Я никогда не

Вначале страшно хотелось спросить у Ларса, в курсе ли он такого понятия, как сексуальная трансмутация, но так срослось, что Ян сначала был слишком занят попыткой избежать происходящего, а потом слишком вовлечён в это происходящее. Ларс, к слову, о понятии трансмутации знает, но она для него, во-первых, не сработала, а во-вторых, он не увидел в ней смысла, взвесив на чашах вместе с перспективой спустить сексуальную энергию полагающимся ей от природы путём. У него просто не удался вторник. Так бывает, когда получаешь меньше семидесяти баллов за тест, к которому готовишься три недели по три часа в день, решив попробовать самодисциплину и прочую ересь, которая по идее должна принести свои плоды независимо ни от чего. Терпение и труд всё перетрут, разве нет? «Ни хуя», судя по всему, результат эквивалентный шестидесяти трём баллам, и будто того было мало, вдобавок разговору с преподавателем, который специально выделяет для этого «минутку» после урока и ебёт тебе мозги минут двадцать, дотаптывая последние корни самоуважения и советуя «побольше уделить времени занятиям, а не развлечениям». Три часа в день в течение трёх недель. Видимо он дико тупой и в принципе безнадёжен. Но есть одна вещь, которая безотказно может поднять настроение даже последнему дебилу. — Тебе виднее, ты потом будешь за это оправдываться, если что, но я думаю, что если ты так будешь трепыхаться, ты сломаешь станок, — предупреждает он Яна, и тот на мгновение замирает, а затем его ноги подгибаются и снова выпрямляются. Руками впрочем он дёргать так сильно прекращает, а ножка станка перестаёт угрожающе поскрипывать. Ларс разглядывает его в приглушённом жёлтом свете над одной из столешниц, пытаясь отыскать в себе хоть каплю отвращения. Там только презрение, но брезгливости ни следа. Так странно. Всё тело взмокло будто разом, в мастерской душно, пахнет опилками, маслом и приторной клубничной смазкой, которую он бы ни в жизнь не купил сам, она просто прилагалась к приблудам, которые он заказывал. Ян блестит, и от него всего исходит запах будто не только пота, но чего-то, что улавливает нос и не дешифрует мозг. Ларс принюхивается, аж нагнувшись к его шее, ключицам, не касаясь лицом груди, но всё равно не может понять, что это. — «Ммм, ммм», да, я понял, ты негодуешь. Пиздец как жалко для того, кто писал всякую муть и похуже. Знаешь, тебе надо подумать над поиском печати, чтобы производить твои бредни в каком-то удобном формате, потому что у меня вот тут есть копии, чтобы ничего не забыть, но это очень неудобно, чтоб ты знал, страницы мнутся, пачкаются, рвутся, формат — говно. Мне было бы удобнее с твёрдым переплётом и глянцевой бумагой, чтобы выделять важное. Давай глянем. Двойная ебля с шестидесятисантиметровым «Разрушителем» в твоей жопе, э-э-э, пардон. Жопе Робина. И как тут написано. Сейчас, момент. «Невзирая на крики, едва приглушённые его скомканными боксерами, и сопротивление мышц, Магнус продолжает давить на основание блестящей маленькой затычки, не оставляя «Разрушителям» шанса остаться вместе, и по взрыву боли Робин понимает, почти перестав ощущать свой анус, что затычка всё же вошла, что казалось невозможным. По его бедру изнутри течёт что-то горячее, и без необходимости смотреть вниз, даже будь у него возможность, он знает, что это кровь». Хера себе, скажу я тебе, у тебя фантазии. А ты со своим «ммм, ммм» из-за какой-то хуйни тут запорол уже настолько сильно, что кажешься олигофреном. Успокойся? Имей хоть каплю самоуважения. Это ты придумал, у меня воображения на такую дичь даже по обкурке бы не хватило, так что мы имеем, что мы имеем. Кстати, придерживай её. А то выпадет, звонко будет. А лопнет если, тут всё пеной зальём. Как на звук речи воздействует самодельный кляп из чужих трусов, Ларс, конечно, понятия не имеет, но скотч на лице Яна создаёт странную вибрацию, которая похожа на белый шум или помехи на радио, и это довольно жутко, если не видеть, кто шумит. Ему скорее смешно, потому что Ян бесится, запрокинув голову, и на его шее вздуваются вены, кадык