Длинная темнота. Радиомолчание

Это истинная правда. Я действительно поверил в то, что умру тогда. Умру так же, как умерли мои записи в тетради и на обрывках желтых газет, которые я трепетно складывал по порядку, нумеруя пожухлые листы. Сколько раз я был близок к тому, чтобы перешагнуть черту, отделяющую жизнь от смерти, сколько раз с испугом глядел в лицо черной старухе с косой и слышал собственное замедляющееся сердцебиение, сколько раз искушался сладким блаженным концом. Но никогда я не верил в смерть настолько, насколько поверил в тот раз, когда дописал свою исповедь на отсыревших листах бумаги, исписал последний карандаш, сложил листы в ящик и задвинул глубоко под скрипящую койку и двинулся в горы, взяв с собой только самое необходимое. Я был готов и ждал. Мне, к счастью, попался рыщущий волк, и я следовал за ним, но он оказался полностью слеп и не уделил мне ни минуты своего внимания. Я видел, как взволнованно двигалась мочка его носа, как любопытно поворачивались уши, распознавая необычные звуки скрипящего снега под размеренными шагами ботинок на резиновой подошве. Интересно, слышал ли этот волк когда-нибудь человеческие шаги? Знает ли, что такое охотничье ружье? Не так давно здесь жили люди. Об этом говорили оставленные вещи в заброшенных домах и некоторые съестные припасы, которые еще не успели пропасть. Кое-где я находил оружие и патроны. Промерзшее, отсыревшее, но альтернативы у меня не было, и я брал, что было. Оно нередко давало сбои, и пришлось научиться рассчитывать каждый выстрел и выжидать самого удобного для него момента. Стрелял я только в оленей, а волков и медведей предпочитал обходить далеко стороной. Жилистое оленье мясо я зажаривал на костре, кое-что замораживал, кое-что высушивал (получалось что-то типа мясных галет). Мясо было жестким, пресным, но для усмирения голода прекрасно подходило. Волк обернулся ко мне, смотря невидящими глазами. Даже в сумерках было видно серо-голубую пелену на них, навеки сделавшую волка калекой. Несмотря на это, он ничуть не чувствовал себя ущемленным и словно излучал через слепые глаза свет изнутри. Я поежился, как от порыва ледяного ветра, но и не думал отступить и уйти. Этот зверь был совершенно особенным, хотя возможно, я возлагал на его долю слишком большие надежды. Волк покачнулся и мягкой поступью зашагал ко мне. Это было так легко и непринужденно, что я даже не успел вытащить ружье из-за спины. Когда он оказался в нескольких метрах от меня, я уже не думал шевелиться. Тело мое словно сковало, но это был не страх, а восхищение бесстрашием зверя перед неизвестностью. Я в тот момент сидел на корточках, сумка моя стояла прямо в снегу рядом со мной. Кажется, я понял, что заинтересовало зверя. Все дело было в мясных галетах, которые я взял с собой. От сумки шел запах жареного мяса, и он пленил волка. У меня появилась идея. Медленным осторожным движением моя рука направилась к рюкзаку и зашуршала, открывая его. Волк насторожился, опустив голову. Он мог рассчитывать только на слух и обоняние. Но сейчас он был совершенно сбит с толку и не знал, уходить ему или оставаться здесь, рискуя жизнью. Я извлек из рюкзака одну галету и бросил ее волку. Он услышал звук шмякнувшегося куска мяса на снег. Мочка его носа зашевелилась, вдыхая запах оленины. Он может и хотел уйти, но ничего не мог с собой поделать. Незрячему волку вряд ли часто сопутствует удача в охоте. Он слишком долго жил на подножном корме, чтобы проигнорировать эту подачку. Но он совсем не спешил, неслышно ступая огромными лапами по снегу и вдавливая его между подушечек. Наконец, волк оказался в двух метрах от меня. Он опустил огромную лохматую морду вниз, обнюхивая галету, кажется, слегка лизнул ее и