Я никогда не

Обращаться к куратору по курсу Вольфганг как-то не хотел, потому что нельзя вот так просто подойти к нему и попросить номер телефона или почту другого студента. У него спросят, для чего ему связываться с ним вне уроков, если очевидно, что будь они друзьями, студент бы сам дал ему эти данные, не так ли? Ему бы пришлось ответить, что у него не получается связаться с назначенным ему репетитором, а контактных данных совершенно левого пацана у него быть и не должно, и не может в принципе, так что это не его вина, а репетитора, которого назначили. Ну, или если честно и на то пошло, можно часть вины свалить на Ваутера, который не позаботился о том, чтобы они обменялись данными перед тем, как вообще начать заниматься, это же была его идея назначить Вольфгангу репетитора и именно этого. Но, зная, как работает система кураторства в Лерарде, Вольфганг подозревал всё это время, что попробуй он начать валить вину на учителя, ему бы сказали, что он недоразвитый тупоёбок, которому реально нужен даже не репетитор, а терапевт, если в почти девятнадцать лет он не в состоянии словами через рот спросить у ровесника его телефон, зная, что это ему нужны эти занятия, а не наоборот. По всему получалось, что вина чисто его собственная, Вольфганга, так что он не собирался быть козлом и пытаться переводить стрелки на Яна, который этого уж никак не заслужил. Ведь не заслужил же? Поэтому он поступил так, как поступил бы вообще любой гений в данной ситуации: шарахался по коридорам общежития, пока не нашёл его имя на двери, потому что, слава богам, на параллели всего один Ян. Ну разве не вундеркинд. Он какое-то время мялся перед дверью, особо очевидно не вставая прямо перед ней, а так, пошатываясь туда-сюда по коридору, доходил до окна с широченным подоконником и садился туда периодически, думая, что ну вдруг повезёт, и репетитор сам выползет из берлоги, чтобы сходить поесть. Но он будто сдох там и давно. Вольфгангу надоело. На него уже столько народа странно смотрело, проходя мимо и даже оглядываясь, недоумевая, что он забыл не в своём коридоре, кого он может ждать, что он тупо постучал в дверь. Постучал так, будто Ян ему крупно задолжал Ян решил не реагировать. Он даже сначала не услышал толком, а потом засомневался, снимая наушники и дожёвывая свой фундук, которым по большей части, не считая протеиновых батончиков, питался последние дни, чтобы не покидать комнату. Вообще-то, в Лерарде нет обязанности посещать занятия, едва тебе исполняется восемнадцать. Ты просто должен учитывать, что тебя выпрут к бесам, если ты не сдашь экзамен на проходной балл, как минимум. Остальное касается только тебя. У него всё под контролем, он сказался учителям не то чтобы больным, но «недомогающим» и спросил, можно ли сдать им работы удалённо, по почте. И все согласились, потому что экзаменов и тестов у него на этой неделе не было, а как сдавать доклады, не имеет значения, и за этим не нужно следить. У него почти всё было схвачено. Пока в дверь не постучали, конечно. …это мог быть Ларс? Это вряд ли был Ларс. Ларс разве стал бы стучать таким «бум-бум», будто нижней стороной сжатого кулака? Ян, конечно, не имеет такого опыта, но почему-то представляет себе стук Ларса, как очень звонкий, острый «тук-тук» костяшками. …если он, конечно, не в бешеном бешенстве от того, что Ян не высовывает носа из комнаты всю неделю. Хотя с чего ему беситься по этому поводу? Он вряд ли пылает жаждой общаться с ним или ещё что-то. Может, конечно, огорчён от недоёба, потому что, ну… У него, видимо, высокое либидо, но с другой стороны, он до того вечера в его комнате не горел