дёргается от с трудом дающегося глотка, а скучное «ммм»канье сменяется яростным возражением. — Дай угадаю, опять твои оправдания про «это фантазия, отпусти меня, бесов псих»? Становится скучно это слушать, у тебя ведь всегда есть выбор. Ну кроме как когда его нет, как сейчас. Но сейчас его у тебя нет почему, ты не знаешь? Потому что ты его уже сделал. Ты мог отказаться, как и всегда можешь, это только тебе выбирать, с какими последствиями встретиться. Ты сделал выбор, а теперь недоволен? Тогда в следующий раз попробуй не делать тот же самый? А то ты уже второй раз выбираешь пойти у меня на поводу, а потом возмущаешься. Выбери другое и встреться с последствиями, вдруг они будут лучше? — Ларс рассуждает философски, изо всех сил стараясь не ржать над тем, что совету придерживать банку одноклассник его всё-таки последовал. Между его бёдер видно пальцы пристёгнутых за спиной к станку рук, и они придерживают донышко банки так, чтобы она не выскользнула, а значит, больно ему быть не может, это всё печальный фарс. Ян вообще склонен драматизировать. — Я читал, что от возбуждения слюна становится липкой. Ты поэтому так тяжко сглатываешь? Или у тебя обезвоживание. Может, водички? — предлагает Ларс, задумавшись невсерьёз, чисто вида ради, а потом снимает и без того сбившийся галстук, закрывавший Яну глаза. Они какие-то безумные. Может, о таком взгляде говорят «мечет молнии»? Ларса не настолько впечатляет, поэтому он пожимает плечами, выдёргивая из плоской вытянутой коробки синие больничные перчатки и натягивая их по очереди. — Кричать будешь? Не будешь, я думаю, но спрашиваю для профилактики. Ты, конечно, всё ещё можешь принять другое решение и всё такое, можешь заорать и позвать на помощь, и тогда я стану меньшей из твоих проблем, но подумай над тем, на хуя ты тогда всё это терпел столько времени, чтобы потом сдаться и попасться твоему «Магнусу» не просто на твоей писанине, а ещё с фотками твоей голой жопы. А фотки обязательно наделают, если сюда на вопли кто-то прибежит. Если ты хочешь, чтобы я тебя отстегнул, а потом пошёл и сдал, то просто скажи мне об этом, без воплей. Договорились? — он упирает руки в бока в ожидании. Ян испепеляет его взглядом молча, даже не жужжит через скотч. Он такой предсказуемый, видать и впрямь собирался заорать что есть мочи, едва этот скотч оторвут. Теперь сомневается, оценив возможные последствия. Действительно, зачем кричать, если Ларс никогда не принуждал его буквально силой что-то делать или куда-то ходить? Он предлагал, как вариант, всегда оставляя возможность альтернативного финала. Можно просто сказать ему, что Ян больше не хочет играть по его правилам и предпочтёт проиграть. — Будем считать, что не будешь, — Ларс закатывает глаза и небрежно отпихивает его пальцы от банки, просунув руку спереди и взяв донышко за края. Он прижимается не так уж тесно и вообще неясно зачем, но он в одежде, и её прикосновение к телу вызывает странные ощущения. Ларс сам задерживается без дистанции из-за жара, который перетекает через ткань от чужого тела, и второй рукой накрывает рот Яна поверх скотча, взявшись за его край. — Как думаешь, что будет первым? — спрашивает риторически и снова встречает совершенно дикий и злой взгляд в ответ. Этого придурка можно травить вечность, и каждый раз смешно, как в первый. — А всё, — он отвечает сам же, дёрнув за скотч, и Ян забывает про решение не кричать, потому что восклицает от ожога, но не успевает высказаться на этот счёт, как почти падает, вывернув себе руки из суставов, когда Ларс выдёргивает одним движением банку из его зада. Колени пытаются встретиться, но страх вывернуть себе плечи держит на месте, и Ян обмякает, почувствовав, что поперёк поясницы его подхватила вторая рука Ларса. Он себя за это ненавидит и рычит сквозь зубы, так что слюна на них пенится, но сдерживает желание облить его матом, потому что боится, что тогда Ларс перестанет играть по каким-либо правилам и обидится. Тогда он его, конечно, отстегнёт, но тогда точно все мучения будут напрасны, и он пойдёт и всё расскажет, и Ян