Ocean Drive

«Этот мост был длинный, весящий в огромной пустыне, среди редких деревьев и бескрайних простор. Солнце грело. Иногда это место превращалось и в дождливые саванны, и в лесостепи, и в холодный полярный полис. Но мост оставался таким же. Деревянные дощечки были связаны длинной веревкой. В некоторых местах доски ломались и приходилось перепрыгивать. Веревка иногда грозила оборваться. Дорога была не большая, но значимая в жизни Младшего. Он любил мечтать, и когда дело касалось опасности ужасно боялся. Старший взял его за руку. — Мы справимся, — сказал он, улыбнувшись. Они пошли. Старший вел его, не отпускаю руку ни на секунду. Он знал — это не просто помощь. Каждая глупая мысль, каждый следующий шаг помогут им вырасти. Младший уже не боялся. Он доверял Старшему, следуя за ним.  Это была долгая длительная дорога, на которой встречались разные испытания. Они шли. Через лед, через сушу, через лес... С надеждами и с верой на светлое будущее... Они шли вместе, поддерживая друг друга...»

«В комнате не было даже кровати, лишь узкий диванчик, на котором Нина каждую ночь сворачивалась калачиком.

Когда Каз как-то спросил ее об этом, она ответила:

—Я не хочу, чтобы мужчинам приходили в голову дурные мысли.

—Мужчине не нужна кровать для дурных мыслей, Нина».

