Ocean Drive

«Нет ничего лучше воспоминаний. Да и ничего хуже тоже нет»

Антон Чехов©

В квартире царила чуть ли не мертвая тишина, лишь изредка нарушаемая шелестом страниц. Достоевский читал книгу, расположившись на кровати. Заняться было практически нечем, и Федор решил убить время, вспоминая когда-то давно прочитанные строчки.  Произведение было явно не веселое. А один абзац не впервые поставил в тупик, вынуждая брюнета с тяжелым вздохом откинуть голову назад. В глаза всегда легко бросались схемы ситуаций или пожие случаи, хоть каким-то боком описывающие давние события, из-за чего Достоевский зачастую порывался окунуться в море под названием «Прошлое», и даже утонуть там, не пытаясь выплать. Опуститься на самое дно и потом жалеть, что не справился с «простым» психологическим давлением. Вполне в стиле Федора. В книге как раз так и было написано: «Все мы хоть раз опускались на дно своей жизни. Там лежат наши игрушки и любимые сладости, родные и друзья. Все, что однажды изменилось выглядит заманчивым, несмотря на то, что ты все это знаешь. Вроде как просто делаешь выводы и получаешь опыт, проводя анализ прошлого. Но ты не замечаешь, как оно захватывает тебя и утягивает в глубь, когда ты решаешься плавать в нем слишком долго. Под водой сопротивление меньше, и на попытки выбраться затрачивается куда больше сил, чем обычно. У тебя нет выбора, кроме как остаться жить среди воспоминаний. Прошлое удерживает тебя, ревниво заслоняя от настоящего и будущего. Может это не так уж и плохо, но однажды вернувшись на сушу, ты поймешь, что наступил конец...» Достоевский решил не заострять внимание на этих словах и продолжил читать, ожидая когда с последнего экзамена вернется Сигма. На улице тепло, и лучшим решением было бы не сидеть дома, а погулять. Но Федор решил обойтись короткой прогулкой до магазина утром, посчитав это достаточным.  Кто-нибудь, отправьте его на свежий воздух...  Достоевский не хотел куда-то идти и кого-то видеть. Ему проще остаться дома, выпить сто кружек чая и уткнуться на неделю-две в книги, не вспоминая о понятие «реальность». И если бы не Сигма, способный сделать пребывание в этом мире не таким угнетающим, то Федор непременно бы зарылся под гору одеял, игнорировал все сообщения и выставлял себя трупом ну... где-то месяцев 4. Впрочем, каждый вечер Достоевский убеждался, что жизнь не настолько уж и плохая, пока есть человек, готовый поймать, чтобы ты не разбился о пол собственной квартиры.  Дверь неожиданно открылась. Федор, погрузившись в свои мысли, не смог услышать шаги из коридора. Он отложил книгу, элементарно не дочитав до точки. Сигма явно оказывал положительное влияние, не давая стать совсем ледяным. Маленькая, но все же искренняя улыбка непроизвольно возникла на лице. А желание самому обнять возрастало с огромной скоростью, но Достоевский сумел сдержаться. Вот только зачем? — Федя! — ласковый, мягкий голос буквально согревал. Парень накинулся на худощавое тело, чуть ли не сбивая с ног.  «Этот день явно не ужасный», — промелькнуло в голове. Если бы Федору несколько лет назад сказали, что он будет кого-то искренне любить и чувствовать счастье от простых объятий, то он бы ни за что не поверил. Прям совсем никак. Достоевский вздохнул, как бы показывая совершенно не правдивое недовольство. У него всегда была привычка реагировать на любой тактильный и зрительный контакт с бурным возражением. Но та же маленькая улыбка продолжала показывать, что Достоевский вовсе не против немного понежничать.  Сигма поцеловал брюнета в щеку, вызывая у визави небольшое смущение. А потом отстранился, с радостью воскликнув: — Я везде набрал выше четырех с половиной баллов! — Молодец! — Федор, сам того не замечая, становился все теплее и мягче. Парень начал рыться в своем рюкзаке, игнорируя заинтересованный взгляд синих очей и приподнятую левую бровь. Найдя нужную вещь, он с тем же довольным выражением лица показал небольшой лист Достоевскому. Аттестат в более опрятном и формальном виде делали только спустя неделю, а чтобы не мучить учащихся, заполняли простую таблицу высшими баллами. Наверху было написано имя, дальше перечень предметов и в самом конце итоги. Федор, изучая лист, склонил голову набок, пытаясь побороть странное чувство. Где-то он определенно это видел. Растрепав свои волосы, он отошел к шкафу, бросив задумчивое: — Ну-ка, погоди. Сигма непонимающе проследил взглядом за брюнетом, а потом снял обувь и прошел следом. На кровать агрессивно полетело пару папок, в отличие от книг, которые были ровно положены на мягкую поверхность. Достоевский потянулся одной рукой в дальний угол, пытаясь что-то найти. И только после минуты копаний, он достал такой же небольшой листочек. Поводив взглядом туда сюда, Федор отказывался верить в увиденное, предполагая, что успел напрочь испортить зрение... Почему у них абсолютно одинаковые результаты? Единственное, что отличало черновые аттестаты, было имя.  — Ого... — Сигма, не менее удивленный данной картиной, посмотрел на Достоевского.  Федор усмехнулся себе под нос и снова улыбнулся, вспомнив как чуть не завалил ориентирование, немного запаниковав.  — Ты тоже не любил практику? — Я ее ненавидел, особенно по физике, — брюнет мысленно фыркнул, вспоминая самый бесячий для него предмет. — Предпочитаю теорию и минимальные физические нагрузки, когда дело касается учебы. Парень засмеялся. В этом они чем-то похожи.  — Ты голодный? — Очень, — ответ был вполне ожидаемый. — На столе все готово. — Спасибо! — в знак благодарности Сигма снова чмокнул Достоевского в щеку и отошел, отдав листок. Брюнет ненадолго впал в ступор, уже в который раз задаваясь вопросом: «Откуда в Сигме столько нежности?», — и снова посмотрел на два столбца, метая взгляд туда-сюда. Федор медленно погружался в свои мысли. Два года назад он изводил себя ночами, не ел и не спал, а на экзаменах чуть с ума не сошел. Хоть задания не казались сложными, задохнуться и вернуться домой с головной болью было вполне реально. Иной раз все учебники хотелось выкинуть в окно, а тетради сжечь. Многое, конечно, пригодилось, но это не отменяло непереносимости одноклассников и желания поспать.  Достоевский даже вспомнил ошарашенное лицо Брэгга, которому удалось увидеть аттестат. Получив в свой адрес «Ненормальный!», Федор впервые согласился с Лоренсом. Действительно, наверстать несколько лет за 7 месяцев самый настоящий признак ненормальности и ненависти к себе и своему организму. Сигма, поедая кусочки куриной грудки с жаренной картошкой, наблюдал за постепенно отрывающимся от реальности Достоевским, нинак не понимаю где брюнет научился так вкусно готовить, ни разу не сожгя кухню. Запив всю провизию персиковым соком, парень быстро разобрался с грязной посудой, пытаясь угадать, что творится в Фединой голове. Вытерев руки, он вспомнил, что даже не переоделся. Достоевский не шелохнулся, когда Сигма прошел мимо кровати, лишь продолжил смотреть куда-то вдаль, облокотившись о мягкую поверхность. Перед собой он явно видел не стену. В какой-то момент Федор начал грызть губы. Дурная привычка. Парень присел рядом, выводя брюнета из мыслей. Достоевский заметно оживился, осознав, что немного сдавил руку, отчего она начала болеть.  — О чем думаешь? — спросил Сигма, разглядывая красивое, почти бледное лицо. Совсем короткое молчание вызвало небольшой испуг. Парень понимал — у Федора есть определенная черта, за которую заступать просто нельзя. Это слишком личное. То, что доступно только одному Феде. И знать содержимое за этой чертой никому не следует... Однако, синий взгляд переместился на покрывало, и Достоевский выдохнул: — О прошлом. В самом слове находилась вся тяжесть мыслей и чувств, которые, увы, не получилось забыть, из-за чего они и были так названы. Сигма замялся. Самым лучшим вариантом было бы сменить тему или промолчать и оставить Федора наедине с собой. Хоть Достоевский говорил о своем детстве как-то размыто и даже немного позитивно, парень догадывался, что все не так просто, и есть причина, почему Федор выглядел сейчас таким усталым и отчужденным. Атмосфера успела немного накалиться. Тишина давила еще больше температуры. Сигму буквально разрывало любопытство и пагубный интерес. Еще с первой встречи он хотел узнать как Достоевский вырос, была ли у него семья и дом, почему тогда в его взгляде читался неимоверный страх, который чуть не довел брюнета до слез? Наверное, у каждого есть то, о чем до невыносимости больно думать... То, что разрывает душу на куски, вставляет нож в самое сердце, терзает и выматывает за какую-то жалкую секунду... От этого некуда спрятаться, оно тебя найдет и продолжит мучить, медленно убивая... Сигма догадывался, что Федор скорей всего промолчит, закроется, уйдет на улицу, выставит свои иголки и ни за что не захочет об этом говорить. Но если он все таки не откажет?.. — Расскажешь? Достоевский тяжело и измученно вздохнул, ложась на подушку. Своей просьбой парень не задел, да и Федор уже не боялся ему открыться. Не только из-за доверия. Конечно, Достоевский знал, что даже если бы они не были знакомы, Сигма не посмеется, не оскорбит и не осудит. Просто он был тем, кому можно рассказать... с кем можно разделить все свои мысли и это бремя... —...

