Ocean Drive

«Страдания ничем не отличаются от всего другого. Проживи с ними достаточно долго и научишься получать удовольствие»

Ли Бардуго©

Жизнь стала походить на холмы и горы, когда ты то подымаешься, то спускаешься. Достоевскому это нравилось. Пусть лучше так, чем однообразные стены и тусклый свет. Лоренс подозрительно спокойно просиживал все дни в офисе и даже не удивился, когда Ричард с Федором пришли лишь с одной царапиной, требуя поделить ставки пополам. В отличие от Сета и Кевина, которые устроили настоящее кровавое побоище, они не стали тратить силы в пустую, а принесли шахматы, усевшись прямо на бордюре и проверяя ум друг друга. Сету в последнее время и так не везло, а жестокая битва с Харрисоном совсем вывела его из строя. Кевин не умел уставать, и пусть каждое ножевое ранение саднило, он продолжал сражаться, как будто кто-то подменивал ему батарейки. На поле боя Федор видел Харрисона только дважды и знал какой это ад, когда твоему противнику буквально все равно, что ты с ним делаешь. Казалось, даже пуля в лоб никак его не остановит, Кевин просто вытрет кровь и нанесет свой удар, от которого и до операционной не далеко... Он не станет взвешивать варианты на будущее, как Ричард, и уж тем более кого-то жалеть. Только единицы возвращались домой более-менее целыми после встречи с ним: Клауд, Джексон и Ричард, который знал Кевина как свои пять пальцев из-за постоянных стычек. Пит, вернувшись из больницы, обещал подорвать весь район и уже заканчивал с опытами. Сет мысленно обрадовался, что находиться в Центре, Кевин с вызовом согласился посмотреть на эту красоту, несмотря на то, что правая рука была в гипсе, Дансон снова пропал, Дирикс наплел Лоренсу, что у него билет на корабль, хотя мог этого и не делать, Брэгг изначально знал, что никто умирать не захочет. Ну разве что Харрисон, которого убить вообще не реально. А Федор на услышанное отреагировал простым взглядом, в котором Лоренс прочитал: «Только не ко мне» и «Не трожьте меня еще месяц». Достоевский в последнее время вовсе не желал ни с кем видеться, если только за шахматной доской. Причину такого резкого желания остаться целыми и невредимыми у каждого была написана на лице, и только некоторые наплевали на общее веселье, требуя вернуть кровавые бои. Три главы Уэйна разом взяли отпуск, спихнув на Брэгга все обязанности. «Все равно каждый день работает, а сейчас и писать даже ничего не надо, так что справится», — Лоренс тихо шмыгнул на такое заявление, и один только Дирикс не забыл, что у Брэгга тоже есть личная жизнь, приходил вместе с ним в офис разгребать гору документов и узнавать новые сплетни из газет и прочих записок на стенах. Две банды, которые и так редко сталкивались и лезли в разборки, стихли на совсем. Куда делись пятеро из одной и десять из второй Лоренс догадывался, а вот остальные бесследно пропали, обещая вернуться после праздничных выходных. Достоевский был спокоен как никогда, поскольку уговорил Сигму бросить работу и в честь ближайших длинных каникул просто отдохнуть, либо пойти погулять, пока почти все забыли о своей жестокости и любви к воровству. А парень все же остался дома, с интересом изучая Федины тетрадки и папки и параллельно задавая много вопросов, каково это учиться на филолога. Федор все время кусал губы, мельком поглядывая на Сигму. Не то, что он не давал сосредоточиться и мог порвать множество конспектов, просто Достоевский сам не понимал, почему начал нервничать. Возможно, даже не из-за парня, а по какой-то другой причине. Любопытство упорно не унималось, и Федя осознал, что Сигме срочно необходимо найти занятие. С другой стороны, это был хороший знак, ведь ни кошмары, ни усталость, ни вообще что-либо еще больше не мучали. Достоевский начал входить в новую зону комфорта, напрочь забыв, что когда-то было раньше... Рэйкстор превратился в яркий экспонат, где на