Я никогда не

Поверить невозможно. — Я не буду спрашивать, почему вдруг оценки упали, это твоё личное дело, и если ты захочешь об этом поговорить, мадам Хог всегда тебя готова записать на свободное время, — историк постукивает папками по столу, чтобы выровнять их края, а затем поставить на полку, и садится в кресло, отгораживаясь тем самым от них обоих. Помещение довольно маленькое, пропахло книгами, и автоматический освежитель воздуха на стене не помогает, хотя регулярно шипит и исторгает цветочный пшик. Вольфганг стоит с таким видом, опустив подбородок, но глядя исподлобья, что это трудно интерпретировать как-то конкретно. Это может быть обида, это может быть возмущение, может быть гнев или раздражение. У Риза полным-полно вариантов, но ни с одним из них он не хочет иметь дел. Это реально не его работа. Это работа социального педагога, которым он не является. — Но если ты хочешь поговорить лично со мной, и тебе что-то мешает заниматься в том, как конкретно я веду занятия, я всегда готов выслушать, — спохватывается он, заметив, что Ян смотрит на него крайне вопросительно. Наверное, первое заявление звучало грубее, чем он рассчитывал. — Куча уроков навалилась, не было времени уделить достаточно внимания вашим, — дёрнув бровью и с довольно мрачной миной отвечает Вольфганг, и лицо Яна становится ещё более вопросительным, а глаза лезут из орбит, и он опускает взгляд в пол. Это прямо совсем не его дело. — Я думаю, часа будет достаточно, если хотите, и есть возможность, то полтора. Решение за вами, но я бы не советовал заниматься в общежитии, лучше в библиотеке или свободных кабинетах. Чтобы вас ничто не отвлекало, — поясняет Риз в ответ на молчание. Какой-то вообще не его день. Обычно он нравится детям больше. Обычно он нравится куда больше Вольфгангу. — Как скажете, — кивает Ян, чуть не делает реверанс, неловко дёргает краями рта в попытке улыбнуться, разворачивается и выскакивает за дверь так, будто ему нечем дышать. Вольфганг поднимает сумку с пола за широкий ремень, лениво его вешает на плечо и медленно разворачивается. — Всё точно в порядке, Вольфганг? — предпринимает Риз ещё одну попытку и тут же себя за это ненавидит. Это очевидная манипуляция. Он не должен позволять собой так вертеть, он не обязан заслуживать признание малолеток, у которых семь пятниц на неделе. Никакие эмоции детей — не его проблема. — Всё прекрасно, мистер Ваутер, я надеюсь, я не доставляю вам слишком много проблем. — Ты не доставляешь проблем мне, ты просто ставишь под угрозу свою успеваемость, — Риз поправляет его быстро, потому что вот уж чего ему не надо, так это обвинений в личной предвзятости. — Как скажете, — передразнивает Вольфганг Яна, а затем выходит следом за ним в коридор. Это далеко от того, как Риз предпочёл бы расставаться после разговоров с учениками, но останавливать в этот раз он его не пытается. Что-то подсказывает, что может стать только хуже, и тогда уже у него терпения не хватит. Его и так на донышке. В коридоре Вольфганг даже не знает, что он видит, потому что это выглядит одновременно, как совпадение, но в то же время не совсем. Напротив двери в кабинет, у подоконника его ждёт новоявленный «репетитор», а в трёх подоконниках правее, сидя на одном из них и заткнув уши наушниками, сидит Ларс. Казалось бы, какая разница, и Вольфганг вообще-то помнит, что Ваутер попросил зайти к нему и Ларса тоже, но это молчание в эфире посреди пустого коридора выглядит каким-то форсированным. Его репетитор уткнулся в свой телефон и покусывает, судя по лицу, щёки изнутри. Ларс, в свою очередь, каким-то образом услышав, что дверь открылась, даже через музыку, поднимает голову, и на мгновение они с Вольфгангом пересекаются взглядами. Взгляд Ларса соскакивает