***

«Родной — тот, чья боль тебе больнее собственной»

Марина Цветаева©

Все детство Федора прошло в Правинске, где он, собственно, и родился. Некоторые моменты он помнил до мельчайших подробностей, а какие-то только маленькими отрывками. Но это не отменяло того, что он до сих пор чувствовал любовь и заботу, окружающие его раньше... Когда Федя был совсем маленький, родители запрещали есть сладкое. Мише не нравилась эта несправедливость, и зачастую он незаметно клал в карман маленькую конфетку или кусочек печеньки, а после отдавал Федору, тихо шепча: — Пусть это будет наш маленький секрет. Не сказать, что Федя очень злился на родителей за их правила и порядки. Но брату всегда был благодарен. Со временем таких «маленьких секретов» стало больше. Стоило Федору исполниться 3, как Мария вернулась к работе, надеясь вновь пополнить семейный бюджет. И Михаилу приходилось следить за своим младшим братом. Дверь не успевала закрыться, как ему в головы приходило множество идей, чем можно было заняться. И когда они оставались одни, весь порядок и спокойствие в небольшом доме исчезали. Федя еще тогда задавался вопросом, почему в Мише было больше энтузиазма, чем в нем самом. Они устраивали походы по дому, строили палатку из одеял, бились подушками, рисовали и просто смотрели мультфильмы, которые уже через месяц выучили наизусть, а новые обещали снять очень не скоро. Каждый раз они собирались успеть замести следы своих проказов, но к вечеру засыпали на диване. И Мария, возвращаясь домой, укладывала сыновей на кровать и раскладывала вещи по местам. Отец не всегда ночевал дома. Его работа была еще более тяжелая, и поэтому дети видели его еще реже, чем маму. Вскоре Михаил пошел в школу, и первую половину дня с Федей сидела Мария, опасаясь оставлять его одного. Федор боялся, что из-за уроков между ним и Мишей появится пропасть, ведь за несколько лет он успел сильно привязаться к старшему брату. Но Михаил не забыл про него, продолжая также заботиться и оберегать. Здоровье матери сказалось на Феде, который рос не таким сильным, как Миша. И Михаил никогда не смеялся над его слабостями, а наоборот пытался показать Федору, что они абсолютно одинаковые и ничто не сможет разрушить их крепкие взаимоотношения. Все будние дни Федя встречал старшего брата с крепкими объятьями, чуть ли не душа его. И все счастье детства заключалось именно в этих моментах. Федор чувствовал, что Миша был родным не только на словах, но и в действительности. Для него у Феди был отдельный уголок сердца, который сохранился и по сей день... Иногда казалось, что Михаил вовсе и не брат, а мама, ведь почти все свое время он проводил именно с Федором. Марию радовало, что ее сыновья были очень дружные. Мише никогда не надоедало сидеть с младшим братом, не только потому что Федя не был капризным. Просто Михаил его очень сильно любил.  В школе Федору пришлось донашивать одежду Миши, чтобы сэкономить деньги на еду. И он стал подолгу засиживаться над книжками. Умом были наделены оба сына, и школьная программа казалась невероятно скучной.  Михаил не любил учиться и часто сбегал с уроков, а появлялся только на проверочных и контрольных, и то писал их всегда на отлично, несмотря на пропуски. Родители не знали, как на это реагировать, да и учителя со временем перестали ругаться. Федя же сидел на всех предметах и скучающе наблюдал за своими одноклассниками, а дома изучал программу следующих классов. В каждой олимпиаде он был победителем, и в какой-то момент директор школы серьезно задумался, чтобы перевести Федора на несколько классов. Родители гордились своим сыном, а вот сам Федя очень рад не был... Среди других он всегда чувствовал себя другим. Лишним в их окружении. А после новости, что его собираются перевести, над ним начали насмехаться, ненавидеть и издеваться. Причем не только дети, но и некоторые родители. «Думаешь, раз такой умный, то весь мир будет у твоих ног?» «Не разговаривая с ним, это сейчас он кажется умным и хорошим, а потом будет, как король, собирать налоги» «Мы не такие как ты, мы — простые люди, пляшущие под дудку гениев вроде тебя» Власть, богатство, призвание... Федор никогда этого не хотел... Все от него шарахались и избегали, боясь заразиться «самодовольством», которого у Феди не было. И его мечты вместе с доверием к людям в миг рассыпались.  Он никак не мог понять, что сделал не так и почему в глазах других стал изгоем? Федор просто хотел себе друзей, но общество его не приняло... Посыпались не только надежды, но и он сам... — Федя! — Михаил искал его среди комнат. — Ты дома? В голове все больше возникал вопрос "Почему?", не давая жить спокойно. Федор обнимал колени, начиная все больше ненавидеть самого себя. Это ведь даже не он виноват, тогда почему ему сейчас настолько паршиво? — Федя! — улыбка мгновенно спала с лица, стоило увидеть грустное и измученное выражение лица. — Что случилось? Миша присел на кровать, а Федор поспешно вытер слезы. — Ничего, все нормально. Почему настолько больно? — Федя... — ладонь аккуратно легла на темные пряди. Михаилу не нравилось, когда его брат страдал, и был готов сделать все, лишь бы Федор улыбнулся. — Сижу и реву, как девчонка, из-за какой-то ерунды... — произнес он сквозь зубы. Миша вздохнул и прижал Федю к себе, продолжая ласково гладить по голове.  — Когда нам грустно уже не так важно, что между ног... Федор всхлипнул и уткнулся носом в грудь брата. — Почему они меня ненавидят? Я уже им ничего не сделал! Я же абсолютно такой же! Михаил знал, что Федя всегда был ужасно ранимым, да еще и не в силах разобраться со своими эмоциями, сразу впадал в панику. Для него они были непостигаемой загадкой, которую он просто не мог разгадать. И даже сейчас, Федор совершенно ничего не понимал. — Так сложилось, что не все могут быть в чем-то лучше. И в тебе они видят короля. Они боятся, что ты станешь таким же злым и черствым. Это не твоя вина, просто... в нашей стране живут сломанные люди. Они не знают, что такое настоящая радость, поэтому и ненавидят всех, кто хотя бы капельку выделяется. — Но нельзя же осуждать человека за то, что он такой! — Нельзя, но они этого не понимают... Феде все больше хотелось плакать, и Миша понял, что младший брат сдерживался давно. — У тебя еще будут настоящие друзья. Поверь мне. Федору хотелось в тот момент сказать: "Мне не нужен никто, кроме тебя", — но он почему-то промолчал» Он был бесконечно благодарен Михаилу за заботу и поддержку, которую тот ему дарил. Миша был как солнце, умеющие найти выход из любых ситуаций. Он был наполнен оптимизмом, и его лицо часто светилось в уверенной полу ухмылке. И она никогда не пропадала... Никогда. Михаил не переставал удивлять, пока Федя сидел за книжками, он освоил несколько фокусов и трюков с картами и монетами. И вечерами демонстрировал свои умения Федору, который с горящими глазами следил с каждым движением. — Научи меня также. — Можем попробовать, но имей ввиду, что с первого раза вряд ли получится. Федя за два года смог повторить лишь парочку, но ему нравилось проводить время таким образом. Помимо фокусов Миша рассказывал много интересных вещей и давал советы, желая хотя бы в теории облегчить жизнь Федора. Он рассказывал про Рэйкстор, где люди жили в других условиях, где царили нескончаемые столкновения и где существовала полная свобода.  — Может когда вырасту, то уеду именно туда. — Тогда я отправлюсь с тобой. В какой-то момент вся жизнь покатилась ко дну. Михаилу и Федору ничего не оставалось, кроме как молча смотреть на плачущую Марию и утешающего ее рядом отца. В этой стране не существовало справедливости. Зарплату значительно понизили, а налоги выросли.  Преступников и воров стало больше. Прямо на улицах начинались драки, заканчивающиеся брызгами крови и травмами. Всем стало плевать на порядок. Ненависть к королю была слишком большой, чтобы не позволять такой беспредел. Для Миши это была последняя капля. Он стал таким же уличным бандитом. Может когда-то понятие «честность» существовала и для него, но теперь она исчезла, и в Михаиле проснулась жестокость. Он избивал до полу смерти всех, кто вставал у него на пути, вынуждал молить о пощаде и разводил остальных воров своей хитростью, оставляя в стороне только такие же бедные семьи и детей.  Мише было больно осознавать, что если бы не король, и он, и Федя могли бы расти с родителями, никто бы не страдал, и у них была бы действительно дружная семья. На улице не ходили бы злые и измученные люди, на столе всегда была бы еда, и жить счастливо мог бы каждый... Родителям не нравилось такое развитие событий, и почти каждый день возникали ссоры. Отец упорно отстаивал свое мнение, что честно зарабатывая деньги, однажды вытащит семью из этого кошмара. Мария соглашалась. «Ты позоришь нашу фамилию!» «Не учи плохому своего младшего брата!» «Не смей больше красть у других!» Михаила наказывали, иногда даже били и запрещали подходить к Федору, не желая, чтобы и второй сын вырос таким же негодяем. Сам же Федя никогда не злился на брата, понимая — он просто боялся, что от перенагрузки родители умрут, как часто случалось у других. И Миша был благодарен за это понимание. Для Федора он навсегда остался заботливым и любящим братом. Михаил был тем, кому можно было полностью довериться, показать на рану и попросить никогда на нее не давить, зная, что Миша даже под дулом пистолета к ней не прикоснется. С ним можно было все — шутить, говорить о всякой ерунде, смеяться, плакать, веселиться и грустить. Федя ценил Михаила, и хотел, чтобы он был счастлив... Однажды вечером Федор спросил: — А почему ты не найдешь девушку? Карие глаза непонимающе посмотрели в его сторону, будто спрашивая: «А зачем?» Девушка. Семья. Дети. Миша никогда серьезно и не задумывался об этом. И сам себе тогда признался, что не хотел... Вся его жизнь проходила возле Феди и родителей. Михаила это вполне устраивало, и он не хотел ничего менять. Ему было очень важно, чтобы они были счастливы. И особенно... чтобы был счастлив Федор. Одиночества Миша не боялся, наверное, это и была одна из причин, почему в его голову никогда не приходили мысли о объятьях другого человека, о других непонятных чувствах и уж тем более об отношениях...  — Может когда-нибудь найду, а может это будет и не девушка... Смотря, как сложатся события... Федя прочитал в глазах совершенно иной ответ: «Ты мне важнее», — и в очередной раз убедился, что Миша его ужасно сильно любит... Казалось, проводя вечера за душевными разговорами и простом присутствие друг друга, можно было спокойно прожить еще несколько лет. Все могло сложиться лучше, но что-то явно пошло не так... В один из летних дней в дверь постучали. Федор сидел в спальне, читая книгу. С другой части дома послышался незнакомый чужой голос, и Федя навострил уши. — Ваш сын обещал вернуть долг. — Это не мое дело, идите и ищите его сами, — отец злился. — У нас было условие, прошу распишитесь... — Но у меня нет таких денег! — Что ж... Тогда нам ничего не остается, кроме как...  Через секунду раздалось два выстрела. Федор оцепенел. — Поищите в комнатах что-нибудь ценное, а потом сожгите его к чертям. Федя почти без раздумий кинулся в окно и побежал прочь. Какой-то инстинкт самосохранения не позволял даже обернуться, чтобы посмотреть не увидели ли его. И через пару минут раздался взрыв. Федор упал и повернулся, с ужасом смотря на горящие здание, которое когда-то он называл «Домом»... Сглотнув, Федя кинулся бежать дальше. Оставаться в Правинске было опасно. Остановившись на краю деревни, Федор пытался восстановить запасы кислорода и, шатаясь, медленно перебирал ногами. Тут он увидел колонию, в которую забирали всех воров и преступников. Железная и ржавая сетка понемногу вселяла страх, на небольшой территории находилось несколько грязных зданий, а чуть дальше была зона для наказаний. Попавших сюда, судили, а потом заставляли работать или отрезали конечности, в самом худшем случае — убивали. Федя рассматривал людей в желтых формах, пытался понять, где и что находилось. И заметив знакомую фигуру, его сердце резко сжалось. «Нет...» Он подошел к ограде, отказываясь верить... Один парень заметил его и остановился, со всей силы крикнув: — Федя! Беги! Не останавливайся! — Михаила ударили по щеке и грубо толкнули, но он лишь расплылся в очередной ухмылке, будто был полностью уверен, что это не его конец. Последнее, что он произнес, было тихое: «Прости меня»... Тропа вела прямо к смерти, Миша слишком многое натворил...  На глаза наворачивались слезы, но заметив серьезные взгляды охранников, Федор понял, что ему тут не рады и запросто отправят по той же дороге. Он рванул дальше, прямо в лес. Страх, что его кто-то остановит, поймает, посадит или убьют, вынуждал бежать без остановки и забыть про дыхание.  Бока, ноги и все тело начинало болеть, а образы увиденного намеревались довести до истерики. Федя бежал долго, пока не очутился глубоко в лесу. Он остановился и оперся на березу, не в силах ровно стоять. Глаза наполнялись слезами. Хотелось разбиться об это же дерево, прыгнуть в реку и кричать, пока голос не охрипнет, сделать хоть что-то. Осознавая снова и снова, что у него ничего не осталось, Федор готов был сойти с ума. Абсолютно ничего. Ему некуда идти, некого попросить подать руку. Вот оно... Настоящее одиночество, когда тебя окружают одни лишь деревья и небо.  «Почему? Почему? Почему?» «Почему все так сложилось?» «В какой момент все полетело к чертям?» «Что же Миша такого сделал?» Федя продолжал задаваться тысячью вопросов, медленно садясь на землю и зарываясь в волосы... Сердце невыносимо болело, душу разрывало на кусочки, соленные слезы падали на штаны.  Невидимые кинжалы оставляли непоправимые раны, заставляя действительно кричать от отвратительной, невыносимой боли. Она сламывала и сжимала, оставляя от Федора лишь кусочки поломанного острого стекла. Федя остался абсолютно ни с чем. Он задыхался в собственных слезах, бесцельно шастая среди деревьев. Не хотелось  не есть, не пить, хотя в горле все давно пересохло, что было невыносимо больно глотать. В любой момент Федора могли сожрать лесные звери, но почему-то стояла полная тишина. В мыслях промелькали советы Михаила как выжить в лесу, но внимание концентрировалось не на смысле слов, а на его голосе и образе. Федя остался абсолютно один в таком большом мире... Что ему делать? Куда поддаться? К кому идти? Жизнь в миг стала бессмысленной и жалкой.  