Ли Бардуго©

Сигма вопросительно смотрел на Достоевского, пытаясь разгадать его замысел. — Ты тогда не пошутил? — Неа, — усмехнулся Федор. — Поверь, тебе понравится этот фильм. — Разве он не детский? — То, что тут не реальные люди не делает его детским, — продолжил брюнет. Парень сидел на диване, пока Достоевский щелкал пультом, набирая название. Наблюдать за ним всегда было ужасно интересно. Сигма смотрел глубоко, а не поверхностно. Любопытство не унималось ни после разговоров, ни после таких наблюдений, наоборот — разгоралось. Федор закончил с поисками и уселся рядом, передавая Сигме попкорн. Черный экран сменился на голубое небо, а после появились герои... Достоевский предупреждал, что фильм длинный, и было принято решение просидеть на диване до самой ночи. Большего всего Сигму забавляла фраза: «Тебе понравится». Неужели Федя смог многое узнать о нем? Все же, фильм действительно начал нравиться с первых минут, обещая занимательное продолжение. Достоевский сам не заметил, как его затянуло. Сигма начал часто ловить себя на мыслях, что компания Федора комфортна. Брюнет еще долго думал о словах парня, пытаясь собрать картину по кусочкам и найти ответы. Он видел желание Сигмы узнать о нем больше, слушать его философские размышления и научиться чему-то новому. Достоевский не знал, какого это быть старшим братом, но уверен, что его желания были такими же, когда он был маленьким... Михаил всегда громко хлопал входной дверью, и Федя знал — это он. Федор бежал в прихожую, оставляя учебники и все свои дела, в желание увидеть знакомое лицо и услышать приятный родной голос... — Федя, привет! — Михаил улыбался во все 32 зуба. Федор подбегал и бросался парню на шею, крепко обнимая, и только потом тихо выдыхал: — Привет. Достоевский знал, что Сигма ему верил. И хотел стать хотя бы просто его защитой, не то, что братом. Может даже после всех его слов Сигма видел другую картину. А может и нет. А вообще, Федор почувствовал, как он начал оживать, медленно, оставаясь хрупким... Но самое главное — не мертвым. Ему нравилось сидеть и делать с Сигмой задания, нравилось слушать его различные мысли, когда тот решался говорить, нравилось узнавать части из его прошлого.  — Федя, а ты знаешь о звездах? — как-то раз неожиданно спросил Сигма. — Знаю пару легенд о некоторых созвездиях, а что? — Расскажешь? Достоевский рассказывал, а Сигма внимательно слушал, блестя заинтересованными глазами, в ожидании продолжения. Федор говорил долго, спокойным ровным голосом, но все также интригующе. Сигма рассматривал звезды в окне, а когда брюнет ненадолго остановился, спросил: — Но ведь Эльвина встретила его снова? — Да... Им было, что рассказать друг другу, и стать еще ближе... — Достоевский мечтательно раздумывал об истории, о которой говорил. — Люди часто встречают тех, что были с ними когда-то раньше... Возможно, в прошлой жизни. — А Мэраль переживал? — Да, он боялся, что Эльвина его не примет, не вспомнит и не простит... — И она простила? — Конечно, она не могла не простить своего брата... Федор долго молчал, находя в этой легенде какую-то ниточку надежды. Парень не стал прерывать его размышления, уткнувшись носом в шею и согреваясь в его объятьях... Сигма действительно казался на фоне других слишком доверчивым. Но сейчас это было только плюсом. Каждая его эмоция была искренняя, в его голове не было команды по типу: «Он сказал шутку, нужно посмеяться!» или «Ой, я допустил ошибку, нужно ощутить панику!» Каждый блеск в глазах был не случайным, каждый вопрос не был просто так. У Сигмы не было планов и ожиданий, был только Федор, настоящий, по-своему необычный, чуть закрытый, иногда веселый и даже харизматичный. Сигма видел, как Достоевский составляет всю свою жизнь по кусочкам. В начале некая схема, потом мелочи, а после и осуществление. Иногда Сигме казалось, что из этого состоит вся жизнь Федора, но нет.  Была ситуация, когда он увидел щелку... Она мимолетом прояснилась на глазах и тут же исчезла. Будто ее вовсе не было. Но Сигма ощущал ее существование. Это был какой-то тайник... Закрытый на прочный замок. Но это был не секрет. Нет, Достоевский вообще имел очень мало секретов, может 1-2 не более. И то, называть их секретами было не совсем правильно. Эту пещеру Федор закрывал скорее больше от себя, чем от остальных. И возвращался туда только, когда был наедине.  «Может это был Федин дом? Может это было что-то ужасно важное? Или наоборот, что-то страшное и яркое. Какое-то существо, живущие в темнице по какой-то причине...», — Сигма хотел бы однажды услышать ответы на эти вопросы, но знал, что Достоевский вряд ли ему скажет. Федя вообще очень закрытый, но в обычных мелочах Сигма замечал что-то большее, делая разные выводы. Достоевский долго не мог понять, как парень узнал о нем так много, задав единственный вопрос.  