каждом углу в глаза светили надписи о предстоящем празднике. Мало кто помнил о прошлых обидах и встречах, все резко стали друзьями, дружно распивающие в барах и веселящиеся в игровых домах. Даже Кевин попытался утащить Ричарда на какую-нибудь тусовку, обещая не убить. Федор твердо верил, что Дансон откажет, но уже на следующий день увидел, как эти двое куда-то шли. — Федя, а что за праздник будет через неделю? — Сигма подсел на кровать к брюнету, который заканчивал отправлять последний лист ответов. — «Полнолуние сияющего волка». В этот день люди обычно не спят, кто-то устраивает маскарады, кто-то просто проводит время с дорогими людьми, а кто-то решается на что-то важное. В общем, счастливый день, когда ты можешь загадать желание и твоя мечта обязательно сбудется. — А почему его так назвали? — спросил парень. —М-м, несколько лет назад, после того, как мэра Рэйкстора убили, управляющем стал Пекка Блэк, который начал изменять мегаполис по-своему. Рэйкстор всегда сильно отличался от остальной части страны еще с тем главой, и Блэк решил поставить окончательную точку над тем, что Рэйкстор и Равенск две разные «страны», хоть официально это не так. Новый год решили изменить на что-то другое, и накануне этого праздника прямо на глазах у всех произошло ограбление. Но вора никто не увидел из-за маски, и люди обратили внимание на небо. На тот момент было полнолуние, а рядом с луной ярко светилось созвездие волка. Летом можно увидеть ту же картину, только волк уже не «сияющий», а «огненный», поэтому его справляют дважды в год. — А как ты раньше праздновал? У Достоевского упало сердце. Но он умудрился выдавить безразличное: — Я ни разу не справлял этот день. — Почему?! — слова вырвались наружу, прежде чем Сигма успел их обдумать. Федор вздохнул, закрывая вкладки, а после и крышку ноутбука. — Ну... Я ведь не всегда жил здесь, и поначалу не было времени, а потом... — он замялся, не зная, как подобрать слова. Не хотелось говорить настоящую причину, но выдоха не оставалось. — Этот праздник не для одиночек, обязательно находятся друзья, знакомые, родные... А... у меня никого не было, — немного грустно подытожил Достоевский, и чтобы это не выглядело как серьезная причина расстройства, добавил: — Да и, не сказать, что я тогда хотел что-то отмечать. Сигма понял, что последняя фраза не была ложью, а одиночество капельку, но мучило Федора. — У тебя нет семьи? — Да, родителей убили, когда я был подростком. А друзья... Их тоже никогда не было, и когда я пришел в Рэйкстор, то не горел особым желанием с кем-то сближаться. Хотя были пару личностей, которые пытались меня разговорить, — Достоевский усмехнулся. — Помнишь Кэйт говорила про Лоренса? Вот он один из них. — Не думал, что вы с ним хоть как-то ладите... — Да уж, она тогда переборщила, сказав, что Брэгг меня прибьет. А я... тоже неправильно высказался. На самом деле он не плохой человек, просто... есть вещи, которые меня в нем бесят. Поэтому я так негативно к нему отношусь. — Он что-то тебе сделал? — Нет, напротив, хотел помочь освоиться. Мне было тогда почти столько же, сколько тебе сейчас. Ну, чуть больше. И Лоренс пытался узнать меня лучше, а я и тогда особо разговорчивым не был. И новые знакомства для меня были, как красная черта, за которую нельзя заступать. — А кто был еще? — Дирикс, он чем-то похож на Брэгга, такой же разговорчивый. Только если Лоренс умудрялся читать мысли, то Дирикс больше улавливал эмоциональное состояние человека. — А что с ним сейчас? — Ничего, вместе с Брэггом в офисе сидит, либо в карты с ним играет. — Получается, ты всегда был один? — Сигма не сводил грустных серых глаз с Федора. «Снова один?», «Федор, ну нельзя же насовсем закрываться от людей», «Ты приходи, если станет одиноко...» — фразы по очереди всплывали в голове. Они не ранили, а вызывали непонятное ощущение, будто Федя был