желанием заниматься реальным сексом. Так что его либидо вряд ли связано с реальными потребностями тела, так что он как-нибудь перебьётся и фантазии свои в нездоровом воображении поумерит. Не умрёт же от этого. Позлится и ладно. …должно быть, он действительно злится, что приходится их поумеривать. Открывать что-то не хочется. В дверь вдруг барабанят особо яростно, не останавливаясь, около десятка раз, и похоже, что основанием ладони уже. — Я знаю, что ты там, больше тебя нигде быть не может, и если ты не собираешься открывать или как-то объяснять, почему я не могу с тобой встретиться всю неделю, то я пойду и скажу куратору, что ты отказываешься выполнять задание Ваутера. Потому что вы как-то крайне удобно заболели оба разом, и я думаю, вам тогда лучше разбираться друг с другом, чего вы хотите друг от друга и от меня. Потому что я от вас ничего не хочу. Я вообще не просил репетитора, — бухтят из-за двери, и у Яна изо рта падает кусок батончика. Он сидит, задрав ноги на сиденье кресла, в одних трусах и кроп-топе с мишками, один носок рваный, но он очень их любит, потому что они идеально застиранного состояния, и оно даёт им безупречную текстуру, чтобы спать в них. И да, он спит в носках. Ему плевать, что об этом думают другие, но всё же предпочёл бы никому об этом не рассказывать изначально, чтобы плевать не пришлось прилюдно. Часть его очень расстроена тем, чей голос он услышал. — Сейчас открою, — отвечает он соответственно настроению, на самом деле дрожа в панике и пытаясь найти хоть какую-то нормальную одежду. Вокруг срач, дикий срач, страна срача, по краям комнаты - периферия срача из гор грязной одежды, мусорное ведро забито доверху и в спальне, и в учебной комнате под столом, и в ванной. Все три переполнены, а ему одновременно лень выносить их и страшно высовываться из комнаты. У него был творческий прорыв, бляха-муха, он почти неделю, не считая перерывов на учёбу, писал без остановки, и поскольку он сделал доступ к роману приватным, он мог не переживать, что долбанный Ларс узнает об этом. А там было бы чему подивиться с его стороны. Вольфганг удивлён ответом и его скоростью настолько, что больше не произносит ни слова и ждёт, ловя себя на том, что невольно, склонив чуть голову к двери, прислушивается к звукам за ней. Ни хера не слышно, не разобрать ни шороха. Ян открывает, распахнув дверь так резко, что Вольфганг чуть не стучит снова ему по лбу, уже собравшись напомнить о себе, а то вдруг он сдох по дороге. — Что? — он эффектно вздёргивает брови так, что взгляд при этом остаётся холодным и прикованным к лицу Вольфганга. Он тренировал эту хрень. Возможно, не сейчас, но абсолютно точно часами. — Он назначил нам как минимум два занятия, у нас не было ни одного. Мне врать ему, когда он вернётся, что они у нас были, а потом мы не сойдёмся в датах, и он нас спалит, или мы договоримся о том, когда они якобы были? — Они тебе не нужны? Мне всё равно, можем условиться, что они были в понедельник и среду, и больше тебе не надо, и их типа было три в целом, ему должно хватить. — Ну, в целом я не считал изначально, что нуждался в них, но если подумать, ты же учишься по продвинутой программе, так что, возможно, я совершаю ошибку, и ты мог бы меня чему-то научить. — Ты всё равно останешься в своём классе, зачем тебе то, что учим мы, в любом случае? — в этот раз Ян брови хмурит, и у Вольфганга просто в голове не укладывается. Для протокола, на носу выходные, на дворе - четверть третьего пятницы, и им уже можно носить, что вздумается, так что он напялил голубые джинсы и белую рубашку, закатал рукава и расстегнул аж целых три пуговицы