Я никогда не

Уму непостижимо. Вольфганг сидит, закрыв лицо руками, за столом и старается собрать мысли в какой-то менее хаотичный хаос, чтобы как-то выразить основную и не показаться при этом тварью, но в то же время не выдать себя за полного дебила. Пацан, который, видимо, настолько гений, что даже годы успешно сданных экзаменов не приблизили самого Вольфганга к уровню его класса, вообще никак ситуацию не комментирует. Какое-то время это так и продолжается, он сидит, не видя ничего из-за своих рук, а Ян не издаёт никаких звуков, кроме совершенно необходимых, вроде дыхания и шуршания одежды, когда он ёрзает на стуле. Любопытство убивает кошку, и Вольфганг подглядывает, раздвинув пальцы на считанные миллиметры. Ян сидит, положив ладонь себе на шею и поставив локоть практически посередине тетради, которая абсолютно точно, судя по графикам, не имеет отношения к истории. Светлая, ещё чуть-чуть и блондинистая чёлка мешает заглянуть ему в глаза, хотя они и так опущены, и всё равно бы не получилось. Вольфганг не вчера родился на свет, так что подобными приколами его тяжело ввести в заблуждение. Играть в «крайне недоступного» с ним пытались не два и даже не пять человек до этого. Не то чтобы у него гора опыта, но около десятка случаев достаточно, чтобы уловить тенденцию, к которой прибегают мальчики в мужской школе, чтобы привлечь внимание, не подкатывая напрямую и не рискуя тем самым сразу же получить от ворот поворот. Похоже, тот же случай. — Извини, не принимай на свой счёт, я просто не в настроении сегодня ничего учить, — бормочет он, не убирая рук от лица, и получается глухо, но всё равно слышно. Ян поднимает взгляд, чуть подняв и голову, и пожимает плечами: — Я уже понял. Мне всё равно. Ты можешь уйти, если хочешь, я не собираюсь говорить Ваутеру. — Нет, я буду здесь, потому что он может тупо прийти и проверить. Но я не хочу ничем заниматься. — Как скажешь. В этот раз он голову не поднимает и взгляд тоже. — Но дело не в тебе. — Я знаю, что не во мне, ты меня не знаешь, — а теперь поднимает и дёргает на мгновение бровями. Он снова смотрит в тетрадь, Вольфганг пялится на него в упор, не то чтобы маниакально выпучив глаза, но не сводя их с него, проверяя на выдержку. Пацан явно в курсе, что он на него продолжает смотреть, но делает вид, что нет, и крайне тяжело понять — он делает это потому, что старательно играет, или потому что он убеждён на данном этапе, что Вольфганг кретин, и что нельзя поддаваться его провокациям. Оба варианта одинаково вероятны, у Вольфганга нет мании величия и воспалённого эгоцентризма, чтобы верить, будто все абсолютно без ума от него. Пацан вполне может быть просто раздражён его поведением и тем, что он бескультурно пялится. С тем же успехом он мог просто уйти к бесовой матери из конференц-зала, чтобы маньячить где-то ещё. — Что ты учишь? — Экономику. — О, ты реально умный, значит. — Нет, просто кроме неё была только мифология, а мне не интересно, — отвечает Ян, но на мгновение странно поджав губы и глубоко вздохнув. Он прекращает смотреть от учебника в тетрадь и обратно, и кладёт руки одну поверх другой на край стола. Они какие-то секунды молчат. — Ты хочешь поговорить, или на этом мелкий вежливый диалог окончен? — снова поднимает он брови. — На что ты злишься? — Вольфганг тоже свои поднимает, но в искреннем удивлении. — Я не злюсь, меня даже не бесит, что я сижу здесь, хотя тебе моя помощь не нужна, как я вижу, потому что это возможность позаниматься моими вещами, не отвлекаясь на хуйню, как в комнате, а я обычно отвлекаюсь. Но сейчас ты начинаешь отвлекать меня сам, и как бы… В чём тогда в принципе смысл мне здесь сидеть? Чтобы поговорить с тобой? — …со мной настолько не интересно говорить? — Вольфганг выкатывает глаза из орбит в этот раз, потому что всё как-то слишком не так, как обычно. — У меня есть парень, — вроде бы слышит он, но теперь уверен, что ослышался. Он молчит. На всякий случай, потому что мало ли, что на самом деле было сказано, ведь если он попробует переспросить и выставит себя последним дебилом, это будет ещё больше неловко, чем уже есть. Ян опускает голову снова и убирает руки под стол, к его краю прижимается грудью и водит взглядом по строчкам своих конспектов. Ни хрена он не понимает уже, пустые буквы без смысловой нагрузки, а цифры