снова поднял голову. — Ешь, — хриплым шепотом обронил я и сам вздрогнул от своего голоса. Кажется, это было первое, что я произнес за несколько месяцев со дня крушения моего самолета. Волк навострил уши. Ничего такого он прежде не слышал, но и не думал рычать в мою сторону. Он совсем не чувствовал опасности и стоял крепко на своих лапах, немного расставив их в стороны. Он был не из трусливых, и позой своей не выражал ни малейшего желания удрать при любом сомнении. Я был восхищен этим животным, преисполненным гордости. Ноги мои, правда, уже совсем затекли, и я был вынужден подняться. Волк не шелохнулся, когда я вставал, и будто окаменел, превратившись в прекрасную статую, вместо мрамора сотворенную из костей, жил и шерсти. Мех на шее и спине животного слегка приподнялся, и только этим он выразил свой трепет. Придерживая лямку ружья, я плавно подобрал с земли свой рюкзак и натянул его на плечи. Волк вдруг вышел из оцепенения и отступил от меня. Не издав ни малейшего звука, не обернувшись, он вернулся к своим делам, устремившись неспешной рысью к густому лесу. Галета осталась лежать нетронутой. Я был поражен, поскольку ожидал от него более теплого приема. Он, словно сказать, разбил мне сердце, и мне ничего не оставалось, как спуститься с холма к шоссе и отыскать свой трейлер, в который, как думал еще днем, я уже не вернусь. К тому времени, как я вернулся домой, на лес опустилась непроглядная мгла. Ни одного фонаря, ни одного света в окне. Заброшенный поселок издали выглядел неестественно, выступая огромными темными квадратами в перелесье. Ледяная гладь навеки замерзшего озера блёкло отражала лунный свет. Эта ночь была ясной впервые за долгие недели. Утром я проснулся гораздо в более приятном расположении духа. Наскоро перекусив печеной консервированной фасолью из банки, я взял свой мешок, бросил туда три сухие галеты и выдвинулся в путь. Душа моя устремлялась к холму, где я вчера встретил слепого волка. К моему облегчению, ни ночью, ни утром метели не было, и я с легкостью нашел свой вчерашний след. Я добрался до вершины куда быстрее, чем в первый раз. Дневной свет позволил мне хорошенько рассмотреть это место. Холм был на удивление пустынный. Редкий сухой бурелом, деревьев совсем нет, только на склонах, и ни одной живой души, даже криков птиц не слышно. «Только незрячий волк мог забрести в такое место» — подумал я. Обойдя вершину, я не нашел ничего интересного, и принял решение развести небольшой огонь. Наломав веток с кустарников, я собрал их в кучу, разгреб снег, освободив небольшой кружок промерзшей земли, и чиркнул спичкой. В мешке у меня всегда была ветошь. Когда огонь достаточно разгорелся, я снял ботинки и погрел ступни. Языки пламени почти задевали шерстяные носки, но я только радовался их жару, подкидывая в огонь ветки. Я достал из мешка кусок оленины и немного обжарил его, наколов на прочную ветку, как шашлык. Когда мясо было съедено и ступни полностью согреты, я обулся и решил немного пройтись по холму. Можно было попытаться расставить здесь пару ловушек для кроликов, но я был не уверен, водятся ли они в этих местах. К тому же, нужно было периодически ходить и проверять их, и лучше было поставить их поближе к моему домику. Дорога к вершине холма занимала у меня немного-немало час, но подниматься по снежному склону три раза в день я был не готов. Я тщетно искал здесь какие-нибудь заброшенные постройки — похоже, люди из поселка внизу, которые жили тут до меня, тоже отчаялись найти что-либо полезное на этой безжизненной местности. Побродив еще с четверть часа, я нашел кое-что, что меня заинтересовало. Восходя выше, холм упирался в почти отвесную скалу с небольшими уступами. Солнце мешало мне разглядеть, что