вечность будет жалеть, что не сказал ему пойти на хуй ещё в столовой, когда у него было самоуважение. — Драмы-то. Это тебе не два «Разрушителя» и пробка со стразиком, — Ларс бубнит, переворачивая банку концом с замком вверх, отодвигая от себя на вытянутых руках и прищуриваясь. Замок пшикает и клацает, продавливая алюминий внутрь, и после длительного шипения через трещину пена даже не выплёскивается фонтаном. В мастерской начинает пахнуть фальшивым виноградом. — Ты не ответил. Пить не хочется? — повторяет Ларс, вежливо протягивая банку к лицу Яна. — Ты болен, — искренне отвечает тот. — Как хочешь, моё дело — предложить, — Ларс пожимает плечами и отпивает сам, надув щёки и задержав приторнейшую газировку во рту. Тёплой она, конечно, так себе, но он в любом состоянии её любит, так что без разницы. Ян смотрит на это всё круглыми глазами, просто онемев от возмущения. То есть он отказывается, на самом деле умирая от жажды, а этот мудак пьёт в его присутствии вот так просто, как и в чём не бывало? Рот у него от негодования открывается сам по себе, и прежде чем сам он это замечает, Ларс с сомнением прекращает опустошать банку в одно рыло. — Передумал? Дать глоточек? — Я тебя так сильно ненавижу, что наверное даже твоей матери икается, — почти шёпотом бормочет Ян, не моргая. Ларс элегично рыгает в запястье с цепочкой, а потом поправляет её, спрятав под манжет перчатки. — Ну она в любом случае не знает, почему, так что ты лучше за себя переживай, — Ларс его за волосы устраивает поудобнее, вынудив запрокинуть голову, и Ян сообразительно успевает открыть рот, но льётся из банки всё равно слишком быстро, и когда он закрывает его, из краёв вытекает лишнее. Мерзость жуткая эта виноградная хрень, которую он любит, как и он сам. Ларс его продолжает держать за длинную чёлку, обычно причёсанную с гелем или пенкой, в зависимости от настроения, разглядывает лицо в красных от прилившей крови пятнах и блестящее от пота, а потом широким движением проводит языком быстро по челюсти, слизнув розовый потёк от газировки. — Фу!!! — Ян дёргается вбок, и ему не без удивления удаётся увернуться и согнуться, потому что Ларс отпускает его и заливается от смеха. Ему как будто не особо и было интересно, потому что он на этом не успокаивается, а проводит так же длинно языком по шее, прихватывает губами ключицу, скалит зубы и то ли мычит, то ли рычит, сползая вниз. Ян жмурится и не понимает, что происходит, и не хочет знать вообще, так что замирает. Через мгновение снова стонет от отвращения, когда чужие губы обхватывают слюняво его правый сосок и снова пропадают, соскальзывая дальше по животу. Ларс пару секунд взасос целуется с его пупком, пока, подняв руки, копошится и забирает волосы в пучок, заправляет выбившиеся пряди за уши, а затем без паузы берёт полувялый член в рот, направляя за основание. Ян издаёт длинный писк, похожий на задушенное блеянье, потому что собирался выразить недоумение со смехом, но получилось, как получилось. На смех похоже не очень было, да и не сильно помогло то, что две руки в перчатках сжали его ягодицы, не давая увернуться тазом, как будто даже без них это было бы возможно. Он молится, чтобы у него не встал, потому что это как-то неправильно, но слишком поздно. Дурацкие гормоны. Может, у Ларса с ними же проблемы, что его так кошмарит? Секунд через десять Ян забывает о жалости и сострадании, которые почти начал испытывать на волне не самых неприятных ощущений, и вспоминает, что бесплатный сыр бывает только в медвежьем капкане. Ларс отвлёк его настолько, что первые два пальца в своём анусе он даже не заметил, банка в пятьсот миллилитров — такой инструмент, что способна подарить гибкость не только мировоззрению, когда оказывается в заду. Но третий он замечает и вытягивается в струнку, почти встав на цыпочки. Не помогает — даже странно — и Ларс выпускает его член изо рта, сдвигаясь вбок и целуя пах, едва не прикусывая в порыве эмоций, но в основном не отказываясь от тенденции длинным долгим движением лизать кожу, будто ему нравится её вкус. — Не