на ней. Что, мать его, с этим пидором не так. Ему врач, может, нужен, если он считает, что Рюд лучше? Это уже похоже на нечто личное у Яна против Вольфганга, потому что никто в здравом уме не может вот так просто выбрать не его, ну или если речь не идёт о выборе, потому что Вольфганг и не претендует, и не хочет, то речь хотя бы о том, чтобы как-то выдать восторг, восхищение, любование, нет? Видимо, нет. — Ты не впустишь меня? — Куда, прошу прощения? — Ян вытаращивает глаза, и в них одновременно шок, ужас и смех. — …в свою комнату, что тебя так потрясло? — Вольфганг на полном серьёзе склоняется к тому, что у него либо проблемы с головой, либо раздвоение личности. Ну, и быдло он знатное, хотя, на первый взгляд, по виду и не скажешь. — Зачем ты мне в моей комнате? Это моё личное пространство, интимная зона, тебе тут делать нечего, это как-то странно — впускать посторонних к себе в комнату, если мы, блядь, учимся в огромном здании, где куча общественных мест, — Ян выходит за дверь и захлопывает её за собой, радуясь, что убрал ключ в задний карман заранее, а телефон взял в руку по привычке. — Окей, — тянет Вольфганг, не моргая и глядя на него сверху вниз, — предположим. Тогда пойдём в курсовой холл, может? Или прямо сразу в вестибюль, чтобы тебе стало совсем общественно и не интимно? — Не надо грубить мне, эта агрессия тебе лучше не сделает, — Ян от него отходит настолько в сторону, насколько позволяет ширина коридора, и окидывает осуждающим взглядом с головы до ног. У Вольфганга столько слов в голове, и ни одно из них не будет менее агрессивным или грубым, чем уже сказанные, так что он стискивает зубы и просто погружается в недоумение с негодованием, пока они идут. Почти на подходе к холлу, где достаточно кресел и банкеток, не считая двух диванов, чтобы можно было найти место и сесть, чтобы обсудить обман историка, его вдруг осеняет: — Как там твой парень? Давно не видел его. Ложь, грязная мерзкая лживая ложь. Он видел его по дороге в жилой корпус, когда проходил мимо столовой, и тот наяривал там, как сумасшедший, из тарелки, на которой картошка лежала горкой, а сверху были насыпаны шкварки. Он реально хоть в курсе, что он - чей-то парень? Это безумно смешно, как этот пацан надрывается, чтобы играть в недотрогу. — Без понятия искренне, не ебу в глубине души, — отвечает Ян, даже не глядя на него, после чего плюхается на край дивана, забиваясь жопой в самый угол, повернувшись так, чтобы рядом с ним сесть было невозможно. Класс. Воплощение очарования. …но нельзя отнять, с отрастающими волосами, которые ему, видимо, в падлу съездить и подстричь, он нереально похож на эльфа. Ну, такого. Своеобразного эльфа из узконаправленного кино. Румяного и достаточно аппетитного, чтобы хотелось за что-нибудь подержать, но в то же время вполне реально было, перестаравшись, раздавить. — …ты так и будешь странно смотреть на меня? Если бы это был кто-то другой, я бы решил, что ты извращенец. Но тебе надобности нет, так что я не понимаю сути этого взгляда. Надобности, может, и нет, но суть он определил безупречно, и Вольфганг выключает взгляд, заменив его таким холодным, что Ян на мгновение пугается, не переборщил ли. И Вольфганга эта перемена в его лице в ответ на перемену в его взгляде прямо будоражит. Боги. Ему надо найти кого-то, серьёзно, «репетитор» был прав, нужно прекратить быть таким высокомерным нарциссичным уродом и ставить себя «выше этого». В академии полно геев. Нужно уже выбрать кого-нибудь и выпустить пар. — А ты уверен, что мне точно сюда можно? — слышат они вдруг, и поначалу Ян даже значения не придаёт, но когда морда