находилось наверху, но моя интуиция была сильна и редко меня подводила. Мне нужно было взобраться на эту вершину, решил я. Я часто доводил себя до опасности в своих попытках найти жизнь или хотя бы связь с внешним миром, но сидеть на одном месте в ожидании спасения и поглощения своего существования рутинными обязанностями, вроде сбора дров или ловли рыбы, было хуже всего. Последние недели я провел достаточно времени в обессиленной муке, медитативно нарезая оленье мясо на куски и подвешивая их на веревку под потолком, а то и просто обездвиженным, на кушетке, в ожидании смерти. Теперь я твердо решил лезть наверх и искал способы. Можно было соорудить что-то вроде троса: в трейлере возле озера у меня была веревка, но недостаточно длинная. Разве что связать ее с той, на которой я сушу мясо. Можно и по-другому — вскарабкаться по скале, цепляясь острыми крюками за расщелины. Скала была не слишком высокая, но довольно опасная. Я вернулся к костру, обдумывая варианты и ненароком осматривая окрестности. Слепой волк сегодня не появлялся. Нужно было возвратиться домой до темноты и приготовить снаряжение для подъема наверх. Забросав кострище снегом, я подобрал мешок и бодро двинулся к тропе, ведущей вниз, к просеке. Метров через тридцать я с удивлением обнаружил место, где вчера повстречал волка в сумерках. Здесь росла одинокая сосна, чуть подальше — опушка, где рыскал косматый. Я внимательно осмотрел место. Галеты, которую я оставил, нигде не было видно. Возможно, заблудший медведь нашел мою находку, я не знал наверняка. Чуть меньше, чем через час, я спустился к синему трейлеру на берегу. Ветра не было, и еще издалека я услышал, как кто-то копошился в ящиках, где я прятал съестное. Я осторожно снял ружье с плеча и стал продвигаться к складу с припасами. Ледяной металл оружия обжигал мне руки на морозе, но я крепко сжимал ружье, потому что не знал, что меня ждет. Никто не исключал вероятность прихода сюда голодного медведя в поисках пропитания. Солнце сядет только через час, может, чуть позже. Небо над замерзшим озером еще не думало темнеть, оставаясь насыщенно-синим (денек выдался погожий), но вдали, у самого горизонта, где небо встречалось с ледяной гладью замерзшей воды, затевалось какое-то волнение. Обычно непогода, бури и метели приходили со стороны гор, поэтому я не придал этому наблюдению значения. Все мое внимание приковывал зверь, бесстыдно роющийся в моих припасах. Когда я практически бесшумно завернул за угол домика, то с облегчением не обнаружил там ни медведя, ни волка. У ящика, шумно вбирая носом запах мяса и торопливо копая снег, копошилась грязно-серая худая лиса с проплешинами на меховой шубе. Она не слышала моих шагов и, увидев меня с ружьем наперевес, была ошарашена на долю секунды, а затем без раздумий кинулась наутек. Когда я подошел ближе, то увидел, что угол ящика погрызан, как бывает с ножками стульев в доме, где живет нерадивая собака. Припасы нужно было куда-то убирать повыше, чтобы не привлекать местных зверей, но сейчас мне было не до этого. Забыв о еде и только выпив два глотка кипяченой воды из бутыли объемом в два галлона, я принялся мастерить свои крепления. У меня нашлись кое-какие грубоватые куски металла, но они оказались слишком тупыми, чтобы с их помощью взбираться на скалу. Еще немного обдумав, я отыскал у себя пару старых кухонных ножей, которые нашел в поселке. Для нарезки еды они уже точно не годились, а мне могли принести пользу. Я обернул рукояти кожаными ремнями, сделал крепления для рук. Но нужно было кое-что еще, чего у меня не было. Наскоро перекусив затвердевшим злаковым батончиком, я вытряхнул из своего мешка все лишнее и, привычно прихватив ружье, выдвинулся к