чужим, другим, не таким... Для многих одиночество было неправильным, ужасным и отравляющим местом, в котором только умирать. А Достоевский видел в нем защиту. От моральной боли, от глупых надежд, от каких-то обещаний, да и вообще от всего. Брюнет несколько секунд молчал. Нет, он не всегда был один. До 14 лет рядом был Миша, способный заменить всех. А вот потом... остался один. — Ну-у, нет... я ведь сам отталкивал других... — Федор сдался, стараясь сделать из себя образ счастливого человека, но... не получилось. Хоть он и знал, что Сигма не будет судить как остальные, но все равно переживал. Не хотелось, чтобы его видели таким... Чуточку обиженным, побитым и действительно одиноким. Сигма вдруг заметил, как та самая щелочка снова появилась. Достоевский не был убитым, скорее грустным. Он знал, что никогда не сможет стать чем-то настолько значимым для остальных, а просто будет зависать в списке «Можно написать, если станет скучно». — Помнишь, когда мы впервые встретились, ты не хотел со мной идти? Не доверял мне, не говорил ничего... Я был таким же как ты, совершенно неприкосновенным. Только... по другой причине... — Ты боялся привязаться? — предположил Сигма, после недолгого молчания. Федор не ответил, а только слабо кивнул. Одиночество не тяготило, а постепенно отправляло на дно, утапливая в тяжелой воде. И Достоевский до последнего верил, что сможет выплыть и жить дальше. Он не хотел чей-то любви, бессмысленных слов и обещаний. Федя просто нуждался в опоре, которую пришлось строить самому. Сигма боялся сказать что-то не то, но догадывался, что была причина постоянно молчать и всем отказывать. Он знал — Достоевский взял его к себе не из-за одиночества. Но все же, казалось не правильным, что Федор один сидит дома, пока другие веселятся. Достоевский мысленно вздохнул, вставая с кровати. Врать себе до тошноты надоело. Конечно, ему одиноко, иногда просто хочется посмотреть с кем-то фильм, обсудить новый бестселлер и просто поговорить, или хотя бы просуществовать. Для Федора все были врагами. И в тот день, Достоевского трясло, когда Лоренс взял его с собой. Нет, Брэгг не сделал ничего такого, за что можно было его ненавидеть и проклинать. Федор просто знал, что Лоренс может в любой момент сломать жизнь своими знаниями. Это пугало, нервировало, ужасало... О нем ходило много слухов: жестокие пытки, запутанные убийства, простое безразличие и отсутствие хотя бы какого-то сострадания. Но никто ни разу не видел все эти картины в живую. Многие относились к нему поверхностно, несмотря на возраст и статус. А Брэгг никогда не обижался. Через время Достоевский перестал его бояться, и тогда начала бесить его вечная самоуверенность. Лоренс всегда находил правильные решения, давал советы другим, и на его лице постоянно играла хитрая ухмылка. Федор чуть не завыл, когда начал видеть в Брэгге брата, ведь они действительно были похожи. Оба харизматичные всезнайки, способные на все. Но Миша, это Миша, а Лоренс все же чужой человек. Сигма все никак не мог подобрать слова, а Федор успел вернуть себе прошлое состояние, правда удерживать его получалось с трудом. — Будешь чай? — Ага, — парень пошел на кухню, наблюдая, как Достоевский о чем-то задумался. «А ты неплохой парень...», «Хороший стрелок везде полезен», «Ты уверен, что не хочешь остаться?», «Какой ты молчаливый...», «Если что-то будет нужно — звони», — Лоренс заботился о Федоре, пока тот позволял находиться рядом... — А так, ты бы хотел отпраздновать? — задал вопрос Сигма. Федор пожал плечами. — Не знаю... — в Достоевском не то, что холода, привычной уверенности не осталось. — Может быть... Чайник вскипел. Федор достал два пакетика и положил их в кружки. — А ты хочешь? — спросил Достоевский, разливая кипяток. — Хочу. — Значит будем справлять вместе, — уголки губ чуть дрогнули. Глаза Сигмы вернули прежние искры, и он тоже улыбнулся.