вправо, вымученно окидывает его репетитора, а потом опять уходит к тетради, в которую он смотрел до этого. Вольфганг закатывает глаза и тяжко вздыхает. Люди просто с приебью, что поделаешь. — Можем пойти сейчас, и это быстрее закончится, — говорит он, кивая влево. Вообще-то, стоило бы кивнуть вправо, потому что до библиотеки ближе оттуда, но это было бы немного странно из-за Ларса в той стороне. — Как тебе удобнее, — Ян пожимает плечами и убирает телефон в карман. Он считал секунды до того, как уберётся подальше из этого коридора, потому что просто уйти без предупреждения себе позволить не мог, а ломиться обратно в кабинет ему показалось неприемлемым, мало ли о чём там историк с Вольфгангом говорят без него. Он вообще не представляет, как у Вольфганга могут быть проблемы с историей, он же умный. Он же чуть ли не вундеркинд. Зачем, мать его, он вышел в коридор так быстро?! То, как они расстались с Ларсом после той его выходки, заслуживает отдельного внимания, но Ян просто отказывается его уделять. У него не было лучшего варианта сбежать после содеянного так, чтобы не закончить как минимум в медкабинете, а как максимум в реанимации, чем раздеть своего шантажиста целиком, замотать ему скотчем лодыжки и ослабить связанные руки, прежде чем уже одетым ломануться прочь за дверь. Как бы… Ларс мог бы, выпутавшись и найдя штаны, броситься за ним и дать ему по зубам, но он явно решил этого не делать. Но он не мог, к счастью, успеть перехватить его и помешать покинуть комнату без расплаты. Странным было то, что с тех пор от него не поступало никаких инсинуаций. Ещё хуже то, что у Яна осталась гора вопросов. Что было не так в том, что он делал? Что не так в том, чтобы трахаться по-нормальному? То есть, как бы, ему-то всё равно, как именно, но если всё равно, то почему так сознательно избегать конкретно обычного «способа»? Почему Ларс в состоянии совать свой язык куда угодно, только не в чужой рот, что как бы обычно наоборот проще всего для кого угодно? В чём причина? Дело в Яне? С ним что-то не так? …в нём есть что-то противное, что его неприятно трогать частями тела, кроме рук, и то в перчатках? Это не то что расстраивает, это убивает. С другой стороны, здравый смысл подсказывает, что ему бы радоваться, потому что он наконец избавился от преследователя, который вообще-то принуждал его ко всякому, чего он изначально не хотел. Но… Может, если бы он подождал немного, всё бы пошло иначе? Он бы проникся к нему какими-то чувствами и сам сделал шаг по направлению к чему-то такому, а Ян на самом деле всё своими руками испоганил? «Главное, что он в конце концов отвязался», — думает он, загоняясь по дороге к библиотеке, пытаясь принудить себя поверить в это. Думает шаг за шагом, убеждаясь в том, что это не работает вообще. Иначе ему не пришлось бы стараться. Что с ним не так? …это какой-то подвид посттравматического стрессового расстройства после домогательств и совращения? «Кто кого совратил, ты, потаскушка», — слышит он внутренний голос в голове, и он подозрительно похож на голос конкретного человека. Ян себя ненавидит. Ларс его ненавидит тоже, посмотрев какое-то время вслед этим двоим, просто отказываясь верить, что Ян Бёэ в принципе достиг в своей жалкой тупой жизни цели, которую его прототип в писульках про гомоеблю преследовал года три. Он наконец «общается» с Вольфгангом. Ну или по крайней мере проводит с ним время, пусть и под давлением Ваутера. Он ненавидит его за то, что он заставил его делать то, чего Ларс не хотел и не планировал, потому что это его право решать, что и когда он делает, и с кем. Ненавидит и не знает, что именно ненавидит больше: то, что всё пошло не так, как он хотел, или то, что этот суслик ходит себе вот так нагло, в