надо, — просит Ян шёпотом, ёрзая и переступая с ноги на ногу. Ларс прыскает от смеха ему же в мошонку, обхватывает губами яичко, а затем чмокает горячую тонкую кожу. Ян жмурится, но не может подавить искушение всё же глянуть вниз. …ему в жизни никто никогда не делал такого, и глупо, конечно, бояться, что этот раз — последний, но первый он всё равно хотел бы запомнить. Вид собственного члена у лица другого человека выбивает пробки еще на какое-то время, и он не соображает продолжить просьбы. — Не надо строить из себя, банка в тебя проскочила, как будто ты каждый день раком перед вебкой наяриваешь по локоть, — Ларс фыркает, и вторая его рука перехватывает инициативу, пока он обсасывает по очереди всю мошонку по сантиметру квадратному, слюнявя её так, что по бедру у Яна и впрямь течёт. Кажется, хотя бы пока не кровь. Синяя перчатка на руке впечатление портит, и Ларс как будто улавливает это, так что стягивает её зубами и плюёт в ладонь, прежде чем вернуться к дрочке чужого хозяйства. Он закрывает глаза, прикусив кожу внизу живота Яна, так что тот втягивает сквозь зубы воздух и задерживает его, чтобы не издать ни звука, а затем всё равно протяжно стонет и начинает хватать воздух ртом куда чаще, рывками, так что кружится голова. Ларсу просто надоело крутить пучком из четырёх пальцев и верхней фаланги пятого у него в анусе, и он вынул их, чтобы сжать в кулак и ввернуть его целиком и эффективно — одним рывком. Член у его лица буквально дёргается в каком-то спазме, и Ларс снова берёт его в рот по самое основание, позволяя упереться в заднюю стенку горла, хотя его тошнит до слёз. Не такой уж он большой, чтобы ныть. Как и его рука не такая уж большая, чтобы устраивать драму из тривиальной хуйни типа фистинга. …ему с детства нравился кукольный театр, что поделать. — Я сейчас упаду, — делится Ян, в четвёртый раз силой воли выпрямив ноги, по ощущениям ставшие желе, — и мне странно. Мне плохо. Ларс тяжко вздыхает, выпустив его член изо рта и чувствуя, что, минуя подбородок, слюна стекает аж по шее, а он и не замечал до этого, а ноги затекли от сидения на корточках. Вот его шанс встать, хотя руку, с таким трудом засунутую в чужой зад, он убирать, разумеется, даже не подумает. Свободной он роется в заднем кармане джинсов, на мгновение запаниковав, потому что ключ от наручников совсем крошечный и забился в самый угол. Ян отчасти ликует. Хоть что-то, и освободив руки, он сразу пытается их размять, не подумав даже отбиваться. Он боится себе же сделать больно резкими движениями или какими-то бесполезными возмущениями, так что поддаётся тычку в грудь и позволяет уложить его на стол, к которому станок прикреплён, чуть сдвинувшись от него вправо. Холодная стенка и ножка теперь прижимаются к его бедру вплотную, но тело млеет от максимального удобства по сравнению с предыдущей позой. К тому же, Ларс наконец выкручивает, стараясь не дёргать особо резко, кулак обратно, и Ян выдыхает, уже снова запаниковав. Он открывает глаза, тяжело пыхтит и смотрит вниз, но ничего не видит, кроме собственного члена в смазке и слюнях, а между своих ног — полностью одетого и в застёгнутых джинсах Ларса. Да, если ему не мерещится, они топорщатся, но он почему-то даже не думает их расстегнуть. Ян не хочет поднимать взгляд и правильно делает. Ларс пялится на его лицо, чувствуя, что он не случайно избегает этой стычки, и не может не улыбнуться. Вставив только верхнюю фалангу большого пальца, давит на край его ануса вниз, заставляя приоткрыться, как замочную скважину, и прикусывает губу, чтобы не издать просящегося наружу звука. Ему и так нелегко. Ему много чего хочется, но он слишком трезвый, и это первый раз, когда он воплощает всё, что видел в порно, на практике. Получается вроде неплохо? Никто не умер, кровь не хлещет, клубничная смазка отвратительно воняет, но в жизни это даже лучше, чем на экране. — Подними ноги. И держи их. Я, что ли, за тебя их буду держать? — так и не решив, как тонко намекнуть на это, говорит он прямо, и Ян закрывает лицо руками. Но колени сгибает и поднимает к груди.