поселку. Около месяца назад я обошел все дома, которые увидел, но тогда цели мои были ограничены поисками съестного и тем, с помощью чего можно выжить: я собирал консервы, полотенца, крепкие нити, всякую мелочевку; сейчас же мои потребности были совсем не физиологическими. Первое, что попалось мне на пути при входе в поселок — это заброшенная заправка. Кажется, в прошлые свои вылазки я уделил ей меньше всего внимания, прихватив только пару канистр, на дне которых переливался бензин. В гараже я нашел ножовку по металлу, сломанную, затупленную, и, не раздумывая, взял ее с собой. На полу валялся потрепанный автомобильный тросик для буксировки, и он также отправился в мой рюкзак. Следом за ним последовали две автомобильные грелки (кажется, в этот момент я разошелся и стал брать почти все подряд, за что цеплялся мой взгляд). Я чувствовал, словно попал на какую-то гаражную распродажу у соседей во дворе. Когда я вышел из ветхого здания, то обнаружил, что мой мешок значительно отяжелел и наполнился самой разной бесполезной ерундой, которая, скорее всего, мне никогда не пригодится. Тут были и провода, и побитые фары, и бог весть что еще. Морозный воздух отрезвил мою голову, мысли прояснились, и я открыл мешок и вытряхнул из него весь металлолом, что только что кропотливо набирал вещь за вещью. На дне остался лежать только автомобильный трос да ножовка. Я с грустью посмотрел на гору мусора из железа и помутневшего стекла на снегу и зашагал дальше, оставив ее как напоминание о человеческой жадности и безрассудстве. На поселок как-то неожиданно надвинулись сумерки, и даже проведя столько времени вне общества, я, как типичная жертва цивилизации, ждал зажжения уличных фонарей, словно не проводил эти полгода в бесконечных метелях, бурях, в поисках пищи и средств существования. Опустевший поселок, занесенный снегом, тоже являлся своеобразной жертвой цивилизации. Часть зданий была разрушена, как от землетрясения, крыши обвалены, часть сохранилась почти прекрасно. Я шел посреди широкой, заваленной снегом автомобильной дороги. Она соединяла все здания в единую цепь, отделяющую равнинный берег озера от поросших мохнатыми соснами холмов, переходящих в суровые горы и — подальше — в совсем неприступные скалы. Туда меня и тянуло. В конце концов, когда я решил зайти в один из домов, выглядящий с виду вполне пристойно, то понял, что забыл в трейлере фонарь. Но, похоже, делать было нечего. Я поднялся по скрипящим доскам ступеней на крыльцо и толкнул обветшалую дверь внутрь. Дом встречал меня неласково: в мрачных пустых комнатах лежали раскиданные вещи, а в разбитых окнах порывисто свистел ветер, предвещая ночную бурю. Когда я закрыл за собой входную дверь, то очутился в этом забытом богом месте лицом к лицу с угрюмой безмолвной темнотой. Пар от моего дыхания, который на уличном морозе тут же собирался в маленькие кристаллики и оседал вниз, здесь, в доме, становился белым облаком и растворялся где-то в воздухе. Нужно было спешить, пока ночь не застала меня врасплох. Я облазил все буфеты на кухне, но предсказуемо не нашел ничего, кроме хлама и заплесневелой еды. В доме был второй этаж с тремя небольшими спальнями, которые сохранились весьма неплохо. Кровати, полупустые дрессеры, стулья — вот и все, что я нашел наверху. Из санузлов я, недолго думая, забрал пару больших кусков мыла, после чего решился взглянуть в зеркало. В собственном отражении я разглядел угрюмого, обросшего бородой и усами взрослого мужчину, походившего больше на лесника в заточении, чем на пилота в небольшой американской компании родом из Миннесоты. Я поспешно отвернулся от зеркала и решил спуститься вниз, наугад ступая по лестнице на первый этаж. Под лестницей я нащупал