножницы.       — Или ты говномес?       Пальцы в волосах сжались, вырывая с корнем сразу десяток. Первые слёзы выступили на глазах.       — Я вытравлю это из тебя.       Спокойно дал постричь себя? Как он мог так всё запомнить? В той стрижке не было ничего спокойного.       Только белокурые пружинки отличали его от остальных мальчишек этого приюта. Каждой новой маме они очень нравились. Так он получал свою единственную ласку — поглаживание по голове. Мистер Сандерс хотел лишить его и этого. Он выл и отбивался сколько мог, пока взрослые не скрутили его, уничтожая его индивидуальность злыми щелчками ножниц. После он стал похож на жертву стригущего лишая, и дело было кончено жужжащей как газонокосилка бритвой, которая оставила на его коже множество порезов. Дин получал пощёчину за каждый всхлип. В конце обе щёки его стали алыми, а глаза — сухими.       — Будь мужиком, — бросил ему мистер Сандерс через плечо, оставляя мальчика сидеть на стуле в окружении обрезков светлых пружинок волос. — И убери здесь всё.       Неужели придется снова пережить это?       Он старался вырваться, но тело было слишком маленьким и слабым для таких подвигов. Дин брыкался, выкручивал руки, однако держали его крепко, и сверкающие ножницы становились всё ближе к голове. Не в силах смотреть на неотвратимое, он зажмурился, как вдруг все держащие его руки исчезли. Остался только мистер Сандерс, что неловко развалился на полу. Под глазом у него наливался синевой фингал, а красивые очки валялись рядом, раздавленные и разбитые. Нежная рука погладила его кудри, даря волну мурашек, что пробежала по телу. Дин поднял взгляд.       Ян стоял сбоку, правая рука его всё ещё была напряжена и сжата в кулак, а левая напротив — расслабленная и мягкая ласкает голову.       — Мне нравятся твои волосы, — сказал он с улыбкой и накрутил светлую пружинку на палец.       Дин вздрогнул и проснулся. Но дрожь не ушла. Его тело трясло, будто на пронизывающем ветру после купания в холодной реке, но он был в постели, накрытый двумя одеялами и покрывалом. Руки и ноги казались ледяными, даже ощущать их было неприятно. Как он мог так замёрзнуть?       Равномерный бой и быстрая красивая песня почти убедили его, что в камере появились старинные часы с кукушкой.       Ебанулся что ли?       В глаза словно песка насыпали, но мужчина всё равно открыл их, потратив все силы на то, чтобы немного повернуть голову. Верно, это всё Ян. Синий орал что-то и хуячил стекло между надписью "уебки" на английском и нитзенском. Дин поморщился. Его голова сейчас как огромный колокол, а инопланетянин играл на нём как звонарь-металлист. Выбрав паузу, когда он только набирал воздуха для продолжения тирады, мужчина вклинился, прохрипев тихо:       — Ян…       Синий мигом бросил своё занятие, пересёк камеру и, забравшись в постель, навис над Дином. Золотые глаза рассматривали его обеспокоенно, как того, что уже одной ногой в могиле. От этой зубодробительной тряски мужчина и ощущал себя примерно так.       — Что? Что такое? Тебе совсем плохо?       — Пожалуйста, не ори, — попросил он и закрыл глаза, снова мечтая заснуть.       — Ты вдруг отрубился, я никак не мог тебя разбудить. Прошло уже пять часов. Я звал ублюдков сюда, но никто не пришёл, будто так и надо.       — Мне холодно, — пожаловался Дин, обнимая себя руками за плечи под одеялом.       — Тебя начало трясти, кожа стала совсем холодной, — беспокойно продолжал Ян и прижал ко лбу ладонь, пробуя температуру. — Я накрыл тебя всем подряд и просил, чтобы температуру в камере подняли, но не похоже, что они это сделали.       — Холодно, — повторил мужчина, наслаждаясь горячей рукой на лбу, и всерьёз расстроился, когда она исчезла. Кожу обожгло холодом и Дин поежился.       — Блять, я не знаю, что делать. Какого хуя они бездействуют?       Он нежно убрал кудри с лица Дина, накручивая пряди на пальцы, как во сне. Ян коснулся щёки всего на секунду, но мужчина потянулся за его горячей ладонью, силясь продлить это ощущение. Тогда синий отбросил одеяла, окатив волной холодного воздуха, и лёг рядом, нагревая пространство теплом своего тела. Он обнял Дина за шею, а тот с радостью обхватил инопланетянина, сцепив руки намертво за его спиной, и прижался щекой к груди. Ян был таким горячим и желанным, как чашка какао после тяжёлой рабочей смены на улице зимой. Мужчина принимал его тепло с благодарностью. Тело стало дрожать гораздо меньше.       Синий инопланетянин — его личное лекарство.       — Спасибо, — глухо прошептал он в грудь Яна, — я никогда не мог дать ему отпор.       — Кому?       Он не ответил, снова проваливаясь в черноту, надеясь, что раз он не один, там больше не будет монстров.