Я никогда не

Если провести под коленкой наждачной бумагой четыре раза, а потом пойти на пробежку, ощущения должны быть примерно такими же приятными, как это. Когда человек, ради одобрения которого ты расшибаешься в фарш каждый день, начинает воспринимать результат этого расшибания, как само собой разумеющееся, и у тебя даже нет возможности обмануть себя иллюзией, что это не так, потому что это — член твоей семьи, и на самом деле в душе он безумно гордится тобой и тому подобное. Нет, когда это совершенно посторонний человек, и ты стараешься, чтобы его впечатлить, ты до безумия счастлив, если это срабатывает. И ты чувствуешь, будто тебе плюнули в лицо, когда видишь, что ровно то же самое перестаёт работать. — Рюд, — слышит он, как раз когда выходит из транса, в который отплыл пару минут назад. Смотрит влево, особо не скрываясь, и видит у окна, за спиной историка, которой тот к нему повернулся во всех смыслах, одноклассника, которому, видимо, невдомёк вообще, что такое переживать о произведённом впечатлении. Он забирает своё эссе из протянутой к его столу руки, даже не подняв на учителя взгляд, и если Вольфгангу не кажется, скорее выдёргивает его, чем просто берёт. Роняет, глянув на правый верхний угол с оценкой, и втыкает наушник обратно в ухо. — Ларс, — проникновенно бормочет историк и тянет за провод, оперевшись рукой на край парты и привалившись к ней бедром. Вольфганг пытается держать глаза в орбитах, но не помогает никак. Он бы душу продал, чтобы… — Да-да, всё плохо, я трепещу, можно пересдать? — Ларс так тяжело вздыхает, что его щёки надуваются на секунду перед выдохом, а потом ёрзает и случайно пинает, вытянув ноги, ножку чужого стула перед собой. Рожа у него совершенно гадкая и раздражённая до упора. — Мда. Давай поговорим после уроков? — А давайте нет? — Либо я, либо соцработник. Выбирай. Я тоже не хочу, но подумал, тебе будет удобнее, чем с кем-то ещё. — У меня даже не ниже тридцати, чё за драма, как будто у меня вся семья в автокатастрофу попала? — У тебя скоро будет меньше тридцати, если ты не начнёшь что-то с этим отношением делать, и мы не будем это обсуждать здесь и сейчас из соображений приватности, так что после уроков я тебя жду полчаса, а потом ухожу и передаю это мадам Хог. Ларс впивается нижними зубами в верхнюю губу и старается не дышать даже, чтобы ничего не сморозить. Вольфганг тоже изо всех сил старается, только разглядеть, что там понаписано в его эссе на два жалких листа. И даже при этом они исписаны красным, оценка обведена несколько раз в кольца, перекрывающие друг друга, а когда Ларс переворачивает страницу, чтобы заглянуть на следующую, Вольфганг видит, что на втором листе вообще написан один абзац, а под ним лист полностью исписан красным текстом чисто от историка. На его собственном эссе в глянцевом скоросшивателе просто написана сотня и даже не обведена. Ему не мерещится. Ваутер просто перестал воспринимать его успехи, не говоря о вложенных в них стараниях, как из ряда вон выходящие события, он относится к ним теперь, как к самому собой разумеющемуся. Месяц назад он распинался больше пяти минут перед всем классом о том, какой Вольфганг талантливый, даже ляпнул сгоряча, что зря все предвзяты к людям с яркой внешностью, потому что зачастую они — не просто пустышки в блестящем фантике, а по-настоящему глубокие личности, которые вкладывают время и усердие не только в уход за собой, но и в саморазвитие. Он на говно исходил с тех пор, чтобы только не ронять планку, чтобы всегда вытягивать на сотню из ста, но потом пропал плюс после сотни, а теперь пропал даже круг, в который любую оценку обычно обводят. Ваутер отдал ему эссе, просто назвав его фамилию, не добавив даже «молодец» или «так держать», не дождавшись, пока Вольфганг протянет за ним руку, а просто положив на стол так, что они никаким образом не соприкоснулись бы даже случайно. И прошёл дальше по ряду. …это он так утомился, пока писал своё небольшое эссе на обратной стороне отписки, которую ему сдал