***

«Если не видишь недостатков в человеке, значит ты влюбился. Идиот»

Антон Чехов©

Неделя прошла без туч и снежных вихрей, температура повысилась, что снег стал чуть липким. Сигма смог меж перерывов вытягивать Федю на улицу, разглядывая преобразившийся мегаполис. Глаза сверкали как никогда, и Достоевский только спустя пять дней вспомнил, что раньше парень жил в Правинске, где свет был слишком дорогим, чтобы его включать. Сигма и вправду не совсем понимал, чему люди так радуются, а плакаты явно не намекали на Новый Год... Даже днем надписи слепили глаза не хуже солнца, которое явно хотело растопить все сугробы. К огням добавился блеск снега, желающий, чтобы люди увидели весь свет. Каждый район украшали по-разному, ведь у всех были свои шутки, традиции и привычки, смысл которых могли понять живущие именно здесь. На стенах висели самодельные постеры, рекламируя уличные концерты и желая всех свершений в будущем. Достоевский удивился, увидев напротив своего дома Лоренса, руководившего процессом как раз таки подготовки к вечернему бурному празднику. Попытка незаметно дойти до следующего угла провалилась, и его окликнули. — Федор! — улыбнулся Брэгг. — Гуляете? «Черт», — У брюнета все сжалось внутри. — Ага, — Достоевский не нашел, что добавить еще, лишь напару с Сигмой рассматривал внешний вид парня. Без шапки, в красной куртке с темными перчатками и синими джинсами, Лоренс как и всегда блистал своей улыбкой. Федор подметил, что Брэгг одевался почти также, как и Дирикс. Неужели в одном отделе закупаются? Оставалось гадать, кто чей стиль копирует. Лоренса отвлек какой-то парнишка, выясняя куда тот дел список остальных мест. И Достоевский, воспользовавшись возможностью, двинулся вперед, произнеся тихое: — Пойдем. Сигма рассматривал цветные надписи и вслушивался в каждое объявление, о которых кричали возле каждого угла. — А он и вправду не такой уж страшный, — парень перевел взгляд на Федора, который уткнулся носом в ворот куртки, скрыв пол лица. — Ты чего? — Он меня оскорбил, — Достоевский сменил обиженный взгляд на радостный, чуть усмехнувшись. — Шучу, просто Лоренс любит немного поиздеваться. — А почему он не проводит время с родными? — Сигма с любопытством поглядывал то на лицо Феди, то по сторонам. — Не знаю, у него вроде только девушка есть, ну и парочка близких друзей. Ему просто дома не сидится, вот и принимает везде участие, он даже в нерабочие дни то в офисе сидит, то что-то ищет, то вот так руководит процессами. В общем, всегда полон сил. — Так обычно говорят про возраст, — подметил парень. — Ага, только Лоренсу всего 23, — бросил Достоевский с небольшим упреком. — Я думал у вас разница немного меньше, — после недолгого молчания произнес Сигма. — Неужели я на его фоне кажусь моложе? — Федор удивленно посмотрел на парня. — Ну... — Сигма остановился, задумавшись, — Не прям настолько уж моложе. Просто хотя бы в один год вы отличаетесь. Достоевский молча проанализировал заявление. — А сколько лет Дириксу? — неожиданно спросил Сигма. — Вот он, как раз, младше Брэгга на год. Ему 22. — Расскажешь об остальных? — Да я не многое о них знаю, в основном только тактику: в какие места могут ударить и что от них ожидать, — Достоевский усмехнулся, не понимая, с чего вдруг парень решил поинтересоваться. День постепенно сменился на вечер. Небо, как и говорил Федор, приобрело необычные оттенки, луна с каждой минутой яснее показывало свое присутствие, а несколько звезд светили ярче, чем тысячи других. — Смотри, — Достоевский указал на