Вольфганга, севшего лицом к арке, вдруг становится особенно мерзкой, он чует, что что-то не так. — Нет. И что? — точно. Он слышит Ларса. Абсолютно на автомате оглядывается и сначала застывает, осознав это, а затем радуется втихаря, потому что Ларс на него не смотрит даже, а значит, не заметил. С ним какой-то лохматый дрыщ, у которого то ли спазм всех конечностей сразу, то ли озноб, то ли просто общая дебильность. — Привет, — чисто из соображений этики выдаёт Вольфганг им, и Ларс реагирует тупо на голос, вовремя не сообразив, кто это говорит, и раньше времени начиная отвечать. Он бы проигнорировал его, если бы видел, кто это. Но слишком поздно. — Вечер добрый, — договаривает он, потому что после вечера останавливаться было уже глупо. Рыжий хуй кланяется, но в основном именно Вольфгангу, а затем, заметив Яна на диване, смотрит на него продолжительно, выпучив глаза. Пиздец. А поклониться ещё раз или, там, башкой мотнуть — не, не догадаться. — Боги. Пошли отсюда, а, моё воспитание не выдерживает, — Ян встаёт, хоть и не с первого раза осилив рывок из глубины дивана. — Куда? — Подышать свежим воздухом, я не знаю, в парк? — …ты знаешь, что там минус шесть? — Ты знаешь, что ты зануда?.. — Ян застывает на пороге арки, позволив отодвинуть над собой тяжёлую занавеску. Вольфганг думает над тем, что было бы так легко просто положить ладонь ему на затылок и пихнуть лбом о выпирающие кирпичи в стене. Он ставит себе основной целью не обернуться ни в коем случае. Ларс смотрит ему вслед настолько в упор, что почти уверен, что в какой-то момент Ян обернётся. У него нет мотивов не обернуться. Ларс тупо не понимает, что он сделал настолько «не так» в тот раз, чтобы оно было большее «не так», чем было всё до того. Ведь всё, что было, не помешало Яну прийти к нему в ту пятницу, а ничего хуже, чем предыдущее, Ларс не совершал, так какого. Беса. Официально. — Ты уверен, что меня не выгонят? — Если ты рот закроешь, и мы не будем вот тут прямо крутиться у всех на глазах, среди особо нервных, то не выгонят. Двигай поршнями. Ян это слышит. Вольфганг это слышит. Вообще, это тяжело не услышать, потому что, едва оказавшись по ту сторону тесного и короткого коридора между двумя арками, Ян разворачивается у самого края и подслушивает. Вольфганг даже не уверен, рад он тому, что был прав в своих подозрениях, или просто в недоумении от этого типа. — Позволь уточнить. Под «парень» ты имеешь в виду, что вы не общаетесь, а ты сбегаешь из помещения, едва его увидев? — Да, блядь, я считаю это здоровыми отношениями, а тебе-то что?! — Ян метает в него просто испепеляющий взгляд, для острастки перекосив рожу так, что могло бы быть страшно, если бы не было смешно. Вольфганг от этого вида просто вслух смеётся и понятия не имеет, что его смех Ларс как раз узнаёт и слышит. Были времена, когда он реагировал на его проявления себя, и когда очень остро замечал его присутствие. — Смешно — капец, — Ян сжимает кулаки и затаивается, присев, будто пытается заглянуть в коридор и проверить, в холле ли ещё эти двое. — Не пойми неправильно. Как в тот раз. Я правда не имею в виду ничего такого. — Чё?.. — Я не пытаюсь подкатить к тебе, серьёзно. Ты - не мой тип, — Вольфганг искренне старается, хоть и слышит, что опять получается какая-то ересь. — Я в восторге, спасибо, что опустил мою самооценку ниже, чем она была. — Нет, я не в этом смысле. Я просто хотел извиниться за то, что тогда тебя довёл. Я просто хотел бы с тобой общаться, правда. Может, не дружить, если ты не хочешь, в друзья нельзя напроситься просто по своему желанию. — Ну, ты вот почти справляешься, я смотрю. — Вот об