Ocean Drive

«Любовь — это когда кто-то может вернуть человеку самого себя» Рэй Брэдбери©

Значение слова подушки Федор не знал и в детстве, а если и знал, то все равно использовал не по назначению. Если люди на ней засыпали, чтобы голове было мягко, то Достоевский ее обнимал. И теперь, когда он в кой-то веке мог спокойно уснуть не с каким-то куском ткани, набитой перьями, а с Сигмой, Федя был счастлив как никогда. Почему-то раньше проявлять инициативу казалось не правильным. Но теперь Федор все ночи напролет не отлипал от худого тела, подмечая, что ему уже второй месяц не снилось что-то страшное и кровавое, связанное с прошлым. «Сигма случайно не целитель? Хотя их сила работает иначе...», — в один момент подумал Достоевский, понимая, что у целителей шрамы заживают за неделю, а то и за три дня. А у парня все еще в некоторых местах видны следы от порезов. Внутренний перфекционизм намекал, что пора бы тоже начать готовиться к предстоящим тестам, и Федор почти неделю боролся сам с собой, убеждая, что все помнит и знает. Только вот начав проверять, осознал, что память освежить не помешает. Ладно хоть кто-то огромный конспект всего материала за год скинул, не придется искать.  Просиживая, как минимум, пол дня за ноутбуком, Достоевский мечтал выйти на улицу, вдохнуть чистый воздух и хотя бы на секундочку забыть о предстоящем тестирование. С другой стороны, это ведь не настолько сложно по сравнению с тем, что скоро будет сдавать Сигма. Вот кому переживать надо... А парень все давно выучил, приготовившись заранее, и теперь веселый сидел рядом с Федей, как обычно обнимая за шею. Это превратилось в некую традицию. Сигма подсаживался сзади и через время, ближе к ночи, засыпал на плече. А Достоевский продолжал также не принужденно сидеть, утопая в тепле, которое дарил ему парень. Когда Федор заканчивал, то тихо шептал: «Пойдем спать», — на что получал неразборчивое мычание. Достоевский укладывал парня на постель, укрывая и обнимая, а только потом прикрывал глаза. — Федя, повтори еще раз, когда у тебя тест? — сонно спросил Сигма, почти не соображая. — Через две недели, — Федор оставил поцелуй на руках, закинутых на плечи, решив мимолетом смутить парня. На странность, тот чуть оживился, немного покраснев. Сигма не совсем понимал, почему ему нравилось, когда Достоевский так делал. И предполагал, что просто не привык к таким неожиданным прикосновениям.

***

«Весной в каждом из нас просыпается маленький человечек — очень нежный и ранимый, жаждущий солнечных лучей, улыбок и объятий»

Олег Рой©

Федор вернулся домой раньше, радуясь освобождением от занятий на ближайшие 4 месяца. Сигма подскочил, стоило двери открыться. — Сдал? — глаза парня горели. — Да, — Федя протянул листок, который тут же с любопытством начали осматривать. — Молодец! — воскликнул Сигма через несколько секунд. — Теперь я полностью в твоем распоряжение, — произнес Достоевский, сам не понимая зачем, но замечая, что этим словам обрадовались. Федор уснул, чувствуя усталость из-за того, что не выспался этой ночью. Сигма гладил его по голове, читая книгу. Несмотря на интересный сюжет, мысли путались, как-то неуверенно утягивая между «Да» и «Нет» в сторону первого. Парень давно думал об одной затеи, только никак не решался предложить, выдвигая отговорки скорее себе, нежели как действительную причину... Достоевский проснулся после обеда и скучающе клацал по кнопкам ноутбука, осознавая, что теперь его можно убрать в дальний угол. Федор уже надумывал спросить что-нибудь у Сигмы, как парень подсел рядом, колеблясь. — Федя... — М? — брюнет закрыл крышку ноута, посмотрев в лицо парня. — Я хочу показать тебя одно место... — Сигма нервно теребил край футболки, опустив взгляд. Достоевский взял его кисть в свою руку, чтобы парень не нервничал. Сигма посмотрел в его глаза.  — Пойдем прямо сейчас? — Федя улыбнулся. — Ага. Федор поцеловал Сигму в щеку, слез с кровати и направился к шкафу. Парень несколько секунд непонимающе смотрел в его сторону, почему-то не ожидая соглашения, а потом тоже улыбнулся. Когда они зашли в лифт, Достоевский мельком заострил внимание на экране телефона. «15:16», — ему показались эти цифры не случайными. Будто была причина, почему Сигма выбрал именно это время. Убрав телефон, брюнет стал проницательно изучать парня, гадая, куда же они пойдут. — Это далеко? — спросил Федор уже на улице, не скрывая своего интереса. — Да, — Сигма решил не говорить конкретного места, да и не знал, как его вообще назвать можно, поэтому заглянул в синие глаза, намекая идти за ним. — Пойдем. Достоевский по привычке засунул руки в карманы, ощущая, как внутри разгорается любопытство. Он знал, как Сигма ненавидит переполненные бары, сигаретный дым и людные широкие улицы, где каждый взгляд замечал его. Если и есть такое место, то это, скорей всего, не кафе с вкусными пирожными и не парк. Это что-то другое. Может там не будет ярких вывесок, шума и привычных зданий, но Федя чувствует — там есть что-то особенное. Улицы Рэйкстора, как и всегда, пахнут кровью. Вдалеке разносится крик мальчишек, судя по всему, укравших пачки чипсов из магазина. Запах пропитанных грязью и солью курток, размытые дороги и изрисованные стены на заброшенных зданиях, которые для того и нужны, чтобы собирать слухи и передавать информацию... Этот мегаполис единственный, вмещающий в себя одновременно современное, новое и яркое с грязным, старым и страшным... Сигма шел не к центральной части и даже не к следующей улице Уэйна. Федор совсем не понимал, куда они могли прийти, рассуждая: «Он идет к краю города, но там лишь безлюдные здания. Может открылся какой-нибудь киоск? Нет, не то... Что же может быть такого на краю города?»... Увидев въезд в мегаполис, Достоевский догадался. Это место не в Рэйксторе, а за его пределами... Пройдя мимо П-образной конструкции, на которой светились красные буквы, Федор заметил тропинку, проходящую вдоль широкой дороги и постепенно сворачиваю куда-то дальше. Он сбавил ход, остановившись, и посмотрел на дальние просторы... Сигма тоже остановился, смотря на Достоевского, а потом подошел к нему. Федя словно оцепенел. Три года он не видел этой картины и даже не вспоминал о ней. Сердце забилось, а на глаза накатились слезы... — Федь... — Сигма взял брюнета за руку. — Ты раньше жил в деревне? — Да... — Вспоминаешь, как пришел сюда? Федор повернул голову на парня, так и намереваясь спросить: «Как ты узнал?» Сигма улыбнулся, читая мысли. Он тоже вспомнил весь этот путь... Достоевский на секунду задумался, потом сжал руку, чувствуя, что сейчас ему не грустно, напротив, он счастлив. Счастлив, потому что он прошел через все это, счастлив, потому что чья-то теплая рука утягивает его дальше, счастлив, потому что чувствует... Вокруг деревья, поля и кусты. Весна пришла давно, уже переходя в жаркое лето. Отовсюду веяло садом, яблоками и вишней. Возможно, где-то вдалеке находилась ферма. Легкий, чуть прохладный ветерок растрепывал пряди волос.  Парень не отпускал руку, действительно утягивая... И Федор в какой-то момент осознал, проходя меж линии деревьев, — Сигма не просто человек, он часть всех этих листочков, лепестков и зерен... В нем нет остатков лекарств, изготовленных из мертвых элементов, в нем нет того же сигаретного дыма, описуемый ядом, от него не несет дорогим алкоголем, смешанным с пивом... Им не двигали современность и время. Сигма жил иначе. Всю энергию он брал исключительно из зеленых кустов сирени, чистого воздуха и птичьего пения, прекрасно сочетавшегося с журчанием реки, отражавшегося на далекие расстояния необычным эхом...  Вся эта дорога, была похожа на приключение, далекий поход, загаданную мечту. И даже этот небольшой отрезочек — настоящее путешествие. Не просто цель и жажда увидеть что-то, а какой-то путь, дарящий сотню новых эмоций и мыслей. Ведь не каждый раз проходя через лес, ты думаешь о птицах, не каждый раз поднимаясь в горы, замечаешь другой воздух, не каждый раз окунаясь в реку, думаешь доплыть до его устья... По телу расползлось ощущение, будто какой-то щит распался, освобождая от привычных картин и рядом стоящих стен. Ведь здесь не было зданий, знаков и людей. И несмотря на открытое огромное небо, поля с подсолнухами и зернами не казались пустыми. Напротив, именно здесь зарождались мечты и идеи, именно сюда приходило вдохновение...  После долгих хождений, Сигма остановился посреди поля, где росла пшеница. Достоевский наблюдал в начале за ним, а потом осмотрелся вокруг. Рэйкстор остался позади, вдалеке виднелись маленькие домики Вэнска и мельницы.  — Когда меня выгнали, я даже поначалу немного радовался, ведь у меня была возможность делать все, что я захочу. Я нашел это место и долго лежал здесь, улыбаясь, как дурак. Я люблю природу, и мне казалось, что это и есть мой настоящий дом... Федор молча слушал, затаив дыхание.  — Ты когда-нибудь думал о том, чтобы убежать? Бросить все и начать новую жизнь по своим правилам? Достоевский отрицательно покачал головой, а Сигма сел на землю.  — Иногда мне приходили в голову такие мысли, когда во мне просыпалась ненависть, но я понимал, что ни к чему хорошему она не приведет, и что это вовсе не то счастье, к которому я хотел прийти.  Брюнет сел рядом, смотря на парня, который откинул голову назад, рассматривая небо. — Тем не менее, на многие мысли меня наводило именно это место. Мне казалось среди этих колосков и полос деревьев я мог быть собой, не тем, кем я хотел стать, а именно таким, каким я родился.  Федор понимал, о чем говорил Сигма, и он сам начал чувствовать происходящее как-то иначе. Будто природа не просто слово и значение, а твой друг, будто именно ночь с шелестом деревьев и солнечные лучи с подсолнухами могут тебя успокоить и принять... Сигма опустил голову и улыбнулся, уже не небу, а Достоевскому. Повернувшись к нему, он с некими искорками посмотрел в синие глаза, похожие сейчас на небо, которое постепенно розовело... Медленно, Сигма приблизился к покусанным губам, аккуратно целуя... Федя почувствовал, как внутри что-то начало тянуть, как прикосновения растапливали грудь, как серые глаза пленили, как он растворялся в каждом поцелуи и неясном желании не останавливать... Не выдержав он лег на траву, смешанную с пшеницей. Сигма, хоть и не совсем ожидал этого, навис сверху, продолжая целовать. После еще одного длинного поцелуя Достоевский нерешительно обнял парня, прижимая к себе, чтобы ощутить его тепло, его бьющиеся сердце и душу... Поцелуй, еще один, третий... Федор жмурился, как-то даже не пытаясь отрицать, что ему нравится, что он хочет все отпустить и ненадолго позволить чувствам контролировать его. Сигма целовал игриво, с долькой страсти и большой нежностью, какой мог только он. Достоевский в ней плыл, боясь, что она когда-нибудь закончится...  Этот мир, где никого нет, этот мир, где они вдвоем, этот мир, который создал Сигма, этот мир, где можно улететь в космос, прокатиться в поезде, увидеть пустыни и горы, загадать желание и вот так долго целоваться, просто потому, что хочется. Хочется влить все свои чувства, всю свою любовь, может даже сразиться и узнать, у кого она больше, а потом убедиться в своей интуиции, что победили оба... Сигма чуть отстранился, с улыбкой смотря на Федора, приоткрывшего глаза и успевшего совсем капельку разочароваться. Уже через секунду забыв об этом. — Посмотри на небо, — прошептал парень и сел, позволяя брюнету разглядеть плавно переливающиеся цвета и яркий, алый закат.  Солнце в городе не то, что в лесу и поле, ведь его опережают рекламные вывески с тысячью лампочек, не то, потому что его загораживают высокие здания, намереваясь стать выше звезды, не то, потому что никто не смотрит, занимаясь своими делами... И тут Достоевский наконец-то понял, почему именно тогда... Почему не раньше и не позже... Сигма просчитал все, чтобы они смогли дойти до этого места, поваляться и увидеть эту красоту с самого начала... Теперь Солнце казалось огромным, красочным, как фильм в самом лучшем качестве. И ты сидишь тут, тебя нигде не ждут и не торопят, ты можешь развалиться, зная, что никто не упрекнет, ты можешь дождаться звезд и загадать желание, ты можешь мечтать о всем, что только придет в голову... Федор никогда не думал, что сможет увидеть такой прекрасный закат и что при этом будет не один, что когда-нибудь почувствует целостного себя без добавок окружающих, что сможет ощутить эту эйфорию и счастье... — Я люблю тебя, Федя. — Я тебя тоже... Достоевский потерся носом о щеку Сигмы, продолжая смотреть, как большой красный круг уплывает за горизонт. И самое прекрасное в каждом закате и рассвете это то, что солнце и луна обязательно вернутся, подарив тебе свет и тьму... Наверное, смотреть закат как раз и нужно с кем-то дорогим, важным и значимым человеком. Ведь разделить ту же тишину и радость с прохожим вряд ли удастся. Люди слишком торопятся и боятся опоздать, чтобы тратить свое время на посиделки перед Солнцем. Поэтому нужно дождаться того самого, кто останется и будет сидеть до конца, не подчиняясь странной системе...  