открытую, и явно думает, что легко соскочил. Не только соскочил с крючка, да ещё и отомстил за себя, поди. Сукин сын. Ларс понятия не имеет, как это всё решать, потому что с одной стороны, если его бесит сильнее, что Ян вытворил у него в комнате, то в идеале не давать ему больше такой возможности. Но в таком случае Ян всё равно добился своего, избавившись от шантажа и тем более от необходимости делать то, что Ларс от него добивался. А это вообще слишком жирно для него, с какой стати вообще он получит то, чего хотел, почему вообще ему всё сошло с рук?.. Ларс слезает с подоконника с таким видом, будто в коридоре воняет, бросает последний негодующий взгляд по коридору вслед парочке, которой там давно нет, и дёргает дверь кабинета на себя так, что Риз дёргается в кресле, а потом закатывает глаза и закрывает их рукой. Ебучий Ларс. — Мистер Ваутер, сэр, — тянет он, улыбаясь от уха до уха, точь-в-точь, как на уроке до этого. Риз пересматривает своё решение стать преподавателем. — Присаживайся, — предлагает он, отняв наконец руку от лица и жестом обводит кресло напротив своего стола. Ларс не в восторге, но всё же садится, скрещивая руки и, подумав немного, закидывает ногу на ногу. Что ещё этому хорьку надо, если оценки у него улучшились, он не представляет просто, и ничем хорошим это не пахнет, как бы он ни старался делать вид, что у него всё под контролем. — Как у тебя дела по остальным предметам? — Риз ставит локти на стол, сплетает пальцы и ставит на них подбородок. — Ваше какое дело, сэр? Риз стискивает зубы и на мгновение закрывает глаза, держа их закрытыми чуть дольше нужного. Ларс улыбается. Этим можно заниматься бесконечно. Он бы жизнь так провёл, если честно. — У тебя есть предположения, почему я хотел с тобой поговорить после уроков? — У меня их тьма, сэр, — внезапно с крайним энтузиазмом заверяет Ларс. Риз хочет взять ножницы из органайзера справа от себя и воткнуть себе же в живот несколько раз. Зачем он усложнил себе жизнь. — Удиви меня. — Вы хотите, чтобы я удивил вас? — он поднимает брови и делает губами букву «о». Риз обещает себе, что ещё пара попыток, и тогда он позволит себе сказать «пошёл вон», а потом попросит перевести его в другой класс. Но пару попыток он ещё осилит. Он может. Он способен. Он учитель. — Я хочу, чтобы ты хоть раз постарался это сделать. Потому что пока что всё, что я от тебя слышал и видел, предсказуемо донельзя. Тебе нужна ещё сессия с мадам Хог? Как прошла предыдущая? — вырывается у него против воли. — Вы меня прямо вопросами завалили, сэр, мне нужно время подумать, — Ларс ставит брови домиком и обводит тесный кабинет взглядом. — У меня полно времени, можешь думать, сколько нужно. — Ну, сессия с мадам Хог прошла прекрасно, мы обсудили вашу предвзятость в отношении меня, которой у вас по какой-то причине нет к другим ученикам. Ещё мы поговорили о том, что мне стоит нанять репетитора по вашему предмету, потому что вы явно не справляетесь со своей задачей, а когда ученики по вине вашего непрофессионализма и фаворитизма не понимают программу и не могут получить хорошую оценку, вы начинаете язвить и пытаетесь морально насиловать их, выставляя виноватыми в своей импотенции. Как учителя. Удивил? — Ни разу, — Риз даже не моргает, — ничего нового и принципиально интересного, весь набор из методички по сложным подросткам, поверь мне. — Верю на слово, вы же учитель, сэр. — Если ты пытался настроить меня против мадам Хог, у тебя не получилось, потому что ваши разговоры — это только ваше дело. Мне не интересно, что она тебе говорила, и с чем ты вынудил её согласиться, потому что мы же оба знаем, что ты талантливый манипулятор. — Вы называете меня манипулятором? — Когда я это делал? — Риз удивлённо поднимает