созвездие. — Это туловище, а это глаза и нос. Сигма мысленно представил волка, с сияющей шерстью и синими очами. Властный царь, способный в одиночку сразить всех врагов, и лишь изредка возвращающийся в стаю... Парень неосознанно нашел сходства этого зверя с Федей, который, не отрываясь, смотрел на небо, будто мысленно разговаривая с волком. Его взгляд был наполнен чем-то живым и некой надеждой. Сигма знал, что у Достоевского есть свои мечты, в которые он сейчас верил больше, чем когда-либо. Морские волны не смели бушевать, тихо набегая на мерзлый берег, оставляя частички себя и превращая в лед. Солнце уже не светило и не топило маленькие снежинки. В гавани было спокойно. Прекрасное место, чтобы уединиться и подумать о своем. Федор тихонько усмехнулся, подмечая, что он нисколько не изменился, продолжая надеяться на что-то прекрасное, хорошее и доброе. У него только одно желание и одна мечта. — Сигма, а ты решил, что загадаешь? — Да, — глаза парня отражали синие небо, а во взгляде была та же надежда, только Достоевский никак не мог догадаться, о чем мог мечтать Сигма. «Семья? Доверие? Пара? Новая гитара? А может что-то более сложное и глубокое: больше, чем семья, вернее, чем доверие, крепче, чем любовь, и явно не простой предмет». Федор все еще не знал, куда они пойдут и что будут делать. Под праздником обычно подразумевается радость, какое-то событие, подарки, чьи-то лица и много выпивки, в случае с некоторыми. Но Достоевский знал, что это только в теории. Сигма оторвал взгляд от созвездия и посмотрел на Федора: — Куда пойдем? Достоевский пожал плечами. — Куда хочешь. Впервые в голове не крутились тысячи планов, было лишь желание стать лучше в следующей половине года, да и не только в ней. Плыть по течению оказалось не так страшно, особенно, когда знаешь, что есть человек, способный, если что, тебя выловить. Мелькали все те же надписи и знаки, уводившие в игровые дома, рестораны, магазины и прочие места. Ни Сигма, ни Федор не горели желанием где-то остановиться и посидеть. Хотелось просто идти, не важно куда, главное не оставаться на месте. Люди проходили мимо, не замечая обоих. И почему-то даже в толпе не было ощущения беспокойства. Сигма рассказывал отрывки из своего прошлого, умудряясь вспоминать только хорошее: друга, с которым можно было веселиться, нескольких одноклассников из средней школы, и родителей, которые хоть и выгнали потом, но тоже вносили каплю радости. Достоевский слушал, задумываясь, а были ли в его жизни такие же моменты, когда он улыбался? — Федя, а как ты справлял Новый Год, когда был маленьким? Брюнет мысленно усмехнулся — парень явно умеет читать мысли. — Ну... Ставили елку, мама готовила ужин, а папа старался больше заработать к празднику... Чаще всего мне дарили книги, сладости, разную мелочь для школы. Иногда родители пекли шоколадный рулет, который я тогда обожал... — Достоевский «не умел излагать устную речь в красивой форме», поэтому кратко подытожил. — Все как у всех. Сигма улыбнулся. — Ну не прям у всех. У каждой семьи есть то, что отличает ее от других, — парень посмотрел на соседнюю улицу, остановившись. — Пойдем туда? — спросил Федор, заметив заинтересованный взгляд. — Ага. Во время «Полнолуния Сияющего Волка» мегаполис менялся, особенно Центр. Привычные улицы казались лабиринтом, а отовсюду слышалась разная музыка: от живой классики, до рока и джаза. Люди кричали, разбрызгивая газировку и выкидывая окурки посреди дороги. Даже полиция забыла про порядок. Известные личности наблюдали за