ещё хуже. С таким успехом он ни фига не выучит. — Прости, чё? — Вольфганг не выдерживает. Ян снова вздыхает. — Ну, извини, если я ошибся. Но ходят слухи, что ты гей. Это не так? Вольфганг смотрит на него просто стеклянными, буквально цвета бутылки, глазами, и рот у него приоткрывается сам. — Эм, да. То есть. Так. Но я просто… — Замечательно. Ты гей. Я гей. У меня есть парень, поэтому разговаривать нам лучше не стоит. Ну, если ты не собираешься спросить что-то по истории, потому что я как бы для этого здесь, и просто потому что мне Ваутер пообещал пятнадцать процентов к оценке за это. Ладно? Дело не в тебе. — Если ты не хочешь со мной разговаривать — это нормально, твоё право, я тоже не пряник с глазурью, как бы, — Вольфганг вдруг прыскает, отталкиваясь от стола и отодвигаясь вместе со стулом, так что его ножки скрежещут по полу, а затем скрещивает руки, — но какую связь с этим имеет, кто там кому нравится, что как бы не твоё дело, и не моё, если что, и что кто-то у тебя есть. — …мне не интересно, кто тебе нравится, если честно, — Ян прищуривается, — дело не в тебе, повторяю, а во мне. Это мне не ок разговаривать с другими геями, когда у меня уже есть тот, кто мне нравится. Вольфганг смотрит на него молча в ответ, но уже не шокированно. Всё равно не выдерживает первым: — …я уже не уверен, что ты такой умный, каким тебя рекламировали. — Великолепно, уходи тогда, попроси другого репетитора. — Какая связь между твоим парнем и общением с другими геями? — Потому что я бы не хотел, чтобы мой парень общался с другими геями, например. А я не сторонник двойных стандартов. — Общение — это априори измена? — Я не обязан тебе ничего объяснять, если это не по истории, — помолчав, цедит Ян сквозь зубы, и снова утыкается в учебник. Вольфганг его разглядывает гораздо пристальнее и тщательнее, чем до этого. То есть, по нему невозможно не заметить, что он гей, конечно, потому сначала Вольфганг и подумал, что всё это поведение — просто спектакль, чтобы вызвать у него интерес… но теперь странно смотреть на него и представлять, что у него с кем-то тут реальные отношения, и что они открытые настолько, что он апеллирует к ним в качестве аргумента против общения с кем-то вроде Вольфганга. Это же бред какой-то. Может, конечно, у него немного и воспалённое эго, и отчасти виноват в этом ебучий историк, но это уже чересчур. Это что, какой-то новый гейский антитренд — находить его, Вольфганга, не привлекательным? Это абсурд. Он улыбается, подозревая, что получается не особо обаятельно. — Твой парень, что ли, взревнует, потому что это я? Ян прыскает в ответ, улыбнувшись даже слишком широко, так что видно, что смех настоящий, а не выдавленный: — Не смеши меня. Он гораздо лучше тебя. То есть, он бы заржал просто, что ты решил, что он может ревновать к тебе. Нет, реально бред. Никого красивее на параллели нет, не говоря о сопляках младше и совершенно уродливых выпускниках. — Ну значит мы пришли к тому, что ты безбожно гонишь, — Вольфганг открывает наконец учебник, потому что на него напал боевой настрой, и в самом деле захотелось покорить хотя бы пару глав наперёд. Потому что отставания по программе у него на самом деле нет и не предвиделось, а время действительно стоит использовать с умом. — Разумеется, — Ян вздыхает. — Ты гонишь, — повторяет Вольфганг, — и не прими за нарциссизм, но как бы. Кто это тогда, если ему так охуенно плевать, что это я? — …не принимать за нарциссизм? — переспрашивает Ян с издёвкой. — Ты ещё неприятнее при личной встрече, чем о тебе говорят. — Обо мне говорят, что я неприятный? Кто? Твой парень? Не прими за травлю, но он сейчас с нами в комнате, парень этот твой? — Да, он говорит. И нет, его тут нет, как видишь. Ларс Рюд, вы вроде должны быть знакомы, не ври сейчас только с высоты своего воображаемого всевластия, что понятия не имеешь, кто это. Ты видел его сегодня возле кабинета. И он гораздо пизже тебя, поспорь с фактами. Такого эффекта Ян не ожидает, но напротив него чужое лицо напоминает сначала место ДТП, а затем бардак в его комнате. Ни одна черта не сочетается с остальными, рот открыт, а глаза наполнены ужасом, гневом, удивлением, чем-то ещё, рот затем кривится в попытке усмехнуться… Вольфганг у него на глазах вскакивает из-за стола и шарахается к стеллажу за ним, чуть не