узкую дверь, которая должна была вести в чулан. Здесь уже и без света было не обойтись, и я достал коробок длинных спичек из кармана куртки и, чиркнув, зажег одну. Передо мной был небольшой склад с множеством полок. Коробки, коробки, целое множество коробок, и проверять содержимое всех их сейчас мне не слишком хотелось. Я опустился на корточки и стал осматривать вещи, разбросанные внизу, под полками. В основном здесь были инструменты, какие-то кабели, и аккуратно прислоненный к стене стоял топор. Я немедленно изъял его и уложил в рюкзак. Топор был прекрасный. Сердце мое учащенно забилось, когда среди вороха прочего хлама я разглядел острые металлические лезвия. Стараясь не пораниться, я осторожно вытянул из кучи пару «кошек». Крепления были порваны, но это меня не огорчило. Я не мог поверить в свою удачу. Немного подлатаю их, завтра же отправлюсь в горы и начну восхождение. В ту секунду, когда мою голову заполнило радостное возбуждение от предстоящего подъема, догоревшая спичка больно обожгла мои пальцы, и я уронил её на пол, притоптав носком ботинка. Не менее одухотворенный, я сложил «кошки» в сумку и отправился в обратный путь до своего домика. Когда я вышел на улицу и захлопнул дверь, на поселок уже опустилась кромешная темень. Свет изучала только большая круглая луна, низко висящая над ледяной гладью озера. На удивление не было ни пронизывающего ветра, ни сильного мороза. Я преодолел метров двести, прежде чем понял, что за мной кто-то следит. Оборачиваясь, я не видел ничего, кроме заброшенного поселка позади, все больше удаляющегося от меня, но ясно знал, что кто-то за мной идет. В темноте я видел скверно, хотя днем на зрение не жаловался. Пытаясь унять беспокойство, я стал мычать под нос какой-то знакомый мотив из песни, но дрожь в пальцах от этого не проходила. Я замер на месте, прислушиваясь к звукам ночи. Здесь не было ни сверчков, ни гулких криков сов — ничего из того, что я привык слышать дома. Я пытался разобрать хотя бы легкий шорох ветра в горах или верхушках сосен, скрежет ледяных пластин от передвижений неуклюжих зверей, но все, что я мог слышать — это моя собственное тяжелое дыхание. Я рваным и таким же неуклюжим движением достал из-за спины ружье и прицелился в темноту, из которой только что пришел. С каждой следующей секундой я разочаровывался в том, что эта темнота была абсолютно пуста и опасения мои беспочвенны. Я разочаровывался, потому что это означало, что у меня проблемы с головой. У меня защипало в глазах. Безмолвную темноту нарушил лишь мой глубокий вздох, после чего я убрал оружие и зашагал к трейлеру. Поддаваться паническим атакам было очень легко здесь, в запустении. Через месяц повторений устаешь и пытаешься невольно их контролировать, усмиряя внутреннее беспокойство. Укрепляло и подогревало сие чувство редко приходящее на смену — истинное, когда опасения не были беспочвенными, и оказывалось, что в закромах действительно сидит зверь, а буря действительно приходит, когда ее ждешь. Наверное, так и рождается животная интуиция в небезопасной среде. Это была своеобразная эволюция сознания. Но уж точно я не думал, что еще раз встречу слепого волка. Он попался мне прямо возле моего трейлера: словно пес, встречающий после работы, вышел мне навстречу и встал на пути. В первую нашу встречу я был на его территории, а сейчас он милостиво решил прийти прямо ко мне домой. Не он ли следил за мной от самого поселка? — Ну, привет, — поздоровался я. Волк любопытно навострил уши, встал поодаль и замер, прислушиваясь к моим действиям. Я положил рюкзак у поленницы, взял оттуда несколько дров и привычными действиями принялся затевать огонь на костровище. Когда пламя вспыхнуло, зверь недоверчиво