происходящем из панорамных окон, наслаждаясь изысканным вкусом дорого вина. Достоевский начал тихо подпевать. — Ты знаешь эту песню? — удивленно спросил Сигма, не ожидая, что Федор хоть как-то связан с музыкой. Брюнет кивнул. Находясь среди людей, можно было быть уверенным, что не замерзнешь. Откуда-то несло жаренным и даже горелым. На одной из небольших площадей делали вкусные лавари*, и молодежь устраивала настоящее шоу. Фокусники, пускающие из перчаток птиц, группа танцоров, где парни и девушки окружили себя огненными кольцами, акробаты и, конечно же, еще несколько музыкантов с гитарами. За каждую команду кричала группа поддержки, рисуя на лице разные инициалы и поднимая над собой плакаты. Федору с Сигмой повезло оказаться в первых рядах, но напирающие сзади люди иногда толкались и мешали не меньше, чем если бы стояли спереди. Достоевский уверен, что в любой другой день, устраивать опасные выступления посреди улицы никто бы не позволил. Сигма полностью сосредоточил все внимание на актерах, не сводя заинтересованного взгляда и раскрыв рот. Федор усмехнулся при виде этого. После концерта они пошли дальше изучать преобразившиеся улицы. И только спустя 20 минут хождений Достоевский смог сориентироваться на местности. Придя к сердцу Рэйкстора, перед ними стоял тот самый Торговый Центр. Его стены украсили синим волком, который ярко светился в темноте. Разная музыка также звучала со всех сторон, небо продолжало темнеть. Сигма и Федор дошли до неширокой улицы на краю, где находилось меньше народу. Фонари освещали дорогу, и что-то внутри будто бы зажглось от этих огней. Кто-то уже начал запускать салют. И Достоевский поневоле начал осознавать, что он рад. Он не ходил по городу просто так, стараясь не тратить время в пустую. Хоть на улице морально становилось иногда легче, но все равно, среди людей Федя ощущал себя чужим, а при виде групп и парочек внутри начинало давить, ведь Достоевский всегда гулял один. А сейчас все резко изменилось: душа медленно исцелялась, и никакой груз не давил. Сигма не переставал верещать о своих ассоциациях и эмоциях, зная, что кроме Федора его все равно никто не услышит. На лице Достоевского появилась маленькая улыбка, которая так не хотела исчезать. Парень никогда еще не видел брюнета таким радостным. — Федя! Смотри! Что люди там делают? — Сигма указал на фонтан. — Загадывают желание. Там есть кусочек черной плитки, к которой если прикоснуться, то сбудется все, что пожелаешь. — Серьезно? — Не знаю, не проверял, но не думаю, что это правда, скорее он был построен, как пейзаж для красивых фото. — Все равно здорово, может у кого-то и сбудется. Достоевский посмотрел в серые глаза, которые светились не менее ярче, чем звезды на небе. Сигма действительно верил во все, даже, когда врут и убеждают обратное, парень не перестает надеяться. Наверное, именно эта черта не дала ему умереть в огромном мегаполисе и не позволила думать о смерти. Федор неожиданно вспомнил об одной вещи, когда они прошли до конца улицы. — Сигма, подожди, — Достоевский хитро улыбнулся. — Стой здесь, я сейчас. Парень в недопонимание остановился, смотря на уходящую спину, свернувшую за угол. «Куда он ушел?», — Сигма решил не стоять посреди дороги, а подошел к стене дома, изучая надпись соседнего супермаркета. «Федя изменился. Ну или я изменил свое мнение о нем. Скорее второе. Раньше он казался мне обычным, таким же, как прошлые люди, которых я встречал. Но Федор не стремится к власти и не использует меня... Я начинаю догадываться, что причина, по