Ларс? Он не то что не старался, он откровенно на хуй его слал этим всем. Он даже, стоило историку отойти от его парты, скривил такую харю, будто от того шмалило помоями, и помахал перед лицом ладонью. Потом помахал эссе в воздухе перед собой и рядом со столом, в проходе. — Сука, до чего душный уёбок, — Вольфганг искренне подозревая, что бредит, поворачивает голову на его шёпот снова и натыкается на взгляд Ларса, заметившего краем глаза движение справа. Они пялятся друг на друга, Ларс молча машет эссе уже на себя и в итоге выставляет голову вперёд, как черепаха: — Ну чё уставился? Вольфганг поднимает брови красочно, как умеет, хотя в душе почти ранен. Наверное, дело в том, что просто день вообще не его, и он и без того расстроен, что все его старания на самом деле никому вообще не сдались, в первую очередь человеку, которому он хочет что-то доказать. В любой другой день ему бы было начхать, что там и как сказал ему и тем более посмотрел Ларс Рюд, но сегодня всё сложилось так, что он восприимчив к мелочам. …разве этот тип ещё пару-тройку недель назад не пялился на него исподтишка так, будто как минимум взял в ролевые модели, а как максимум влюбился по уши? Не новость для однополых академий, не говоря о том, что у него немного на лбу написано, какой он человек, говоря не совсем прямо. Что случилось? Мир ебанулся, и теперь Вольфганг потерял шарм не только перед учителями, но даже перед ровесниками? Он за всю историю учёбы в Лерарде не испытывал нехватки в поклонниках любого возраста. Включая учителей. Видимо, он слишком долго смотрит, так и не отворачиваясь, потому что из мыслей его выдёргивает придушенный рёв, который Ларс издаёт, прежде чем встать из-за стола и начать заталкивать вещи в сумку. Мистер Ваутер прекращает говорить, стоя у своего стола и привалившись к нему так, что на него неловко смотреть. По крайней мере Вольфгангу. Ларса это мало впечатляет, и он решает обойти ряды сзади и выйти, хлопнув дверью в задней части кабинета, а не в той, что ближе к учителю. Тот планировал попробовать остановить его, как только Ларс приблизится, так что остаётся в замешательстве, не получив возможности. Он тяжко вздыхает, едва заметно закатив глаза, затем опускает взгляд в учебник, который держит в левой руке, придерживая её локоть правой, и может быть кому-то и нет, но Вольфгангу заметно, что он потерялся в тексте. Он откашливается, а потом берёт себя в руки и, позволив себе ещё пару гримас, снова продолжает читать. Вольфганг решает, что между ними и так пролегло достаточно негатива, так что препод ему немного задолжал. Да, он любит этику, которую ведёт даже не Ваутер, и он предпочитает не делать того, что не входит в понятие уважительного отношения, но и Ваутер повёл себя, как сука в этот раз с его эссе. По крайней мере он не делает ничего настолько открыто хамского, как Ларс, разве нет? Он рассматривает его, думая, что в конце концов его любимый учитель сам этого хочет. Если бы он не хотел, он бы иначе одевался, разве нет? Если бы он не хотел, он бы не вставал именно там, где стоит, и именно так, как стоит. На нём эти серые узкие брюки, чёрный кожаный ремень с серебристой пряжкой и чёрная рубашка экстра-слим. Не нужно быть консультантом в магазине мужской деловой одежды, чтобы знать, что это не стандартный крой. Бордовый пиджак, похожий на тот, что по форме полагается всем ученикам, висит на спинке кресла, так что положение не спасает. Он стоит, привалившись задом к краю своего стола, и судя по тому, что ноги вытянуты вперёд и одна пяткой лежит на лодыжке другой, на стол он не просто опирается, а присел, иначе не удержался бы. И да, всё это дерьмо создаёт геометрическую фигуру, которая никаким образом не может отвлечь от того, что у него в паху. То, как он придерживает свой локоть, никак не отвлекает от того, как контрастируют плечи с поясницей. Вольфгангу неумолимо становится стыдно, хоть он и решил, что имеет на это право, как на месть. Он пытается вытащить свои мысли из сточной канавы, поднимает