Достоевский присел у берега реки и окунул ладони в холодную воду. Он сделал глоток, от чего горло сильнее заболело. Становилось и лучше, и хуже одновременно. Солнце уходило за горизонт, оставляя после себя тьму. Федор пытался сохранять самообладание и думать сознательно, но каждый шорох веток и кустов пугал. Он дрожал, обнимая плечи. Воздух становился прохладнее. До скольки часов ночи он шастал, Федя не знал. Только когда уткнулся носом в какую-то стену, оживился и посмотрел вперед. В темноте было сложно разглядеть окружающие предметы, однако ему хватило сил догадаться, что он дошел до маленького домика лесника.  Обойдя его, Федор нашел вход, и с надеждой потыркав дверь, смог ее открыть. Внутри царила та же тьма, из-за чего Достоевский тут же споткнулся о какой-то мешок. С потолка свисали тряпки. Чутье подсказывало, что этот дом, наверняка, заброшен. Впрочем, это было не так уж и важно. Федор нашел, где переночевать одну ночь, а с остальным он разберется завтра. На свежую голову. Достоевский без сил рухнул на жесткую поверхность. Пошарив в поиске какого-нибудь куска ткани, он укрылся коротким, грязным полотенцем. Сил совсем не осталось, глаза закрылись, будто навсегда. Федор заснул... На утро никто не пришел. Достоевский проснулся с неимоверной болью в спине и ногах. Лучи солнца светили в лицо сквозь заляпанное, грязное окно. На руках остались пару едва заметных царапин. Все еще было прохладно. Встав с огромного ящика, Федор пошатнулся и попытался поймать равновесие. Еще раз осознав, что ему действительно некуда идти, он решил сохранять хотя бы какую-то логику в своих действиях, однако желание снова заплакать буквально пересиливало. Но все слезы вчера были выплаканы... Порыскав в шкафчиках, в поисках еды, Достоевский только через время понял, что ужасно голодный. Найти удалось разве что просроченную консерву. А через время Федор смог отыскать ружье и удочку. Оставалось только охотиться. Первые попытки кого-нибудь поймать обошлись безуспешно, и Достоевский вернулся в домик только с несколькими грибами, которые можно было пожарить. Спичек было навалом, но Федор все равно старался экономить. Уже через какие-то четыре дня Достоевский начал сравнивать себя с трупом. Корчась на скрипящей кровати каждую ночь от боли в животе и ногах, он мечтал о домашнем тепле и уюте. Шорохи продолжали пугать, и Федор не мог спокойно уснуть, трясясь от страха. Каждый раз ему снились кошмары, где он переживал смерть родителей и брата чуть ли не во всех видах, а на утро просыпался с тяжелым дыханием, бьющимся сердцем и мокрой спиной.  Федя терял надежду на выживание. И только, когда получилось подстрелить кролика, он смог поверить, что проживет еще неделю. С рыбой долгое время не вязалось, а тратить пули Достоевский не торопился. Через пару месяцев он начал привыкать и к постоянной охоте, и к однообразной еде и к нескончаемому одиночеству... В лесу на встречу попадались и другие звери помимо кроликов: лисы, белки и даже волки. Встретив одного, Федор был уверен, что уже не вернется обратно в дом лесника, а нацелить оружие явно бы не успел. Волк подходил все ближе.  Достоевский шептал про себя: «Тише», — и просил его о помощи... На странность, волк не кинулся на него, а медленно с недоверием подошел ближе, нюхая нового странника. Федор пропах лесом, что его самого можно было посчитать лесным зверем.  Волк остановился и поглядел по сторонам. Достоевский расслабился и потянулся к бело-черному меху. Зверь недовольно зарычал, и Федор понял, что тот был против человеческих прикосновений. Он извинился и еще какое-то время изучал своего нового друга. С темной полоской, чуть выше левого глаза. Волки не люди. Если они верны, то верны до конца. Достоевский пообещал не убивать его большую семью. Мохнатый зверь поверил. Федор не знал, как такое могло произойти, и в один момент ему показалось, что волк не сгрыз его по какой-то другой причине, а вовсе не из-за того, что они нашли общий язык. Но интуиция его не обманула. Они действительно стали друзьями.  Встретившись через две недели с целой стаей, Достоевский успел сильно испугаться, когда пятеро волков кинулись на него, но один остановил их, загораживая собой. Он злобно прорычал на остальных, будто убеждая, что этот человек хороший. Федор узнал в нем того самого с темной полоской. Стая аккуратно подошла ближе, с интересом изучая человека. Достоевский боялся, что кто-то из них все таки укусит, но они только и водили носом по рванной куртки, которую Федор нашел до этого в домике. И после ни один волк не открывал на него пасть.  Достоевский решил дать имя другу — Рекс.  Однажды, Федор наткнулся на него, когда тот нес в зубах кровавого кролика. Рекс отошел дальше, и Достоевский понял, что тот боялся потерять свою добычу.  — Не волнуйся, я не заберу его у тебя. Рекс остановился и сел на землю, следя за Федором и готовясь в любой момент кинуться в лес. Достоевский остался на расстояние метра. — Ты знаешь, где есть еще кролики? Зверь положил добычу на землю и кивнул в сторону. Федор посчитал это знаком. Рекс взял кролика обратно в зубы и подошел ближе, потершись о куртку и присушиваясь к звукам. Потом снова кивнул в ту же сторону и ушел, на прощание взглянув на Достоевского, действительно как на друга. Федор смог найти парочку. Так и продолжалась жизнь в лесу. Достоевский уже не чувствовал себя одиноким, хотя часто грустил из-за своей большой потери. Он сильно исхудал, а питание странно сказывалось на организме, но Федор радовался, что мог выжить хотя бы так. Домик он обустроил не плохо, прибрался и нашел сменную одежду, хоть та и была велика. Откопал пару толстых одеял и даже слегка побитую посуду. Жизнь со временем стала казаться не настолько ужасной. Достоевский привык к шелесту деревьев и к зимнему холоду. Но произошедшее все равно давило, и иногда Федя позволял себе поплакать... На следующее лето снова никто не пришел. Достоевский решил остаться. Да и не сказать, что у него был выбор. Домик стал почти родным. Звери тоже. В кустах изредка росли ягоды, и Федор надеялся, что правильно запомнил названия ядовитых... Прошел еще один год. Достоевский несильно-то изменился. Разве что... какая-то его частичка отмерла. Иногда он подолгу сидел на крыльце и смотрел на солнце. Почему-то на протяжение дня оно казалось простой лампочкой, далекой звездой. А под вечер, в алом небе, Федор видел в нем друга, рассказывая о своих мыслях.  Очень редко на его лице появлялась улыбка. Грустная, но все же искренняя. Он смог выжить, и если повезет, найдет способ просуществовать в этом мире чуть больше. Вот только Достоевский все никак не мог решить, что ему делать дальше.  