Я никогда не

Сам факт, что кто-то сел напротив, достаточно беспокоит, чтобы Ян вытащил наушник из уха и оторвался от учебника. У него после обеда ещё тест, к которому в целом он готов процентов на семьдесят, так что без труда вывезет хотя бы «удовлетворительно». Даже, может, «хорошо». Но если есть время, почему не стремиться к «отлично». Он поднимает взгляд на долю секунды, толком не зацепившись сначала за то, кто перед ним, потому что тут же невзначай оглядывается, так и держа руку с наушником возле уха, собираясь заткнуть его снова. Он просто хотел убедиться, что ему не мерещится, и это как-то необычно. И ему действительно не померещилось. В столовой полно не то что свободных мест, а целиком свободных столов. Даже сам стол, за которым он сидит, рассчитан на шесть человек: слева от него два свободных места, а напротив — ещё три. У других людей нет причин садиться не просто за его стол, но и прямо напротив него. Это же бред какой-то. А потом он смотрит перед собой и понимает, что это даже не случайный болван с параллели или дурачок помладше. Это абсолютно точно не может быть старшеклассник, потому что с ним бы никто из них не сел. Они сидят только по одиночке, с такими же, как они, или вовсе едят в комнатах. Могут себе позволить. Старшие классы — это та ещё богема. — Не возражаешь? — Ларс наклоняется вперёд, прижимаясь грудью к краю стола и нависая над своим подносом, так что его руки спрятаны где-то под столом. Ян дёргает плечом, решив обоими даже не пожимать. Что можно сказать в ответ в такой ситуации? Возражает. Но он же этого не скажет вслух, а врать, что «всё окей», не хочет вообще. К тому же, очевидно, что это будет ложь, так что неясно, для чего вопрос вообще задан. Он затыкает ухо, решив, что на этом церемонии окончены, и в небольшом диалоге необходимости нет. Они вообще-то не общаются, чтобы спрашивать, как дела, как настроение, здоровье, учёба и всё такое. Они не говорят, даже когда сталкиваются в дверном проёме кабинетов, куда порой попадают вместе. У них уроков-то общих, наверное, штуки четыре. Не то чтобы Ян прямо разглядывал каждого, с кем у него уроки совпадают. Он пытается сосредоточиться, искренне, по-настоящему, но почему-то не может вынудить себя перестать обращать внимание на происходящее вокруг. Он только что сидел, наплевав на всё и всех, но теперь вдруг не может то же самое повторить. Он краем глаза отмечает всё, что Ларс делает, как будто он вот-вот достанет ружьё и постреляет на хуй половину столовой. Глупость, конечно, но за шесть лет, что он в академии, с ним никто вместе не садился. Люди любят своё личное пространство. Он — не исключение. Ларс ничего особенного не делает, на периферии заметно, что он почти сразу вынимает телефон и утыкается в него, вытянув в правой руке, а левой берёт с тарелки то картошку, то рыбные шарики в кляре, судя по запаху, и, не глядя, засовывает в рот. Становится ещё страннее. Он не мог делать этого где-то ещё? Например, в трёх метрах от этого стола. За тем, что абсолютно свободен. Если подумать, Ян никогда не видел раньше, где и с кем, и как он ест. Может, он боится одиночества? У него бзик на тему того, как он ест, и он не хочет, чтобы на него смотрели? …тогда смысла ещё меньше. Ведь сиди он один, конечно, кто-то мог бы смотреть, как он ест, но ещё не факт. А вот если сесть напротив человека, которого знать не знаешь, вероятность возрастает колоссально. Ян об этом думает не в состоянии перестать, так что ловит себя на том, что просто пялится в открытую книгу, а видит практически фигу. За пять минут, что проходят, он не понимает ни слова, что прочёл, хотя взглядом по строчкам водит раз за разом. И всё впустую. В общем, надо собираться и уходить. Бред, конечно, собачий, потому что придётся идти через всю академию в корпус общежития, но что ещё делать? В коридоре сидеть и читать? Можно, в принципе, пойти в библиотеку, но Ян ещё на днях поймал себя на том, что на самом деле там ни разу не спокойно и не тихо. Наоборот, слух почему-то улавливает в противоестественной тишине любой микрошорох. Он может сосредоточиться в шуме столовой, где не смолкает грохот и звон на кухне, гораздо лучше. В наушниках нет никакой музыки, он втыкает их, чтобы к нему никто не подходил. Люди даже не обсуждают других людей, которые сидят одни, если видят, что те всё равно их не услышат. Парадокс, но факт: сплетничают обычно так, чтобы сплетни дошли до тех, о ком. Он думает над тем, куда всё-таки