наткнувшись спиной на край. — Бля, да вы издеваетесь, — он нелепо блеет, а потом смеётся и стонет, опять закрыв лицо руками. Отворачивается и ныряет в проход между рядами книг. Ян какое-то время над этим думает, глядя вслед, а потом пожимает плечами. Вольфганг, видимо, проведя какой-то сеанс самотерапии, возвращается, обойдя стеллаж и вынырнув из другого ряда: — Извини меня за моё поведение. Я не хочу, даже если тебе что-то говорили обо мне, подтверждать, что со мной неприятно общаться. Я не всегда такой, правда. У меня не удался день. У меня неделя не удалась, если честно. И я понимаю, чем я тебя разозлил, и тем более разговаривал с тобой так. — Как? — Ян, не поднимая взгляда, поднимает левую бровь. — Издевательски. Ты сам знаешь. Прошу прощения. Ян молчит. — У меня только один вопрос: как вы вообще сошлись в таком случае? Ян молчит. Вольфганг закатывает глаза и подавляет желание хлопнуть себя по лбу. Даже этот вопрос звучит нездорово в контексте их разговора. Это не его дело, и это плохо выглядит после извинений за и без того неподобающее поведение. Но тем не менее. Почти никогда не поздно объяснить свои мотивы: — Не пойми неправильно. Ты прав, да. Я гей. У меня не удалась неделя по связанной с этим причине. И раз уж ты мой репетитор, ты мог бы научить меня ещё чему-то. Шутка, но как бы… Я ещё не встречал открытых геев, у которых был бы опыт. Если у вас отношения, то как вы их начали? «Бля», — думает Ян. Вольфганг садится на своё место и подвигается со стулом поближе, так что нависает над столом, и расстояние между ними всё сокращается. Официально: бля. — Пожалуйста. Тогда я обещаю, мы встретимся ещё разок на полтора часа, а потом я нормально сдам экзамен, пересдам заваленные и скажу Ваутеру, что ты блестящий репетитор, и ты получишь свои пятнадцать процентов без напряга. Идёт? Будь моим гуру, ха-ха. Идёт? «Убейте меня», — думает Ян, прикусив губу и лихорадочно думая, что стоит меньше: врать или говорить правду, избавляя себя от вранья в будущем. Это всё, не говоря о том, что у него есть свои причины, по которым Вольфганг мог бы возненавидеть его уже заранее, не подходя даже к вранью в данный момент. Если всё пойдёт совсем не так, то это будет эквивалентно сошедшему с рельсов поезду, полному детей. Прямо в мясо, на хуй, все поголовно. Он молчит, затаившись, как карликовый хомячок в углу аквариума. — Ну… Мы как бы не официально встречаемся. Вольфганг немеет. Дороги назад нет. — Мы несколько раз занимались кое-чем. Так что между нами всё равно всё есть, это не просто за руки подержаться же. «Впрочем…» — начинает Вольфганг сомневаться. — Ммм… позволь спросить тогда, — не без издёвки снова заводит он, — а Рюд-то в курсе, что он твой парень? Хотя бы неофициально? Или вы просто перепихнулись разок? Если подумать, вы же даже не смотрели друг на друга сегодня там, в коридоре. Каким местом вы вдруг «встречаетесь»? Тем самым исключительно? — Знаешь, — Ян встаёт так же резко, как до этого вставал он, и начинает засовывать в сумку свои вещи, не глядя на него, — это не твоё дело. Я повёлся на лёгкие проценты. Иди к бесам, окей? Учи сам, я скажу Ваутеру, что я не собираюсь с тобой тратить время, и ты тупой, что пиздец. Он вполне может мне поверить, раз он искал тебе репетитора и уже и так не особо под впечатлением от твоего интеллекта. А его, я смотрю, нет, типа, вообще. — Нет, подожди. Серьёзно, извини, я не понимаю, почему не могу перестать нести хуйню, я не пытаюсь быть козлом, я просто… — Вольфганг вскакивает и буквально напрягается, чтобы успеть оббежать стол и опередить его у двери. И он успевает. Ян стоит злее беса, сжимая ремень сумки и выставив нижнюю челюсть вперёд, будто готов попытаться его протаранить в случае необходимости. — Давай не будем драматизировать? Обо всём можно поговорить. — Я не собираюсь обсуждать с тобой свою личную жизнь. И если тебе не нужна помощь с историей, я не понимаю, почему вообще должен с тобой разговаривать о чём угодно. Я тебе сказал, почему я не разговариваю с другими геями. — Так нет же парня никакого у тебя, боги! — Вольфганг нагибается к нему чуть-чуть, пусть разница в росте у них и не запредельная, и складывает пальцы в щепотки, пытаясь донести элементарную концепцию. — А если его нет, то что тебе мешает-то со мной поговорить? — Да чё ты пристал со