А если такого человека нет, то тогда можно посмотреть и одному, также восхищаясь красотой. И когда этот особенный человек появится, высказать ему, как долго его ждали на этом месте, как о нем мечтали и как ему сейчас рады... — Федя, ты счастлив? Достоевский задумался... А счастлив ли он? Сказать «Нет» было бы наглой ложью. Но у Федора складывалось ощущение, будто это счастье не полное, как оторванная частичка листа с текстом... Ведь в его жизни не было человека, которого он никак не мог отпустить... Тем не менее, он считал, что больше счастлив, чем нет, поэтому ответил: — Да, — он уткнулся носом в шею, вдыхая родной запах... Сигма улыбнулся. Федино счастье было важно для него. Возможно, даже больше своего собственного. — А ты? — спросил Достоевский, отстраняясь. — Я тоже счастлив. Федор несколько секунд смотрел на освещенное солнцем лицо парня, борясь с одним желанием... — Сигма. — А? — он повернул голову. — Поцелуй меня снова. Сигма усмехнулся, но поцеловал. Точно также, как тогда, а может и нет... Нежнее, ласковее, еще с большей любовью... На этот раз Достоевский самолично утянул Сигму на себя, чувствуя, как руки зарылись в его волосы.  Он попросил потому, что не мог этого сделать сам, потому, что проявлять инициативу не всегда его, потому, что для Феди все это слишком далекое и непонятное, хотя... Для Сигмы ведь тоже, но иногда он может становиться чуть смелее... Дыхание сбивалось, а губы продолжали прикасаться друг к другу, робко, аккуратно, будто боясь, что малейшей резкостью и напорством все испортят. Уже не было никаких оправданий, они просто в один момент ощутили себя детьми, потому что только дети зацикливаются на ерунде, только они могут вставать рано утром ради рассвета, только они собирают ракушки на берегах морей, только они мечтают об опасных приключениях и только у них всегда есть какое-то желание... И сейчас желание заключалось в теплых и нежных поцелуях, в ярком закате, освещающий половины лиц, в поле, укрывающим этот момент от других...  Прикрывая глаза, вдыхая природу и друг друга, наслаждаясь непривычной, но такой особенной близостью, хотелось смотреть в эти необычные глаза и целовать... Даже если кончатся силы, даже если внезапно пойдет дождь, просто целовать, потому что ничего больше и не надо, кроме любящих взглядов и бьющихся сердец... А ведь это даже не лето, а что, если они смогут приходить сюда чаще? Это место за какое-то малое время успело стать родным. Как будто оно и предназначалось именно для этих двух сердец, таких хрупких, скромных, маленьких, еще только начинающих свою жизнь... Федор правда не хотел ничего, кроме как смотреть в светлое лицо и серые глаза, ощущать эти теплые губы и тонкие руки на своей голове. Не хотелось думать о том, что будет потом: через час, через два, через неделю, через месяц и через год. Достоевский никогда не представлял себя даже близко с каким-нибудь человеком. Смотря на других, он ясно осознавал, что никто не сможет дать ему что-то такое, ради чего Федор захотел бы измениться... Сигма подарил ему компанию, в которой он не боялся собственных мыслей и чувств, в которой не приходилось прятаться от самого себя. Сигма стал самым любимым местом, в котором всегда было тепло и уютно. Даже сейчас. Его взгляд будто говорил: «Я обниму тебя и никогда не отпущу, потому что люблю». А может и не будто, возможно, Сигма как раз и шептал множество фраз меж поцелуями...  Тень сместилась, а солнце становилось ярче. Уже почти стемнело, а парень продолжал целовать, зная, что Федя хотел сейчас этого больше всего на свете, только произнести вслух не мог. Шелест деревьев и пшеницы как-то успокаивал, убеждая, что все хорошо. Достоевский опустил руки по сторонам, Сигма чуть отстранился, с улыбкой смотря на Федора, успевшего несильно покраснеть. Картина показалась забавной.  — Федя... — Сигма выдал смешок. — Что? — тихим, похожим на обиженный, голосом спросил Федор, смущенно повернув голову в сторону.  — Я люблю тебя, — чуть ли не горящие губы аккуратно прикоснулись к шее. Федор зажмурился, чувствуя, как в животе начали порхать бабочки, вынуждая все тело сжиматься от каких-то непонятных, но очень приятных ощущений... Руки Сигмы переместились в Федины ладони, и Достоевский окончательно сдался, пытаясь сохранить хотя бы капельку сознания.  Сигма целовал каждую часть шеи и щеку, не заметив сопротивления и не услышав просьбу перестать. Вот прикоснулся снова, потом еще раз, еще и еще. Рука немного дрожала, несильно сжимая кисть Сигмы, а Федор сбито дышал, пытаясь понять, что сейчас происходит. Стоило парню снова прикоснуться к коже, как внутри отдавало теплом. Глаза немного щипало, Достоевский смотрел, как последняя четверть Солнца заходила за горизонт. Сигма отстранился и лег на Федину грудь, продолжая сжимать его руки.  — Я давно хотел сказать тебе... Спасибо, — на лице парня осталась улыбка, наполненная радостью и счастьем. Федору не удалось произнести и звука, да он и не знал, что ответить... — Правда, спасибо, что не оставил, не обманул и не предал. Сигма произнес эти слова серьезным голосом, каким-то совсем не привычным, и Достоевский в очередной раз убедился, что эта серьезность не шла парню. Прям совсем. Ему подходили улыбка, радость, задумчивость, но никак не это... Так и не найдя ответа, Федор приподнял руки и обнял парня, тоже улыбнувшись.  Может эту тишину нарушать и не надо было, ведь даже в ней на душе оставались тепло и радость, ведь огненное Солнце продолжало двигаться, ведь Сигма все еще лежал на нем... Время не остановилось, но не мучал страх опоздать, жизнь текла, не напоминая об опасности, сердце стучало, в желании любить... Сигма слез с Достоевского, когда окончательно стемнело, и почему-то, этот вечер с самого начала казался каким-то уж больно уединенным и таинственным. Звезды постепенно становились ярче, а Федор влюбленно глядел на небо, не в силах пошевелиться.  Парень усмехнулся, вставая и подавая руку Достоевскому, которую, неожиданно, сразу же приняли.  — Пойдем домой? Федор кивнул. Идя до полосы деревьев, проходя мимо них, сворачивая на тропинку, в голове всплывали вспоминания... Как они впервые встретились, как гуляли по городу, как читали книги, играли в снежки, успокаивали друг друга одним своим присутствием... Достоевский помнил, как гладил Сигму по голове, ломая голову в попытке избавиться от кошмаров, как почувствовал к нему что-то теплое, как впервые поцеловал его...  Сигма шел впереди, иногда вертясь вокруг себя, чтобы рассмотреть, как изменяются деревья и трава в ночи... — Ну тебе же понравилось, — парень ухмыльнулся. Несмотря на темное небо, он разглядел, как Федор чуть смутился, всю дорогу улыбаясь... — Даже отрицать не буду. Достоевский решил отклониться от мысли, что хотел бы так пролежать еще несколько дней. Закат действительно был красивым, прекрасным и завораживающим, отдающим точной мыслью: «Предстоящее лето не может быть ужасным». Становилось прохладнее, и даже в ночи, когда всё обычно засыпало, природа отдавала часть себя, укрывая и защищая. Сигме, судя по всему, было не так важно замерзнет он или нет. Он просто был счастлив, ведь это время ощущалось иначе, ведь Федор шел рядом с ним, ведь его жизнь буквально окутана одной радостью, заботой и поддержкой. — Федя! «Почему мне нравится, когда он меня так называет...», — промелькнуло в голове. — Ты когда-нибудь хотел увидеть ночной город со стороны? Достоевский с неким вопросом посмотрел на парня, будто не понимая о чем тот говорил. — Не знаю, не задумывался об этом. Сигма улыбнулся. — Просто посмотри туда, — парень повернулся. Федор поднял взгляд, увидев Рэйкстор. Вроде не на каждом доме есть надписи, огромные плакаты и прочие рекламные баннеры и щиты, но со стороны казалось, что все стены горят, мелькая разными огоньками...  — Согласись, красиво? — Да... — протянул Достоевский, удивляясь, как Сигма мог находить что-то прекрасное в простых мелочах... Городской шум где-то вдалеке, кто-то собирался домой, а кто-то сражался в темных переулках... Все что-то делали и куда-то шли. А Федя с Сигмой просто наблюдали со стороны. Единственное, что их объединяло с миром это то, что они все маленькие пятнышки в великой схеме вещей...