опустил голову к земле и стал принюхиваться. Если бы он был зрячим, до давно бы дал дёру при виде огня. Его стойкость и смелость внушала мне уверенность и силы. Как полагается поступать с гостями, я предложил волку поесть со мной, и он не отказался. Мы съели по отличному стейку из оленины: свой кусок я запек в костре, а волк довольствовался сырым, так как он еще не освоил огонь. На этот раз он проявил великодушие к моей еде и не спешил уходить. Он все еще держался от меня на расстоянии, так что мне пришлось положить мясо на снег и отойти назад к костру. После ужина мне нужно было заняться починкой креплений на ботинки. Я принес к огню кусок кожаного ремня, «кошки», которые нашел в заброшенном доме, нож и крепкую нить, и взялся за дело. Волк удовлетворенно лежал на протоптанном снегу, метрах в двадцати от меня, устремив слепые глаза в сторону леса. Уши, однако, были направлены в мою сторону, и я счел это за благосклонность. Я провозился с креплениями не меньше двух часов, не замечая ничего вокруг. Лишь когда огонь почти погас, и под мою одежду начал забираться ночной холод, я отвлекся от своего дела. Волка нигде не было видно. Я и не надеялся, что он соизволит остаться, чтобы проводить со мной все время. Не насколько мы еще привыкли друг к другу. Пришлось занести вещи в трейлер, включить фонарь и доделывать крепления за столом. Здесь было существенно холоднее, чем у огня, но буржуйку разжигать я не стал. Когда я заканчивал починку, глаза мои почти слипались. За маленьким окошком порывисто свистел ветер, на улице уже стояла глубокая ночь. Я разулся, снял, наконец, пуховую куртку, и забрался в толстый спальник на кровати, который я подшивал несколько раз мехом изнутри, чтобы утеплить его. Через четверть часа я прекратил дрожать и почти согрелся, забравшись в мешок с головой. Это было привычное мое засыпание в трейлере. Я рассчитывал, что скоро придет весна, и протапливать домик придется еще реже. В конце концов, метели теперь почти не приходят, солнце поднимается в зените выше, морозы значительно спали в последние недели. Засыпал я с мыслями о завтрашнем восхождении на гору. Я приложил к этой затее слишком много усилий, чтобы что-то пошло не так. В полудреме до моих ушей донёсся оглушительный волчий вой недалеко от трейлера. Впервые этот звук был блаженен и не придавал мне тревоги. Я чувствовал себя в большей безопасности, чем когда-либо, зная, что мой покой стережет лесной хищник. Я совсем не предполагал, как сложно было для слепого волка принять все мои заботы в его сторону и найти в себе смелость прийти к домику. Отыскать трейлер по запаху было несложно — бури не было, и следы тяжелых ботинок не были заметены снегом. Зверь, пораженный брошенной ему мясной галетой, спустился с холма, виляя большими петлями и обходя стороной подозрительные запахи. Он обошел весь поселок, прислушиваясь к звукам, и, наконец, набрел на берег озера. Оставалось только дождаться, когда появится это странное облако запахов, состоящее из оленины, мокрой шерсти, сырого мяса и чего-то еще, чего волк не знал. Существо было большим, ходило медленно, ступая ровно и оставляя на снегу хорошо узнаваемые следы. Оно почти не издавало звуков, но все равно реагировало на него и давало куски мяса. Просто так. Это было поразительно. Когда к ночи стало холодать, существо сделало что-то невероятное, чтобы согреться. Волк чувствовал даже издали волны тепла от огня, но подходить опасался. Заинтригованный, он принял решение не уходить далеко и иногда приходить к этому существу и проверять, не принесли ли еще куски оленины, которая обычно попадалась ему редко. Так волк, сам того не подозревая, тоже стал частью бесконечной системы и начал свой путь эволюции.