своими разговорами-то, блядь?! — передразнивает Ян его тон точно так же, а потом пытается отодвинуть, отпихнув за плечо, но в итоге добивается только обратного эффекта, и Вольфганг прижимается к двери спиной, а его хватает за руку в ответ. Пусть и поверх рукава, но на Яне только рубашка и жилет, без пиджака, так что становится прямо как раз так, как он пытался избежать. — Потому что я понятия не имею, где мне ещё найти реального гея здесь, чтобы сказать кому-то хоть что-то про мужиков! — вырывается у Вольфганга против воли. — Неужели ты-то не можешь понять этого? С кем ты говорил, пока вы не спутались? Может, ты считаешь, что вы вместе-то просто потому, что кроме него тебе не с кем было это обсудить? Как вообще так срослось, что вы спутались? — В школе валом геев, — Ян отвечает максимально уравновешенно, — и я уверен, что тебе не попадалось ни одного, чтобы поговорить с ним «о мужиках», потому что у тебя мерзотный характер отбитого нарцисса. А у него такого нет. Он, конечно, конченый наглухо, но он хотя бы не притворяется, что это не так. И не хватает никого. «Нет, просто шантажирует, пока ты сам не разденешься», — передразнивает его внутренний голос, но Ян решительно игнорирует. — Я не хотел хватать тебя, ты сам полез, — Вольфганг убирает руку и поднимает её ладонью на виду, чтобы показать, что он вообще ничего такого не думал и не пытался. — А теперь ещё и я виноват, что ты не даёшь мне выйти. Я хочу уйти отсюда. Ты понимаешь, что такое отказ? — Ян пышет негодованием, метая взглядом если не молнии, то искры, и когда, высоко-высоко подняв брови в полном недоумении, Вольфганг отодвигается, выходит из конференц-зала с высоко задранным подбородком. Он не может поверить, что пережил это. Он не может поверить, что не выдал себя ничем. Он не может поверить, что ни разу не покраснел и не сорвался в слёзы и слюни, умоляя о прощении за то, что использовал Вольфганга в своих неадекватных фантазиях, и что о них так же легко может узнать вся академия, как узнал Ларс. И он даже не выдал, что Ларс уже знает об этом. И он даже… Он топает по чуть стёртым от времени ступенькам на тёмной лестнице, где лампы ещё не включены, потому что на улице только вечер, но из бойниц слишком мало света, чтобы что-то было толком видно. И налетает на выверт судьбы, буквально поворачивая за изгиб перил. Выверт судьбы держится за живот, а на щеке у него красное пятно, не столько что-то, что можно стереть, сколько раздражение от того, что он уже это стёр и слишком натёр рукавом от усердия. Ян хватает ртом воздух, автоматически открыв его, чтобы что-то сказать при встрече, но не найдя, что именно. Что вообще можно сказать после того, что он вытворил в комнате Ларса, а потом убежал, бросив его так, чтобы тот не успел схватить его? Что можно сказать после того, как он его около недели игнорировал и в упор не замечал, намеренно давая понять, что хоть и невозможно не заметить, но он отказывается это признать? Ларс на его красную отчего-то физиономию, только чуть-чуть скрытую чёлкой, смотрит в разобранных чувствах. Он видел, как они уходили в сторону противоположную от библиотеки, но теперь Ян спускается по лестнице как раз оттуда, где он его встретить точно не ожидал. Потому Ларс, собственно, эту лестницу и выбрал — чтобы избежать столкновения с обоими. Но что за рожа-то такая? Что за паника? Что за блестящие глаза и неадекватная горячка с румянцем? От чего он такой радостный до трясучки? Чем они там занимались? — Ты думаешь, ты так легко соскочил, что ли? — вырывается у него, и глаза сужаются, а рука на перилах сжимается, будто он готов, если что, помешать Яну проскочить мимо хотя бы с этой стороны. Рука со второй чуть отодвигается бессознательно от тела, явно готовая вытянуться и помешать проскочить и с другой тоже. — Тебе не хватило? Хочешь ещё повырываться и поиграть в поруганную честь? — Ян огрызается, сам от себя не ожидав, а потом даёт по тормозам, опомнившись, с кем говорит. Это не Вольфганг, которому так легко оказалось грубить, а тот даже не съездил ему по зубам. Это тот, из-за кого Вольфганг может передумать и всё-таки съездить. — Хочу. Заставь меня, — Ларс улыбается, наклонив голову чуть вбок, — или поднимемся назад и поговорим с твоим новым приятелем? Вы расстались на хорошей ноте? А то это может измениться.