пойти, и не стоит ли уже просто дождаться, когда этот придурок доест и уберётся по своим делам, как вдруг замечает, прекратив пялиться, не моргая, в учебник, что в принципе поднос напротив опустел. Он видит краем глаза, моргнув наконец, как Ларс водит по верхушке своей банки с газировкой пальцем. Водит достаточно долго, чтобы стало не по себе, потому что это уже странно. Ян поднимает на него взгляд очень-очень осторожно. Крайне медленно на случай, если спалится. Он может просто задуматься и смотреть в свой телефон ведь, не так ли? Увлёкся каким-нибудь видео и ленится открыть банку. Переваривает, блядь, обед. Бывает. Ларс смотрит прямо на него, и стоит их взглядам столкнуться, улыбается так, будто изо всех сил старается этого не сделать: не показывая зубы, но так широко, что Ян фиксирует всё сразу: форму губ, размер рта, цвет, хотя они здорово бледнеют от того, как сильно натянуты. У него такое лицо, будто у Яна на лбу написано «долбоёб» фломастером, как минимум, и он в таком виде проснулся и пошёл на уроки, и вот теперь одноклассник не знает, как ему об этом сказать, хотя не может сдержаться от смеха. Ян, оттаяв после первого мгновения, что примёрз от неожиданности к стулу, решает пялиться на него, не моргая, в ответ. У него своеобразная внешность, выразительные глаза, он знает об этом и не прочь этим пользоваться. Не то чтобы у него угрожающий вид, конечно, но люди часто смущаются, если смотреть на них прямо и безразлично. Становится почему-то только хуже. Ларс прищуривается буквально на пару миллиметров, так что глаза будто покрываются такой сомнительной поволокой, или на них падает тень, а затем снова заставляет Яна вздрогнуть, когда щёлкает замком на банке. Щелчок и шипение просто нарушают его самообладание, и Ян закрывает глаза, прежде чем закатить их от раздражения. Он бесит самого себя. Чего ему дёргаться? Ларс отпивает, и даже его губы посередине становятся фиолетовыми от красителя «под как бы виноград», нарисованный на банке. Ставит её обратно на поднос, в мокрый круг, оставленный конденсатом. Поворачивает телефон к Яну, наклонив вперёд. — Я думаю, ты меня слышишь, если что, но мало ли. Вдруг у тебя правда что-то играет там. Хотя тогда бы ты не дёргался, — бормочет он почти неслышно, хотя не шепчет, и Ян пялится на его рот, чувствуя, что даже под жилетом, рубашкой, и майкой у него всё тело леденеет. Телефон не убирается. Почему-то кажется, что хотя ему точно не понравится то, что он там увидит, лучше посмотреть на экран, потому что Ян лихорадочно соображает, как это выглядит со стороны. Ему что-то показывает одноклассник, и если он не посмотрит, это точно привлечёт внимание, а если посмотрит, то что бы там ни было, пусть даже трупы младенцев, со стороны это будет совершенно нормальным. Он выбирает посмотреть. И чувствует, как седеет, если, конечно, онемение в области всей головы может быть симптомом резкой стрессовой седины. — Я всё хотел спросить просто. Речь о вот такой банке или той, что на триста тридцать? Волосы на руках у Яна встают дыбом, и самое ужасное, что они оба это видят: его руки лежат на столе, а рукава засучены до локтей. Ларс молчит, хотя рожа у него каким-то образом становится ещё поганее, чем была до этого. Он снова поворачивает телефон к себе и водит пальцем по экрану, вроде как в поисках чего-то конкретного. У Яна обед поднимается обратно к горлу. Он, кажется, забыл, как дышать, и видит, как его рука на учебнике истории трясётся мелкой дрожью. Страница прилипает к ладони. — Давай попробуем избежать тупых реплик типа «не понимаю, о чём ты» или, например, «пошёл на хуй». Я тебе вообще не советую прибегать к каким-то резким движениям. — Что?.. — Ян наполовину пытается прояснить, что происходит, наполовину на полном серьёзе не понимает, правильно ли расслышал. — Я не настаиваю же. Ты можешь сказать мне, что тебя не интересует наш разговор, а я тут же отправлю вот это Вольфгангу. Как думаешь, он кого-нибудь здесь узнает? Он, может, конечно, и не знает о твоём существовании, — Ларс театрально пожимает плечами и надламывает брови, всё шаря в телефоне, — у него, знаешь, есть такие заскоки типа эгоцентризма, и он мало кого замечает. Но как считаешь, если я ему напишу твоё имя и скажу, что это твоих рук дело, он мне поверит? Он нарцисс, конечно, но не дурачок, читать умеет. Оценки у него отличные. Узнает он, чьи там блестящие кудри цвета воронова крыла Магнус разглядывает в зеркале? Почему, кстати, Магнус? Это