этом я и говорю. Мне бы хотелось общаться с тобой. Не потому, что ты должен меня учить истории, или тебя заставил кто-то. Просто потому что ты не напрягаешься, когда со мной говоришь. — А то все остальные напрягаются, — Ян закатывает глаза, всё-таки отчаивается и, выпрямившись, решает прогуляться. Может, на улицу он в минус шесть и не выйдет, но хотя бы по галерее из одного здания в другое пройдётся. — Ты знаешь, что да, — Вольфганг говорит каким-то таким тоном, что Ян прекращает корчить из себя абсолютного дебила. Он знает, что да. — Ты не захочешь со мной общаться, поверь, — говорит он вдруг. Чем темнее становится там, куда они идут, тем мрачнее у него становится на душе. Он устал. Он очень зол, раздражён, он нервничает каждый раз, как видит Ларса, и не понимает, почему — потому что тот пугает его тем, что расскажет всё Вольфгангу, особенно теперь, когда Ян напрямую лицом к лицу с ним говорит время от времени, или по какой-то другой причине. Единственным способом узнать, что из двух верно, ему кажется избавиться от одного из вариантов раз и навсегда. Если второй отпадёт автоматически, то дело было в шантаже. Если нет, то он обречён. — С чего вдруг? Потому что у тебя отвратный вкус на парней? У меня тоже, не переживай. Они наконец заходят во внутреннюю часть галереи, и там уже слишком холодно, но Яну так проще решиться. — Нет, серьёзно, я — может, последний человек, с которым ты захочешь общаться, если кое-что узнаешь. А дело в том, что ты так и так узнаешь, понимаешь? Вольфганг смотрит на него этими своими косыми глазами со странным выражением лица, тоже успев заледенеть. Ян не понимает, то ли это уже разочарование, то ли это страх. Но чего может Вольфганг бояться в нём? Это абсурд. — Если ты собираешься сказать, что годами поливал меня помоями за спиной, меня это не удивит. Я уверен, тут нет никого, кто не делал этого. — Бля, ты всё-таки просто одержим сам собой, — Ян вздыхает, усаживаясь на подоконник и тут же жалея об этом тоже. Зад просто примерзает через штаны к камню. — Мы можем завтра сходить куда-нибудь, завтра суббота. Заодно расскажешь мне, что в тебе такого хренового, чтобы мне расхотелось общаться с тобой, хотя я в принципе ни от кого не в восторге, чтобы меня что-то могло разочаровать. — Я не пойду с тобой никуда, чтобы потратить ещё кучу времени, собираясь, чтобы потом ты в итоге плеснул мне кофе в морду и послал на хуй прилюдно, облив помоями сам, — Ян выпаливает скороговоркой, чуть в конце не щёлкнув зубами. — Зачем мне это делать? У тебя, может, бред? Ты недоедаешь, ты просидел неделю в комнате, по-моему, никто тебя не видел, я спрашивал, серьёзно. У тебя температура? Что, блядь, такого ты можешь сделать, чтобы меня так взбесить? — Как тебе такое, например, — Ян кривляется, сложив большие пальцы с указательными в два кольца и жестикулируя ими же у лица, — возможно, мне было так скучно последние года три, может, четыре, ну, или пять, что от страшной скуки я начал писать порнуху, потому что когда-то мне дали грамоту за какой-то всратый рассказ на конкурсе в младших классах, и я возомнил себя охуенным писателем? — …меня должно напугать, что ты годами строчишь порнуху, при том что ты гей? Удиви меня чем-нибудь ещё. Чем это отличается от того, что все геи, которых я знаю, читают эти комиксы с порнухой, ну, или даже кто-то рисует? — Как тебе, например, что у меня недостаточно фантазии, чтобы придумать какие-то там умные сюжеты или своих персонажей, поэтому я тупо не знал, о ком мне писать, и мне в башку пришла фантастическая идея взять за шаблон первых же людей, которых я знал, и которые не казались мне