брови. Ларс молча снова делает губами «о», мол, понятно, к чему всё пришло. Газлайтинг, как он есть. Очко в пользу историка. — Хочешь узнать, что твой брат сказал мне, когда я спросил, чем я могу помочь тебе в ситуации с твоими сложностями в учёбе? — Риз улыбается крайне медленно, сначала даже кажется, что нет, но затем как-то паранормально получается, что вроде бы его спокойное лицо было только что на месте, но вот на его месте широкая улыбка, обнажившая зубы. И к его удовольствию, ухмылка с лица медленно слезает. — Вам сказать честно? Риз молчит, но улыбаться постепенно прекращает. — Мне не интересно, что мой брат думает вообще о чём угодно, потому что уж кто-кто, а он всем вашим правилам не следовал вообще никогда. И вы это прекрасно знаете, потому что я, как минимум, прекрасно знаю вас. Каким вы были. Может, это Мёна вы можете обмануть своими, ну… вы знаете, чем. Но не меня. Я вас помню. Вы меня помните? Риз сглатывает, к сожалению, не без труда. И Ларс это видит, так что ухмылка к нему возвращается, а сам он наклоняется вперёд, сняв ногу с колена другой и приблизившись к столу. — Вы пытаетесь быть похожим на человека, которого мы все трое знаем, правда? Но вы не похожи. Вы просто пародия на него, потому что он никогда так не лажает, пытаясь тягаться с манипуляторами. — Не понимаю, о чём ты. — Конечно. Куда вам. Они какое-то время молчат, глядя друг на друга, и Ларсу как бальзам на душу, что улыбку с морды историка он стёр, хотя тот явно пытался прихватить его за мягкое. Так что он берёт сиденье стула за край между своих ног и подтягивает его под собой ближе к столу, чтобы опереться на него локтями и влезть учителю в личное пространство. Что он ему сделает? Закричит? Риз не двигается с места, хотя его мозг отказывается процессировать эти полторы секунды, за которые расстояние сокращается до сорока сантиметров, что составляет ширина столешницы между ними. Если учесть, что часть стола теперь занимают руки Ларса, расстояние ещё меньше, но отодвинуться просто не позволяет гордость и чувство собственного достоинства. Ещё дети его не пугали. — Давай начистоту, Рюд, — он решает идти в контратаку, тоже навалившись на стол и пригнув голову, подавшись при этом вперёд. — Давайте. Чё вам надо от меня, вы мне уже поперёк горла, — Ларс копирует его движение, и Ризу хочется отодвинуться. У них мало общего с Саймоном Дривасом, у них даже разные фамилии, потому что Ларс записан на отца, но мать у них общая, и сходство как будто отсутствует, но в то же время оно всеобъемлющее, абсолютно во всём — в овальной форме лица, в остром подбородке, в лисьем носу, в узких глазах, пусть и разного цвета. А Саймон не самый приятный человек, чтобы находиться вот так близко. Может, так не считает только один единственный человек на планете. Которого, по мнению Ларса, Риз пытается копировать. — Тебе нужно начать уважать меня, и тогда у нас всё будет хорошо. — Вам нужно отвалить от меня, и тогда мне не нужно будет пресмыкаться перед вами, чтобы показать своё «уважение», — парирует Ларс. — Когда я говорю тебе, что делать, ты говоришь «да, сэр» и делаешь, — Риз переходит на шёпот, сам не зная, почему. — А какие ещё у вас на мой счёт развратные фантазии? — Ларс вдруг проводит по краю его уха почти невесомо пальцами, заправляя выбившуюся прядь, которой не существует. Мир застывает. — Ты вообще хоть… — Риз испепеляет его взглядом, по крайней мере, сам так считает. Руки он сжимает в кулаки, чтобы ничего не сделать. Хотя вариантов, как сам Ларс сказал, просто тьма. В их числе - просто дать ему в нос, или вцепиться в волосы. Риз почти останавливается на оплеухе, очень уж удобная у него физиономия, чтобы безошибочно попасть по щеке. Ещё вот столечко, и он выхватит, и Риза