Было бы прекрасно пешком дойти до Рэйкстора. Но Федор знал, что это в какой-то степени самоубийство. Мегаполис далеко. Да и кто знает, примет ли его этот город и чего будет стоить дорога туда... Всю весну Достоевский совершенно не был уверен в своих силах, но понимал, что нужно идти дальше. Карабкаться, забираться, главное не останавливаться, даже если будет больно падать. Где-то глубоко в душе, он верил в существование своего будущего...  Вид его изменился, и можно было сказать, что Федор давно не подросток, а настоящий дед. С длинными волосами и грязной кожей, которую не так-то просто было отмыть в его условиях проживания, дать ему 16 лет не получалось. В лучшем случае 33, и то никто не поверит. Ближе к концу июня, миллион раз все обдумав, Достоевский решился попробовать дойти хотя бы до следующей деревни. Среди вещей он нашел слегка потрепанный рюкзак и сложил туда одежду с провизией. Федор считал себя сумасшедшим. Уходя, он наткнулся на стаю. Та, как будто, его поджидала и понимала, что Достоевский уже не вернется. Рекс подошел и потерся носом о штаны. Федор присел, слегка улыбнувшись. Они оба сдержали обещание. Рекс продолжил прижиматься, и Достоевский повторил попытку его погладить. В этот раз волк не прорычал, а остался, ластясь о теплую ладошку. Он облизнул щеку Федора, который хихикнул и обнял его. Звери не такие уж и плохие создания, когда вы можете найти общий язык. Федор зарылся в пушистый мех, не замечая сопротивления. За какие-то два года он успел сильно привязаться к Рексу, и расставание затронуло сердце. Волк продолжал сидеть, смотря в синие глаза. — Спасибо, — прошептал Достоевский, еще какое-то время его обнимая. Федор сомневался, что они еще когда-нибудь увидятся, но понимал — такова жизнь. Говорят, что люди уходят и оставляют нас. Но на самом деле, уходят не люди а мы сами. И наши пути могут уже не пересечься вновь, как это случилось однажды... С Рексом было также. Достоевский помахал стае рукой и пошел дальше. По дороге он нашел длинную палку и взял на всякий случая с собой, используя как трость. Тратить свою провизию он тоже не торопился. Дорога казалась безобидной, будто Федор просто отправился в поход. Останавливаться вечером он тоже не стал, желая как можно скорее дойти до Вэнска. Ориентироваться в темноте было значительно сложнее. Рюкзак давил на плечи. Ноги начинали ныть. Глаза также уставали и желали закрыться. Достоевский даже начал капельку жалеть о том, что не сделал привал.  Но все это казалось ерундой, стоило услышать крик, увидеть свет фонариков и человеческие фигуры. Федору потребовалось две секунды, чтобы сделать предположения, кто бы это могли быть, и он тут же кинулся бежать, забыв об усталости и боли. В голове засела только одна мысль: «Лучше я завтра не смогу ходить, чем останусь без конечностей и органов» В этом районе находилась лаборатория, замаскированная под старую, заброшенную больницу. Если быть точным, то она принадлежала даже не Равенску, а другой стране. Но из-за слепости короля, здесь могли твориться страшные вещи. В лабораторию забирали и людей и животных. Для какой конкретной цели никто не знал, кроме, наверное, властей. Перспектива оказаться разрезанным Достоевскому не нравилась. А услышав громкий мужской крик: «Там кто-то есть! За ним!», забыл даже о дыхание, мечтая просто выжить... Оторваться получилось с трудом. Федор бежал длительное время, и сейчас чудом не падал на землю. Ноги не держали. Вдалеке начинало светать. В животе было пусто, а рюкзак с вещами и провизией спал с плеча при беге, зацепившись за какую-то ветку. Достоевский не стал возвращаться, не желая рисковать. Да и дополнительная ноша только бы мешала. Единственное, что осталось, так это зажаренный кусочек рептилии в кармане. Федор присел на землю и жадно, почти не жуя, начал поедать мясо. Но он не учел одну вещь. После еды захотелось сильнее пить... Посидев еще какое-то время, Достоевский встал и пошел дальше. Медленными шагами он дошел до реки. Солнце поднималось, согревая округу. Через пару часов стало жарко. Федор не чувствовал конечностей, поражаясь, как он вообще мог двигаться. В далеке показались крыши домов, но у Достоевского почти не осталось сил соображать, и он продолжил тупо идти прямо. Федор не заметил, как дошел до Вэнска, в который изначально собирался. И пройдя мимо нескольких домиков вдоль широкой улицы, он без сил упал возле деревянного строения, потеряв сознание... Очнувшись, он увидел перед собой старческое лицо. — Мальчик, ты как? Достоевский не понимал, где находился и что вообще происходило, мечтая просто уснуть. Незнакомец приподнял его и дал стакан воды. Федор не хотя сделал глоток и только потом осознал, что горло пересохло, а организм требовал жидкости. Выдув целую кружку, Достоевский начал вспоминать произошедшее. Стало легче дышать и ориентироваться в пространстве. — Пойдем-ка ко мне. Старик приподнял Федора и провел в свой дом, позволяя опереться на свое плечо. Он усадил Достоевского на диван и отошел за еще одним стаканом воды. Федора качало, и в конце концов, он упал на мягкую поверхность, заснув. Даже во сне все тело сводило, Достоевскому казалось, что он проспал всего пол часа, но потом обнаружил за окном вечер. Федор аккуратно перешел в сидячие положение, задаваясь вопросом, почему о нем кто-то так переживал, что позволил выспаться. Неловко пошатнувшись, он смог дойти до кухни, с которой доносились звуки хозяина дома.  — Проснулся? Достоевский слабо кивнул, пытаясь понять, что происходит. — Присаживайся, — старик поставил перед носом горячую миску с каким-то супом. — Поешь, а то снова в обморок свалишься.  Федор послушно сел, намереваясь задать, как минимум три вопроса, но язык не поворачивался. — Ты от кого-то бежал? Достоевский снова кивнул, не решаясь притронуться к еде. Она была слишком дорогой, учитывая среднюю заработную плату, и совесть не позволяла даже смотреть на тарелку. — Не стесняйся, ты меня не обделишь, — словно прочитав мысли, успокоил незнакомец и сел напротив, рассматривая бледное лицо. Федор все же притронулся к супу, и после первой ложки ощутил неимоверный голод. Язык, горло, гортань и вообще все горело, но ему было слишком все равно. Федя был ужасно голодным. После ужина старик убрал со стола посуду и снова начал задавать вопросы: — Твоих родителей убили? Достоевский не хотел что-то говорить и вновь кивнул. — И ты сбежал? Не пришлось даже кивать, чтобы незнакомец все прекрасно понял. Мальчик остался без родителей, дома и родных. Конечно, ему не останется ничего, кроме как скитаться без денег по всей стране. Равенск совсем не для бездомных.  Старик вздохнул и с сожалением посмотрел на Федора. — Поживешь пока у меня, хорошо? Достоевский хотел отрицательно покачать головой, но тут же осознал — идти ему некуда. Жизнь не закончилась, но Федору какое-то время казалось иначе. Его глаза потухли, на душе остались шрамы, сердце продолжало болеть. Слезы иногда просачивались наружу, а тот же вопрос «Почему?» постоянно возникал в голове. Достоевский не хотел думать ни о каком будущем, лишь вернуться в прошлое и все изменить... Но просыпаясь каждое утро, понимал, что это уже не возможно... Надо было как-то существовать дальше... Скользить, карабкаться, падать, подниматься и нащупывать дорогу вперед — вот и все*