какая-то отсылка к его члену, или это я такой испорченный? Хотя о чём я. Слово «испорченный» за столом, где ты сидишь, вряд ли употребимо к кому-то ещё. Ян открывает рот, чтобы возразить, но выдыхает вхолостую, а затем хватает воздух ртом, потому что его вдруг резко не хватает. Зубы вдруг начинают стучать друг о друга. Он даже не знает, что хотел сказать. Как именно возразить. Возразить против чего. Он не писал этого? Он писал. Нет смысла притворяться идиотом, ему Ларс только что уже сказал, что будет, если он начнёт строить дурачка. Телефон у него в руке, и судя по всему, у него каким-то образом есть либо почта, либо телефон Вольфганга. Достаточно десяти секунд или меньше, чтобы отправить ему самые кошмарные куски с участием «Магнуса», чтобы он узнал себя. А когда он поймёт, кто это всё написал… — О, вот и он, — Ларс с каким-то фальшивым удивлением сдвигает взгляд влево, к дверям столовой, и Ян машинально оглядывается, просто не поверив. Это шутка. Он тут же жалеет о порыве, потому что если это правда прикол, то он только сильнее унижается, так реагируя. Но всё ещё хуже. Это не шутка. Вольфганг и Густав в самом деле как раз обходят столы, чтобы пройти к полке с подносами. — Я могу просто подойти и показать ему это. Взять у него интервью, как у протагониста «популярного гей-романа». Это ведь ты, Вольфганг? Магнус же вылитый ты, разве нет? Странно, извини, наверное, я ошибся. Мне просто Ян сказал, что это так. Ну, автор. Ну, ты понимаешь. Вот тот Ян. Что учится с нами. Он — автор этого всего. Ты что, разве не в курсе? Ты не читал? Странно, эта штука порвала сеть уже года как два или два с половиной. Сначала, конечно, так себе было, но он прогрессирует, понимаешь, набивает руку. В общем, конечно, очень жаль, что ты не читал, но я искренне рекомендую. Страсти плещут через край. Особенно в той главе, где ты… Ну, ты сам узнаешь, — Ларс не может больше бормотать, у него болит горло, и он переходит на шёпот, хотя паранормальным образом он звучит громче, чем бубнёж до этого. Он нёс это всё, глядя как бы за окно, где по стеклу ползут косые линии от дождя, но к концу вдруг сдвинул взгляд обратно на лицо Яна и улыбнулся. И Ян понял, да. В той главе, где Магнус делал такое, что если Вольфганг прочтёт это, речь перестанет идти просто о социальном массовом убийстве, бойкоте или травле. Он ему просто голыми руками сломает шею. Ян молчит, потому что не знает, что делать. Просто не нащупывает ни одной идеи, хотя очевидная крутится в голове как-то неуверенно. Что бы ему сказал любой человек из тех, что читают его роман-квест, который тянется с момента, как он осознал, что ему нравится, четыре года назад? В основном его читают женщины совершенно разных возрастов и социального положения. Что бы ему сказала любая из них? «Засуди этого козла», как минимум. «Расскажи об этом директору». «Сделай что-нибудь». «Скажи родителям». Но тогда все узнают про роман. Все смогут прочесть его. Даже его мать. «И что ты предлагаешь, ничего не делать? Ты думаешь, он тебе всё это говорит, потому что просто решил поаплодировать твоему таланту и попросить автограф? И угрожает рассказать Вольфгангу он тоже поэтому?» — говорит голос здравого смысла. — Ты думаешь о том, чтобы пойти и пожаловаться на меня? Не получится. Я, во-первых, скажу, что полный бред какой-то, я понятия не имею, о чём ты говоришь, я не читаю гейские писульки в сети. А во-вторых, так все узнают о том, что ты пишешь. Точнее, что это пишешь именно ты. Попробуй обвинить меня в том, что я тебе угрожаю, и ты дашь мне карт-бланш на то, чтобы вообще всем рассказывать о том, что мой одноклассник годами пишет порнуху, а потом ещё придумал, что я ему угрожаю. Уточним на минутку. «Рольф» — это я? Как ты там сказал… «Слишком этичный, чтобы рассматривать, как объект интереса». Ян как раз думает об этих словах, написанных буквально пару месяцев назад, в начале нового учебного года, когда они снова встретились после летних каникул. Как он заблуждался, мать его. Это даже не заблуждение, это просто… — Ты так и не спросил, чего я от тебя хочу, кстати. Обычно это все в кино делают. Да даже в книгах делают, когда понимают, что их шантажируют. Ты ведь гей. Ты читал «Сэймур против гомосексуальной повестки?» Помнишь, как там всё было? Ян помнит. Ян — гей, это факт, и книгу он читал. Примерно поэтому он и не задавал этих тупых вопросов. — Так вот у нас всё будет по-другому, — Ларс улыбается, положив