взгляд выше и выше, насколько может, но не помогает вообще ни фига: он натыкается на расстёгнутый на две пуговицы воротник, в котором нет-нет, но видно серебряную цепочку на шее, застёгнутую не свободно, а так плотно, что она почти душит, а потому видна даже в таком цивильном пространстве. Две пуговицы — это ничто, но Вольфгангу хватает. …почему он вообще запомнил Ларса и часто на него косится на уроках, если обычно ему начхать на тех, кто им начинает каждый новый учебный год болеть не по-детски? Потому что Ваутер и Ларс немного похожи. Типа в этом есть какая-то тупая ирония, которую видит только сам Вольфганг, потому что фамилия Ларса — Рюд, а имя Ваутера — Риз, и это каким-то образом смешно. Или нет. Оба они носят волосы отпущенными до ключиц, только у историка они идеально гладкие, прочные и блестяще-чёрные, как и у всех эполанетууанцев, а у Ларса — мелковьющиеся, но очень тонкие и густые, а потому мягкие, не топорщатся, а выглядят, как каштановая пакля, если он их не заберёт. Забирают они их тоже похоже. Какой только херни Ларс не делает с волосами, обычно прикрывая ими уши, как драматическая барышня из литературы позапрошлого столетия, а сзади то заплетая в микро-косу, то оставляя невыпущенную петлю, то, если ударяется в образ, вместо резинки завязывает чёрной ленточкой. Историк же обычно либо обходится неприметной чёрной резинкой, оставляя их в тугом узле, то забирает непонятно как, что не видно шпилек, которые их держат, но сходство неоспоримо. У обоих овальные бледные лица, у обоих узкие глаза, разве что только у Ларса они самые обыкновенные, а у историка раскосые, что, как и волосы, типично для его расы. Было бы жуткой ложью сказать, что Вольфганг не пытался переключиться с одного на другого, когда заметил, что у него вообще есть такой одноклассник, да ещё то, что тот в нём как бы заинтересован. Но это совсем не то же самое. Даже цвет глаз ему не подходит. У Ларса, если он не ошибся, они обыкновенные, как и волосы, цвета лужи — карие, а вот у историка они ярко-синие, так что нельзя не восхититься контрастом волос, кожи, глаз. Да и характер не сравнить вообще никак. И фигуру. Ларс очень костляво-угловатый, а в историке прекрасно тупо всё. Вообще всё. Он идеально сложен, каждое движение выверено, и даже то, как тело качается при походке, идеально, как у небольшого зверя из кошачьих. …Вольфганг бредил им всё лето, наивно надеясь после экзаменов, что за три месяца это пройдёт. Ни хера. Стало только хуже. Он ударился в сталкерство, выяснил даже, что в их возрасте Ваутер был самым настоящим гратом, прямо жирная подводка, перчатки в сетку и перманентное желание повеситься родителям назло. Забавно, ведь Ларс тоже явно увлечён всем этим, но совершенно как-то по-другому. Он какой-то классический грат. Что называется, больше внутри, чем снаружи, больше в душе давно сдох и разлагается, и всеми силами это пытается показать в своём поведении, чем является страстной эмоциональной душой, как Риз когда-то, который пытался пугающим видом имитировать шипы, потому что на самом деле нежная роза. Что он городит. — Ты слушаешь меня, Вольфганг? — он в третий раз за урок выходит из самосгенерированного транса, услышав щелчок и проморгавшись. — А? — Я говорю, ты здесь? Что со всеми сегодня? — Всех убили оценки по экономике вчера, мистер Ваутер, — кто-то брякает во втором ряду, и все негромко ржут. Вольфганг тоже пытается, но историк почему-то продолжает пялиться на него. Почему сейчас и почему так? Почему когда надо, его не заставить посмотреть, а когда хочется пойти и поспать в своей комнате, он сверлит его и пытается до чего-то докопаться? …Вольфганг начинает постепенно понимать эмоции Ларса, чего уж вот никак не ожидал. Их историк и в самом деле бывает душноватым. Он внимателен тогда, когда это никому не нужно, и не там, где хотелось бы. Из живота в грудь перетекает какое-то странное ощущение, а потом оно сжимает горло, и когда он вынужденно поднимает взгляд на учителя, тот сам удивлённо поднимает