мало волнует, что его уволят. — Я и так делаю всё, что вы говорите на уроках, чё вам ещё надо? — Чтобы ты прекратил огрызаться. — Я не виноват, что вы прям выпрашиваете, это вы хотите, чтобы вам отвечали. — Ты себя хоть слышишь? — Нет, я же с вами разговариваю. Вы хотите, чтобы вам огрызались, вы специально так говорите вообще буквально со всеми. Просто улавливаю только я. Наверное, в моей семье дело. У меня есть опыт наблюдения за такими, как вы. Вы обожаете, когда вас на место ставят. — Пошёл вон. — Вы же поэтому просто по хую пускали Мёна, да? Он же бредит вами, ужа душит до посинения ночами, поди, на ваш пресветлый образ, и не надо дебила строить, вы мальчик зрелый, всё прекрасно понимаете. Вы просто думаете, никто не видит, что вы всё давно поняли, и что вы намеренно его игнорируете. Знаете почему? Потому что он не огрызается на вас, а вам только этого и надо. — Ты-то тогда чё огрызаешься, такой умный?.. — Риз прищуривается, потому что победить в этом потоке шизофрении, видимо, вообще нельзя, если не играть по тем же правилам. — Может, мне вы тоже нравитесь. Бесить вас нравится, пиздец. — Всё, серьёзно, вставай и убирайся отсюда. Считай, этого разговора не было, потому что у меня уже последняя надежда умерла. Я думал, у тебя есть хоть капля мозгов, но увы. Я поговорю с твоим братом о том, что у тебя в голове за бардак, а он уже пусть решает. — Хорошо, а я пойду прямо сейчас, не дожидаясь, к мадам Хог и скажу, что вы не только не оставили меня в покое, даже несмотря на хорошие оценки, но и домогались, угрожая, что примените давление через моего брата, зная, что у него проблемы с агрессией. Идёт? — Тебе никто не поверит. — Тут нет камер, сэр. Кому из нас поверят? — Не проблема вообще, нас обоих проверят, и ты не сможешь врать, тебе же хуже. — Ладно, — Ларс встаёт и обеими руками спихивает монитор вместе с проводами на пол. Риз вскакивает следом и беспомощно открывает рот. — Удивил? — Ларс пожимает плечами, а потом хватает его за воротник и рывком дёргает через стол на себя, рот этот открытый затыкая. Надоел своими выкрутасами, жалкая подделка под мужа его брата. Риз искренне пытается сначала отцепить его от себя, схватив за одежду, затем упираясь руками в грудь, но поганец внезапно сверхъестественно устойчивый. Безотказно помогает хук в ухо, и Ларс с грохотом падает поперёк кресла, не удержавшись и издав глухой крик, когда налетает животом на деревянный подлокотник. Риз поверить не может, что чувствует то, что чувствует, так что подносит руку к лицу и видит на тыльной стороне кисти кровь. Этот мудачонок ещё и прокусил ему, пока он вырывался, губу. Ларс, кашлянув, встаёт на четвереньки между столом, снесённым с него компьютером, книгами и развернувшимся креслом, через которое чуть не перелетел кувырком. — А теперь кому поверят? Как хочется догнать его пинком поддых с остроносой туфли. — Ты достал меня. Всё, делай, что хочешь, я просто переведу тебя в класс отстающих, и пошёл к бесам, видят боги, я хотел, как лучше. — У-у-у, он хотел, как лучше… Я знаю, чего ты хотел, — Ларс наконец встаёт, но слишком энергично, будто вскакивает прямо перед ним, в упор, и Риз снова еле сдерживает желание дать ему в морду. Что теперь-то терять, он и так помятый. — Пошёл вон, повторяю. — Спасибо, было очень вкусно, — нагнувшись к самому ему лицу, заверяет Ларс шёпотом и сдёргивает с кресла свою сумку, всё-таки решив больше судьбу не испытывать и нос поберечь. Риз ему вслед пялится, просто дым выдыхая, а когда уже у порога, дверь открыв, ему хватает наглости оглянуться и хмыкнуть, почти срывается следом с пинками. Гнида ненормальная. Нужно придумать, как обосновать запрос на перевод в класс для отстающих теперь, когда его оценки внезапно подскочили.