слишком страшными? Вольфганг молчит. Ян смотрит на него, убеждается, что выражение лица никак не меняется, глупых оправданий Вольфганг ему больше не ищет и не находит, соответственно. Он понимает, что тот наконец догадался. — Я вижу, что ты въехал. — Я… Пытаюсь понять, что я об этом думаю, — выставляет Вольфганг ладонь в его сторону, будто пытаясь попросить подождать. — Что об этом можно думать, кроме того, что я не имел права так делать? — Тогда зачем делал, если знаешь, что не имел? — Я не ебу. Мне и сейчас-то не сорок, а тогда мне было ещё меньше, извини. Ты казался мне классным. — Что за на хуй? — Вольфганг вдруг просто не удерживает негодование. Теперь молчит Ян. — В смысле «казался классным», если ты ебёшь мне мозги с той недели, какой я нарцисс и мудак, и возомнил о себе хуй знает что, а Рюд — твоя любовь на всю жизнь? Где связь? Где хоть капля логики? Ты мне всё это молол, потому что на самом деле всё наоборот? Бля, я так и знал. — Что ты так и знал?! — Ян вскакивает, но вовремя сдерживается и не подходит ближе, даже очень возмущённый. Подходить к тому, кто больше и сильнее тебя, когда он раздражён — отвратительная идея, так что он наоборот — незаметно отходит чуть дальше к другому концу галереи. — Если ты думаешь, что я в тебя в тайне влюблён, как ебанутый сталкер, то боги, ты реально потерянный случай с твоей заоблачной самооценкой… — практически рычит он от бессилия, но шагать по чуть-чуть не перестаёт. — Если нет, то почему, блядь, ты выбрал для этого меня?! — Вольфгангу кажется, что он собирается убежать вообще, и он идёт следом. — Выбрал?! Боги, не льсти себе, ты просто был первым. Я по всем там прошёлся, я тебя уверяю, я там прямо всех описал. Прямо начиная от тебя, потому что кто тебя не знает? И заканчивая ну такими уёбищами, что просто уже от скуки развивал сюжет. — Зачем?! — Люди любят это говно, и на это легко дрочить, когда сам это пишешь! Ты управляешь сюжетом, ты управляешь деталями, тебе не понять просто. Дело не в этом, дело в том, что я отвратительный человек и понимаю это, не утруждай себя тем, чтобы меня просветить. Я просто решил, что я наделал глупостей и не хотел, чтобы ты общался со мной, не зная об этом. Понимаешь? Я не плохой человек сейчас. Я так думаю. Я просто понимаю, что то, что я тогда порол, делало меня плохим человеком тогда. Так что я сейчас тебе об этом говорю, чтобы ты это знал, и не продолжать им быть, скрывая это. Ты имеешь право знать, что я делал по отношению к тебе гадости, потому что это — согласись — влияет на желание общаться с кем-то. Вольфганг молчит, наконец догнав его и тоже остановившись. Ян не знает, стоит ли выходить на улицу, но снег вроде не валит, просто кое-где лежит ещё с утра, да и внешняя галерея застеклена, и там довольно красиво. И, может, Вольфганг по дороге от него отвяжется. Но он выходит за ним следом. Он стопроцентно простынет в своей рубашке, потому что стекло плохо сдерживает довольно старую конструкцию, и все сквозняки мира пронизывают этот коридор. — То есть ты решил рассказать мне это, чтобы я не пытался с тобой общаться, потому что ты считаешь, что недостоин того, чтобы с тобой общались? — Я достоин. Но не такой я, какого ты себе навыдумывал. А я много знаю о выдумывании человека таким, каким он никогда не был и не будет, как бы. Ты имеешь право общаться с тем, кого точно знаешь. Ты меня не знаешь, чтобы решить, что хочешь этого. — Это немного, если честно, даже горячо. В хорошем смысле. Ты всё ещё не в моём вкусе. — Ты когда-то был в моём, — на волне отваги выпаливает Ян, — но тоже больше нет. Вольфганг вдруг прищуривается. Он не