брови, как недавно Вольфганг поднял их на Ларса. Он никогда не видел конкретно этого из учеников таким… мрачным. Обычно таким взглядом его награждает как раз тип, убежавший в начале урока, как будто у него умерла любимая кошка, а он — учитель биологии и предложил изучать анатомию на мёртвых котятах. Но никогда не Вольфганг, которого он выделяет среди всей параллели, да и не только их года, потому что о нём куча слухов, просто масса сплетен и в основном — чудовищная негативная дичь. Этому ребёнку все завидуют, и если кто-то его обожает и стремится с ним хотя бы поговорить, если не подружиться, то в большинстве его терпеть не могут и посыпают мусором за глаза. Он об этом знает, и Риза по-своему радует и мотивирует, что он остаётся выше всего этого, а не опускается до мести или травли, потому что вполне мог бы. Он, к тому же, старательный ученик, а не полагается на то, что родители, жертвуя столько средств на академию, каким-то образом разберутся с его неудами. Что с ним вдруг? Он даже за последнее задание получил не меньше сотни, как обычно. …мрачнее всего, конечно, в этом взгляде то, что у него, как обычно, не понять, куда смотрят глаза. Один глаз смотрит прямо, а другой — чуть-чуть в сторону, так что неясно, какой из них реально сосредоточен и на чём. То ли сосредоточен тот, что смотрит прямо на Риза с каким-то испепеляющим подтекстом, то ли сосредоточен тот, что смотрит мимо него на экран проектора, где застыл кадр, о котором Риз только что читал из учебника. Значит, ему всего лишь кажется, что Вольфганг смотрит на него в упор. Не отнять, внешне он впечатляет независимо от того, что является правдой. Кто угодно сказал бы, что дефект зрения портит человека, но не в его случае. Совершенные черты лица: правильные скулы, высокий лоб, как масляной краской нарисованные брови, густые и чёрные, как и волосы. Мягкие крупные кудри, обрамляющие это лицо, но не достающие до плеч. Риз может понять, почему в академии для мальчиков у него много кандидатов не только в друзья. На подбородке у него не только еле заметная ямка посередине, но и родинка совсем с краю, так что каждый раз, как взгляд автоматически к ней прилипает, в поле зрения попадают губы, как амуров лук, да ещё совершенно розовые — бледного, мужественного оттенка. — Я вас слушаю, мистер Ваутер. Вы просто так долго молчите, что я отвлёкся на слайд и решил переписать с экрана, пока вы ищете абзац, — растянувшись в улыбку сначала, выдают эти губы. Риз вздыхает. Ёбань беспощадная. В какой момент ему показалось, что мужская школа лучше женской, и в ней у него будет меньше проблем? Типа, он практически не интересовался мужчинами никогда в жизни. Типа, это же даже не мужчины, это дети. Это смешно. Но этот тип сидит по центру кабинета и вот это всё, особенно после стычки с утра пораньше с долбанным Рюдом, которого он уже на дух не переносит, если очень честно, уровень чувствительности повысился неимоверно. Он делает над собой титаническое усилие и опускает взгляд в учебник, продолжая ощущать на себе сверлящий взгляд. Ещё неизвестно, кто из них хуже — Ларс или этот. Ларс по крайней мере ушёл и не полощет ему нервы, так? Но с другой стороны, он после уроков действительно способен заявиться, взвесив все «за» и «против» и предпочтя беседу с учителем встрече с соцработником. И Риз ненавидит себя за то, что опять проявил небезразличие и устроил себе лишние проблемы. А Вольфганг ненавидит себя за то, что только что осознал свою главную ошибку: он делал то, что от него хотел учитель, чтобы ему понравиться. Но ведь работа педагога заключается в том, чтобы убедиться, что все соответствуют уровню, так что стоит кому-то достигнуть этого уровня, он переходит к следующему, и в этом как бы и состоит его задача. Как ни старайся учиться лучше всех, а ты теряешь его интерес к себе, стоит тебе прекратить быть его проблемой. Зато вот если ты мешаешь ему выполнять его работу на все сто, он будет уделять тебе свой максимум. Так что следующее задание Вольфганг завалит.