«Tell myself "Leave" while I'm still strong

"Don't look back!" till I'm ten miles gone

And when the road stops, I'm gonna keep on

Until I end up in the place that I belong.

But the pressure is pushing me back again

Telling me not to pretend

There isn't any use to even trying to

Get you out of my head

So, I lift my feet off the ground

And I'm gonna walk right up»**

«Если ты серьезно собрался в Рэйкстор, то тебе нужно многому научиться, иначе тебя убьют в первый же день. Считай, что это нескончаемое соревнование, и тебе необходимо стать лучше самого себя...» Оказалось, что Федора принял мастер боевых искусств. Его звали Рэй. Раньше он жил за границей, и у него была своя школа, в которой теперь преподавал его младший брат. Полностью осознав свое положение, Достоевский принял твердое решение измениться, не желая снова ощутить подобное. Место слез Федор разбивал руки о стены, а от каждой мысли о произошедшим специально увеличивал физическую нагрузку, до последнего терпя боль в мышцах.  Достоевский догадывался, что поступал с собой жестоко, но он слишком сильно устал чувствовать эти раны... Хотелось заткнуть собственный крик сердца, построить непробиваемые стены, чтобы даже жизнь не смогла их сломать, убить все живое в себе, лишь бы никогда не ощущать себя жалким слабаком. Во снах Федор душил 14-летнего себя, избивал и пытал, надеясь, что когда-нибудь он все таки сдохнет. Перерезал себе же вены со всеми чувствами и бесстрастно смотрел на бинты и кровь на полу. Делал в своих фантазиях все, чтобы этот маленький мальчик больше не показывался, не кричал и вообще не существовал... В Достоевском больше не осталось эмоций, лишь одно желание достичь цели... Рэй научил многим приемам, объяснил, как справляться с разными видами оружиями, помог отточить навыки и рефлексы, рассказал обо всех слабых точках человеческого тела. Федор не жалел себя, тренируясь с раннего утра до поздней ночи. Достоевский больше не был тем, кто пришел сюда. После нескончаемых тренировок он превратился в хищника, готового рвать и грызть все на своем пуи. Теперь он и желал, чтобы его боялись.  Два года Федор собирал нового себя по кусочкам. И почти точно был уверен — ничто больше не посмеет его сломать. Никто и никогда. «Если выживешь, напиши мне через два года», — это были последние слова Рэя перед уходом. «Спасибо». В Рэйксторе Достоевский быстро освоился. Не стыдясь красть деньги у каждого встречного, он постоянно наживал себе врагов. Однако, никто так и не смог вызвать у него чувство страха. Уже через какие-то две недели Федор мог не переживать, что останется ночевать на улице без еды и воды, теперь у него были средства снимать небольшую комнату в одном из хостелей Уэйна, которой вполне хватало. Достоевскому не нужно было много места и комфорта, даже когда он начал учиться. В Уэйне происходило много событий, но именно «Ночь без правил» позволила Федору найти свое место. На самой большой и широкой улице собралось куча народу. Все смеялись, хохотали и подталкивали друг друга, кто-то ставил ставки на победителей. Условия были просты: выигрываешь — остаешься драться со следующим противником, проигрываешь — уходишь с тем, что имеешь. Можно было убить, проткнуть ножом, изнасиловать, разорвать и даже приготовить из соперника шашлык. Дело фантазии и личных предпочтений, но зачастую все просто до полусмерти дрались. Каждого участника оценивали в разную стоимость в зависимости от мастерства. Следовательно, победив самого сильно, можно было положить в карман большую сумму. В глазах блистал лед, руки сжимали кулаки, от Федора продолжало веять желанием рвать и метать. В глазах других он был типичным новичком, которого узнали немногие. Однако его способности обернулись для многих сюрпризом. Через пять минут противник отлетел к стене с разбитым носом, а после Достоевский со всей дури пинул его в живот.   Улица начала заливаться кровью вместе с одеждой. Вторым соперником стал высокий и ужасно худой парень около 30 лет. Биться с ним оказалось немного сложнее. Он повалил Федора на землю, сжимая пальцами шею. Но Достоевский умудрился нанести удар в челюсть и выбить противнику зуб. От боли он тут же откинулся назад, а Федор подскочил и разбил ему ребра. Парня, пришлось поддержать, чтобы он смог освободить площадку. Картина вызывала бурное удивление и овации. Двое переглянулись, пока Достоевский с трудом восстанавливал дыхание. Поскольку этой ночью не было правил, можно было устраивать драки и двое на одного, и при победе над двоими сумма выигрыша увеличивалась. Нед Фрейзер и Зед Фокс, представители банды «Темное торнадо» и начинающий опасный дуэт. После серьезного задания на северо-востоке они получили высокий авторитет, что далеко не каждый согласился бы сражаться с ними, тем более в ближним бою.  Федор этого не знал, но по реакции зрителей начал догадываться, что первые двое были только разминкой. Несколько секунд все трое оценивали свои возможности и разное развитие событий. А потом началась кровавая драка... Фрейзер быстро напрыгнул на своего врага, однако, Достоевский легко увернулся. Зед решил не унижаться, стреляя с расстояния меньше метра, и воспользовался кинжалом. Можно было сказать, что он дает Федору фору, ведь если бы Фокс начал действительно стрелять, то Достоевский умер в луже собственной крови.  