верит. Потом вдумывается и понимает, что верит, но хуже всего, что его это удручает. Он действительно такой отбитый нарцисс, как Ян всё время долбит с их официального знакомства? Он хочет нравиться человеку, который не нравится в этом же плане ему? — Теперь в твоём вкусе Рюд? У тебя испортились вкусы. — Какие есть. — Ты переборщил с фантазиями о нормальных людях. — Я о нём не писал. По крайней мере, тогда же, когда писал о Вольфганге, так что не совсем грязная ложь. Ян просто не может прекратить врать. — Я так и сказал. Если бы ты писал и о нём, ты бы не застрял в этой жалкой пародии на отношения. У вас же их нет, признай. — У нас они есть, но не такие, как ты думаешь. — Я вообще не думаю, что они есть. Я думаю, вы по непостижимой причине перепихнулись разок, и ты не можешь этого забыть, потому что, уж поверь мне, я могу понять, что это. — Прости, что? — Ничего. Я просто хочу сказать, что нам стоит общаться. Мы оба не такие, какими кажемся. Мне правда очень нужен кто-то, с кем можно обсуждать эту ересь, не боясь, что меня осудят. — Кто, блядь, в здравом уме будет осуждать тебя? Кто они такие, чтобы осуждать тебя за то, что ты делаешь, только потому, что ты гей? — Это не имеет значения, я не собираюсь обсуждать это, я пытаюсь убедить тебя, что ты не такой плохой, как ты думаешь. — Я прекрасен, бляха. — У тебя проблемы с головой, мне кажется. — Несомненно, — Ян кивает, и Вольфганг вдруг берёт его лицо в обе ладони, наконец загнав в угол, но не в угол. Ян просто вынужден прижаться к ледяной стеклянной стене, наткнувшись на неё, и он ловит себя на том, что молится, чтобы Вольфганг не сделал ничего «этакого». Он не хочет отбиваться, чтобы не испортить ситуацию и, вроде как, налаженный, несмотря на ужасное признание, контакт. Но он не хочет и целоваться с ним. Он готов отбиться, если что, но он не хочет, чтобы до этого дошло. — Я просто хочу, чтобы ты прекратил метаться от того, что ты заслуживаешь нормального общения, к тому, что ты наделал кучу глупостей, которые тебя отменят, как только твои друзья узнают о них. Я не представляю, кто тебе сказал, что они могут от тебя отказаться, узнав, что ты там лет в тринадцать нёс какую-то порно-пургу в интернете. «Действительно, кто же», — мелькает у Яна. — Просто не все люди такие хорошие, как ты думаешь, так что тебе не нужно переживать о том, что ты кажешься им лучше, чем ты есть. Тебе даже не обязательно признаваться в том, что может изменить их мнение. Тебе люди тоже ни в чём не будут признаваться каждый раз, и их не будет волновать, что на самом деле они хуже, чем ты их видишь. — …я правильно понимаю, ты убил кого-то? — Тебя колотит, и меня из-за тебя колотит. Я не представляю, что за манера выбирать места для разговоров. — Зато тут никто не мог подслушивать, — Ян ловит себя на том, что практически остыл после своей волны смелости, и теперь у него тоже зуб на зуб не попадает. — Ты хочешь выпить со мной кофе? Или ты согласишься завтра сходить куда-нибудь, чтобы это сделать? Выбирай, как тебе удобнее. Но ты мне должен за то, что ты меня эксплуатировал, а мне, по моим подсчётам, восемнадцати не было на тот момент. У тебя как бы нет выбора сейчас, но я при этом как бы вежливо тебя приглашаю всё равно. Прости, это же шантаж, но ты утомил увиливать. Ты должен мне. «Старый добрый шантаж. А как же», — Ян про себя вздыхает. Он ненавидит себя. Он немного ненавидит Вольфганга за то, что признание ему ничего не изменило. Ну, то есть. Чуть-чуть изменило, но в то же время это поганое ощущение внутри не исчезло. Дело было не в страхе, что Ларс ему всё расскажет. Ларса он ненавидит сильнее всех.