телефон экраном вниз на стол, сцепив пальцы в замок и поставив на них подбородок, как на полочку. Вид у него умиротворённый донельзя. — Тебя задело, что ты — третьестепенный персонаж? Или что я назвал тебя недостаточно интересным? — вырывается у Яна, и он сам в ужасе, с каким презрением голос звучит, потому что ожидал, что вырвется нервное блеянье. — Нет, мне имя «Рольф» тупо не понравилось. И ты не ответил на вопрос. Банка-то какая была? И откуда столько подробностей? Не пугай меня, не говори, что ты это правда пробовал. Ты ведь не делал ничего из того, что там у «Робина» с «Магнусом» было, так? — На двести пятьдесят миллилитров. Почему тебя это интересует? Ларс поднимает брови, хотя улыбка наконец сползает с его лица, и он выглядит если не удивлённым, то как минимум раздражённым. — Какой ты неприветливый. — Ты бы на моём месте тоже не был. — О, я был на твоём месте, «Робин», — Ларс снова расплывается в улыбке, и Ян наконец улавливает её подтекст. Она будто сочувствующая. Он сострадает ему в чём-то, только неясно, в чём именно. В том, что Яна шантажируют? Так это же он сам и делает, мать его. — Ты мне решил помочь, что ли? Как с этим связана банка? Ты меня сведёшь с Вольфгангом, и мы будем жить долго и счастливо? Вряд ли. — Я тоже думаю, что вряд ли. Я даже не думаю, что Вольфгангу интересны такие вещи. — Они могут быть ему интересны, но не со мной. — Это да, ему нравятся мальчики постарше, — Ларс делает страшные глаза, и Ян чисто машинально, как писатель со стажем, замечает вдруг, что они не карие, как он шесть лет думал, изредка сталкиваясь лицом к лицу. Они серые, просто на них падает тень от ресниц, и оттенок такой мутный, грозового неба. Бесова романтизация всего подряд в его голове. Грозовое небо, блядь. Его шантажируют, а он. — И что ты сделал, когда был на моём месте, «Рольф»? — передразнивает Ян, тяжело вздохнув. — Расстроился, что Вольфгангу интересны мальчики постарше с дипломом по истории и педагогике, а потом пошёл в библиотеку и напоролся там на твой аккаунт писателя-порнофантаста, — смеётся Ларс в ответ, искренне довольный собой. — Оборжаться можно. Ян пытается скрыть это, но он в замешательстве. Он правильно понял? Это была довольно большая порция информации. Ему нравится Вольфганг? Тоже? Как Яну? Это значит… То есть… Тогда почему он вообще… Он привязался из ревности? Он ревнует Вольфганга к Яну, потому что им обоим он нравится в одном и том же смысле? Потому что другого смысла быть не может. Вольфганг довольно однозначный человек, и как-то «вот так» его воспринять нельзя. Разве что быть дровосеком по специальности и накануне отсидеть лет восемнадцать в строгом режиме. …Ян ничего не понимает. — Я вдруг понял, что мне интересно, кто это пишет. — Хочешь автограф? — Ян закатывает глаза и закрывает свой учебник. — Нет, хочу проверить, знает ли этот кретин, о чём он вообще пишет. — Нет, не знает, это мои фантазии. Ты доволен? — Ян резко встаёт из-за стола и поджимает губы, пока заталкивает вещи в сумку. Ларс тоже встаёт, убирает телефон в карман, берёт поднос с пустой тарелкой, и Ян не успевает отшатнуться. — Ой! Как это я так неосторожно. Тебе, наверное, лучше пойти и переодеться? Советую застирать пятно, а то останется, и брюкам жопа. Кстати, о жопах. Ян отказывается верить в происходящее, и как откровенно это было сделано. Он смотрит на серые штаны, на которых расплывается фиолетовое пятно от газировки. Практически полная банка окатила его точно от пояса вниз. — Ты… — начинает он было, но снова теряет ход мысли, потому что у него в голове не укладывается. — Я буду доволен, когда ты мне немного подробнее расскажешь о своих фантазиях. Или я могу случайно что-то кому-то сказать о тех, что уже видел, — Ларс, одной рукой придерживая поднос, прижатый краем к его телу, второй держит его за ремень, прямо за пряжку, и бормочет, стоя почти параллельно ему, как будто просто проходит мимо, но зачем-то задержался. Ян не понимает, почему всем плевать, никто даже не смотрит на это, как минимум персонал столовой за линией раздачи. И Вольфганг с Густавом не смотрят тоже, о чём-то болтая за столом у окна. Он отвечает только взглядом, метнув его в Ларса почти в упор, потому что очень хочется спросить «Ты больной, сука?» Но останавливает данный недавно совет не делать резких движений. — А ты напиши об этом, — тот пожимает плечами, сделав брови домиком, опять в этом фальшивом сочувствии, — а то, вижу, очень много вызвало эмоций.