которой я сейчас рядом с ним, где-то глубоко внутри. И все таки, я бы хотел знать точно. С учетом его своеобразной профессии, он не умеет сострадать и жалеть, тем не менее, он старается понять меня и помочь. Даже после того, что он мне рассказал, я ощущаю незаполненные ячейки знаний о его прошлом, но я понимаю, что о многом спрашивать не стоит, ведь воспоминания причиняют Федору боль», — Сигма рассуждал, оторвавшись от реальности, и не желая думать ни о ком больше, кроме единственного человека: «Феде бывает одиноко, но он об этом никогда не говорит, и я понимаю почему. Он похож на ежа, которому проще закрыться, чем отвечать на вопросы. От меня не уходит ощущение, что в нем есть намного больше интересных вещей, чем кажется со стороны. Я могу представить его злым и жестоким, но я постоянно чувствую его часть души, которая не подходит под это описание. Я уверен, что каким бы ужасным он не был на людях, я всегда буду помнить именно того Федора, который любит валяться на кровати и пить чай...» Парень не сразу уловил реальность и заметил приближающуюся фигуру. Достоевский с улыбкой нес бумажный пакетик средних размеров. — Держи, — Федор передал сие предмет в руки визави. — С праздником Полнолуния Сияющего Волка. Сигма на секунду потерял дар речи. Нет, он, конечно, знал, что Достоевский его слушает, но все равно подарок оказался неожиданным. В пакете лежали небольшие овсяные печеньки с шоколадной крошкой, которые он обожал больше всего на свете. Федор чуть пошатнулся, от резко приблизившегося парня, который чуть не выронил печенье, крепко обняв Достоевского. А брюнет и не знал, что Сигма может светиться еще ярче. Будто бы рядом был вовсе не парень в темной куртке, а лампочка, энергия которой закончится, наверняка, не скоро. — Спасибо, Федя! — на лице Сигмы расцвела новая теплая улыбка. Достоевский некоторое время взирал на милую картину, пока парень не отстранился. Руки не мерзли, ведь сегодня Рэйкстор окутывал в теплые объятья каждого. Сигма с той же улыбкой поедал печенье. — Федя, попробуй! — парень протянул пакетик брюнету, выводя из раздумий. Достоевский взял одну печеньку, мельком поглядывая на ее вид. Вкусно. Федор радовался не только потому, что человек рядом ощущал себя счастливым. Сигма изменился. В глазах больше не было той пустоты, и душа не кричала от безысходности. Парень вырос прямо на глазах и обязательно будет расти дальше, стараясь полностью прочувствовать всю жизнь. — Бери еще. — Тогда тебе ничего не останется, — усмехнулся Достоевский. Сигма сверкнул глазами, как бы намекая, что не надо отмахиваться. Федор послушно взял еще одну. Умеет же парень понять, когда человеку что-то нравится, но мешает совесть. Сигма наблюдал за Достоевским, и одна мысль пришла ему в голову... — Федя, а пошли в книжный. Брюнет вопросительно посмотрел в сторону парня. — Ты хочешь книгу? Сигма хитро усмехнулся. — Можно сказать и так. Федор всю дорогу пытался понять, что появилось в голове парня. А Сигма о чем-то думал, состроив серьезное лицо. У Достоевского аж сердце вниз упало, ведь парню это не то, что не шло, просто Федор никак не мог привыкнуть к такому образу. Пройдя через парочку улиц, и встретив еще несколько музыкантов, они вошли в трехэтажное здание, где первый был украшен разного цвета полосками и рекламой. Сигма закончил с раздумьями и улыбнулся, наблюдая за Федором. — И какую книгу ты хотел взять? — с интересом спросил Достоевский, догадываясь, что причина, почему они здесь скорей всего не в книге, а в чем-то другом. — Помнишь