Пока Нед и Зед опирались на свое мастерство, Федор смотрел на это сражение глубже и искал слабые места... Отпихнув Фрейзера, он пинул Фокса, а потом набросился на Неда со своими ножами, делая вид, что хочет разрезать ему лицо, но на самом деле его целью были руки. Фрейзер отошел назад и зашипел. А Зед, заметив, как начали разворачиваться события, попробовал провернуть тот же трюк. Достоевский на это и рассчитывал, резко отойдя в сторону, он уложил Фокса на землю и свернул правую руку. Послышался неприятный звук и болезненный стон. Неда аж передернуло, и он, забыв про боль, прыгнул на Федора, опрокидывая спиной на землю. Достоевский сразу понял в чем было дело и мысленно ухмыльнулся. Зед кое-как поднялся, жалея, что не убил Федора сразу. Рука адски болела, но ему ничто не мешало стрелять и левой.  Достоевский, почувствовав опасность, спихнул Фрейзера с себя и увернулся от пули, которая задела куртку. Надо было действовать быстро, и он, воспользовавшись тому, о чем рассказал ему Нед своей реакцией, начал укрываться за спиной парня. Фокс проматерился.  Фрейзера все это неимоверно раздражало, и он ударил Федора в живот, отчего тот согнулся пополам. Пуля пролетела мимо. Зед еле держался, и даже левая рука тряслась. Достоевский почти сразу же встал в исходное положение и сделал выпад к Фоксу, оставляя глубокий порез до кости на запястье.  Зед пошатнулся и прошипел от боли, его револьвер упал на землю. Вдобавок, Федор ударил по руке, сломав кость. Шипение перешло в крик.  Нед вцепился в шею. Достоевский вслепую ударил его по ноге, потом резко развернулся и врезал в живот. Но Фрейзер тут же остановился, в руках из неоткуда появились кинжалы, в глазах горела ярость. Через какую-то секунду Федор издал слабый крик. На его левом плече остался огромный порез. Фокс сидел, придерживая свою руку. Его тошнило, и постепенно он терял сознание... Нед, совершенно не жалея, продолжал резать на своем пути все. Достоевского не то, что собирались убить, даже возможность о его жизни уже не допускалась. Федор чувствовал, как силы начали покидать его, а боль захватывать сознание. С этим всем явно было пора заканчивать.  Достоевский порвал куртку Фрейзера, задевая грудь, а потом снова пинул. Казалось, это могло продолжаться вечно. У них были равные силы, и все трое догадывались, что в этой схватке не будет чистого победителя. Нед зашипел, но тут же сделал ответный удар, оставив глубокую рану на животе. Федору было невыносимо больно, но он не собирался уходить с поражением и нанес сильный удар в бок, судя по всему защемив нерв или сломав ребро. Ножи с лязгом упали на землю. Достоевский с Фрейзером без сил, пытаясь справиться с адской болью, рухнули. Зед, не шевелясь, сидел у холодной бетонной стены. Все вокруг замолчали. Никто из них уже не мог сражаться, и все трое покинули место сражения. Изнывая от боли, Федор прошел через толпу и прислонился к стене, тяжело дыша. Со стороны послышался мужской голос. — А ты не плохо дерешься, — карие глаза хитро сверкнули, а на лице появилась легкая ухмылка. Брэгг некоторое время изучающе смотрел на Достоевского, от чего в Федоре что-то инстинктивно сжалось. И только логика не позволяла паниковать. Через некоторое время Достоевский и сам понял, что для него Лоренс не предоставлял никакой опасности. Немного повозмущавшись, Федор позволил отвести себя в незнакомую квартиру. Брэгг усадил его на диван в гостиной, а сам ненадолго ушел. Достоевский мимолетом осмотрел помещение. Лоренс вернулся с аптечкой и представился.  — Нехило ты вмазал этим двум. Можешь считать, что Нед будет ненавидеть тебя до тех пор, пока ты не окажешься переломанным в больнице или не умрешь.  Федор это понял и без объяснений, но ему было как-то все равно. Как минимум половина Уэйна хотела его придушить, поэтому еще один человек ситуацию не менял. Брэгг выглядел даже в какой-то степени дружелюбно. Он подошел к Достоевскому с полотенцем. Федор непроизвольно заерзал, гадая, что было ужаснее: чужие прикосновения или отвратительная боль? Лоренс, судя по всему, ожидал такую реакцию и с той же улыбкой продолжил аккуратно обрабатывать раны, несмотря на бурное сопротивление. Через 10 минут на теле появились бинты, и Достоевский приобрел более приятный вид.  Когда они вышли на улицу, Брэгг предложил работу и место в совете, а потом выдал достаточно значимую сумму за сегодняшнею ночь, которую Федор потратил на покупку квартиры.  Жизнь становилась лучше. Лоренс познакомил Достоевского с Дириксом и около года пытался его хоть как-то разговорить, но Федор холодно посылал обоих куда подальше. Лоренса в особенности. Впрочем, они и не обижались, да и не сказать, чтобы Достоевский тогда их прям ненавидел, просто не желал привязываться. И хоть Брэгг иной раз бесил, Федор был ему благодарен за немое, образовавшееся между ними понимание. Наверное, поэтому его все и терпели. Лоренс умел молчать, когда это было необходимо для будущего. А потом Достоевский встретил человека, сделавшего его жизнь ярче...