ты мне рассказывал об одном произведение... — Сигма прошел к полкам, ведя за собой Федора. — Про мальчика, попавшего в руки пиратов... Внутри что-то екнуло, а Достоевского постиг шок. Стало катастрофически не хватать воздуха, а сердце забилось чаще. — Ты прочитал все книги, которые у тебя есть дома по несколько раз. Я хочу сделать тебе подарок и подарить те, историю которых ты давно хотел узнать. Горло пересохло, и Федор взглядом поискал бутылку воды, надеясь, что хотя бы одна каким-то случайным образом окажется на полке. Сигма изучал отделы по верхним надписям, пока не дошел до нужного отсека. Глаза бегали по полкам, читая названия и авторов сбоку. Достоевский не сводил взгляда с парня, думая, почему внутри стало тепло. — Кстати, когда я жил с первыми родителями, то любил литературу не меньше. Хочешь расскажу, о чем были те книги, которые я читал раньше? «Хочу, расскажи...», — Федор почувствовал, как любопытство выплыло наружи и он выдал тихое: — Да. Парень секунду молчал, ища нужное произведение, его глаза остановились, а на лице снова расплылась улыбка: — Нашел! — Сигма достал книгу с 6 полки и протянул Достоевскому. Федя молча слушал истории о приключениях подростков, отказывающихся сидеть дома, о великом детективе, который раскрыл сотни дел со своим лучшим другом, о соревнованиях, которые были смыслом жизни, о прекрасном теплом лете, о летающих рептилиях, и о простой жизни в обычной деревне. Сигма цитировал строчки, когда удавалось вспомнить, а если нет, то объяснял смысл. Иногда его взгляд заострялся на какой-нибудь полке, и он указывал на ту или иную книгу, начиная пересказывать следующее произведение. Его интонации в точности передавала атмосферу истории, а в голове Достоевского появлялись образы, в перемешку с собственными мыслями. Книга в руках имела куда больше значения, чем просто произведение. Федора не покидало ощущения тепла, какого-то родного, приятного, и совершенно непонятного чувства. Будто ты вернулся к жаркому огню, после холодного ветра и вершин гор. Он согревает тебя, обволакивает тело, заставляя улыбаться... Достоевский лишь догадывался, что это могло быть, но если он ожидал отторжения от самого себя, то почему-то его не последовало. Сигма начал рассуждать о убийстве в одном из произведений известного автора, а Федор наблюдал за ярким, искрящимся взглядом. У Сигмы были красивые глаза. Время двигалось дальше, но при этом не хотелось не спать, не куда-то торопиться. Достоевский знал, что когда-то парень закончит свой рассказ, но при этом надеялся, что он будет вечен. Слушать Сигму было ужасно интересно, что Федор правда хотел продлить момент как можно дольше. Он не смог подобрать слов, когда наступила тишина. Сигма рассматривал остальные книги, предлагая некоторые из них посмотреть Достоевскому и стараясь заинтересовать. Федя пару минут приходил в свое сознание и только потом смог осознанно определиться с выбором. Сигма с улыбкой пошел за Достоевским к кассе, уверяя, что заплатит сам. Федор взял пакет, осознавая, что руки несильно трясутся. Даже пытаясь вернуть свое сознание, внутри продолжал полыхать огонек, маленький, но такой... какой-то значимый, важный, приятный... Выйдя на улицу, Сигма начал рассказывать другие истории, которые придумывал сам, когда лежал на кровати или на траве, внутри Достоевского вспыхнули новые чувства, ведь он тоже любил фантазировать... «Два мечтателя возвращались домой, делясь событиями из своих миров. Их не любили, дразнили, боялись, а они желали только одного...»