***

«В каждом человеке продолжает жить испуганный, полный опасений ребенок, горячо

желающий, чтобы его любили» Шандор Ференци©

Может эта история и закончилось неплохо, но Федору было больно. Почти как тогда в лесу... Эта боль смешивалась со стыдом. Он не мог смотреть в собственное отражение. А если бы он его все таки убил?... Убил этого одинокого, совершенно невинного мальчика, который просто хотел жить? Достоевский не простил бы себе этого.  Ни за что. Сигма позволил этому мальчику снова ощутить мир, показал что-то новое и помог понять себя. Именно поэтому в глубине душе Федор ужасно сильно боялся его потерять...  Перед Сигмой сидел не тот Достоевский, который принял решение подать руку, а маленький мальчик, жаждающий любви, радости и счастья. Федя позволил себя растопить, позволил самому себе поплакать и прижаться к худому телу, произнести то, что не сказал бы несколько лет назад, и он все еще верил, что однажды Миша к нему придет, обнимет и тепло улыбнется. Очень верил и всегда будет верить...  Сигма ласково гладил спину, молча слушая историю до конца. Он знал, что не сможет исцелить эти раны. Есть такие царапины, которые могут зажить только с определенными людьми и за определенное время. Он мог разве что пережить все эти воспоминания вместе с Федором, поддержать, чтобы это было не так больно.  И Федя чувствовал Сигму рядом, крепко обнимал и знал, что больше не один, что Сигма его ни за что не оставит. Внутри него что-то менялось. Слезы стекали на белую футболку рекой, но сейчас это было не важно. — Я скучаю по нему, очень скучаю... Сигма тихонько вздохнул — ему тоже было больно... — Может быть он и не умер... А даже если нет, то он навсегда останется в твоем сердце. Федя всхлипывал и сильнее жался к теплому телу. Сигма перевел руки на голову, аккуратно зарываясь в темные пряди и оставляя прикосновение губ на макушке. Он старался найти подходящие слова, пытался успокоить и продолжал гладить, зная, что Феде это нужно... нужно, чтобы он был рядом. — Пойдем попьем чай... Последовал кивок. Сигма ненадолго отстранился и подошел к кухне. Поставив чайник на плиту, он посмотрел на напрочь разбитого Федора, по щекам которого все также стекали слезы. Федя снова обнял, продолжая тихо всхлипывать.  Сигма догадывался об этих ранах, но даже не подозревал, что их было так много. Он не представлял, как Достоевскому хватило сил все это пережить... И хоть сейчас Федя выглядел сломанным, Сигма чувствовал, что он живой. Действительно живой...  Весь вечер и всю ночь Сигма ласково гладил Федора, шептал успокаивающие фразы, вытирал слезы и оставлял поцелуи на щеках, носу и лбу. Федя был счастлив, чувствуя его заботу...