Сигма умел видеть то, что не видели другие. И Федору эта особенность нравилась. Они смогли найти что-то общие в друг друге, но пока только издалека... Достоевский иной раз вовсе не мог угнаться за размышлениями Сигмы, непонимающе смотря в его сторону. В его мире всегда было слишком много связей, вещей и совпадений. Федор иногда считал себя пессимистичным на фоне парня, а потом ловил себя на совершенно другой мысли, что пессимист тут именно Сигма, и так покругу. Внутри Сигмы действительно жили много эмоций. В нем было все. И находясь рядом с парнем, Достоевский поневоле ощущал не хватку как раз этих чувств. Тех, что он не любил, тех, которые избегал... А сейчас его тянуло к ним. Сигма — Солнце, от которого постоянно веет эмоциями и к которому так сильно хочется подойти... Жизнь изменилась. И действительно только в лучшую сторону. Федор смог догнать программу, и больше не было гор из кружек и синяков под глазами. Достоевский начал следить за своим здоровьем и мимолетом утянул в новый образ жизни Сигму. А тот и не сопротивлялся. Федя ждал хотя бы малейшее «но», которого так и не последовало. Сигма возвращался домой, сразу засыпая на кровати прямо с голодным желудком в рабочие дни, а в свободные делал комплекс разных упражнений с Федором, после которых иногда болело тело. Достоевский порывался написать заявление об увольнение, чтобы это человек хотя бы когда-то отдыхал, но понимал, что Сигма проявлением такой заботы рад не будет. Федор пытался начать разговор и уговорить закончить с работой, но Сигма сразу переводил тему, говоря, что совсем не устает. Хорошая попытка вновь убедить Достоевского, что его проницательность и интуиция стали хуже реагировать, но Федя не счел ответ правдой. А Сигма действительно уставал, сидя в библиотеке по несколько часов в неделю, бегая по городу и пытаясь стать полезным для Федора. Он хотел отплатить ему за все. За то, что не бросил, за то, что не посмеялся, за то, что понял... Даже на такой, казалось бы, никудышной профессии Сигме давали достаточно, чтобы выжить в Рэйксторе, однако каждый раз Достоевский отвечал одно и тоже: «Оставь себе, пойдешь с друзьями погуляешь, ну или купишь что-нибудь вкусное, ты же любишь сладкое». Сигма молчал. А вот друзья не нашлись. Был только Федя, который и брат, и друг, и земля под ногами, и защита, и, конечно же, опора. А вот насчет сладкого Достоевский был прав — Сигма его обожал. Вот только и их покупал ему Федя, когда они гуляли. Поэтому парень просто копил. Может потом Федор примет благодарность... Брюнет не ждал ничего от Сигмы, ни денег, ни становление какой-то важной личности, ни помощи, ни даже простого: «Спасибо, что подал руку». Не ждал не потому что сомневался или не верил, а потому что просто не хотел. Хотя он даже это «просто» не мог понять. Спорт, здоровое питание и режим подействовали на Федора настолько хорошо, что исчезла непонятная пустота, много мысленных матов на каждый недочет и желание послать хотя бы того же Пита или Лоренса, который между прочим успел задать как минимум три вопроса: по какой причине он уже месяц не приходит подать заявку на выяснение отношений ну хотя бы с... Ричардом, который также благополучно пропал, не оповестив о своем нежелание проявлять инициативу.  Достоевский, читая вроде как небольшой текст, успел мысленно обозвать Брэгга разными не совсем хорошими словами, потому что... Этот человек знает все, буквально все. И сейчас когда он напоминает про чертов совет, когда ходят слухи, что под его крылом есть некий парень, хочется как минимум послать на... Жаль в лицо этого говорить не прилично. А максимум избить, пока все рядом не станет кровавым. Но пытать Лоренса за особое любопытство — «всё равно что злиться на плиту за то, что горячая»*. Федор уверен, что Брэгг видел их на улице, может даже нарыл информации где-нибудь в другой части страны, к Кэйт пошел, чтобы узнать самый главный вопрос — А что между ними? Достоевский также уверен, что если Лоренс узнает хотя бы часть всей истории, то будет настоящий «пиздец». Федор начал готовить свою нервную систему к большому марш броску. Брэгг ведь весь мозг вынесет... Брюнет решил не мучить себя какими-то мыслями, кратко ответив, что ему все равно. На странность, Лоренс больше не приставал. Ну и замечательно. У Федора и так появились проблемы. Сигма прекрасно скрывал свое настоящее самочувствие, но не учел, что для Достоевского слова не всегда имеют большой вес.  Похоже, настала очередь Феди наблюдать за домашним апокалипсисом. И ладно бы обычное сравнение, а вот в зомби парень хоть и медленно, но начал превращаться. К усталости, между делом, начали добавляться разные неприятные ассоциации... Сигма мыслитель, жить без постоянных размышлений совсем никак. Любопытство и мировоззрение не позволяют. И постоянные пессимистические вопросы совсем не давали покоя. «А что если бы я не встретил Федора? Чтобы я делал дальше? Шатался по улицам? Голодал? Умер? Может быть меня избили другие люди? Посмеялись? Изнасиловали? Отправили куда-нибудь?», — и так по кругу... Нужно подметить, что такое мышление для Сигмы вредно. Оно отравляет, обессиливает и ранит.  Эти мысли появлялись все чаще, что даже ночью место отдыха Сигма боролся с кошмарами. Они запоминались, пугали, вынуждая медленно сходить с ума. Мужчина с пилой, пожары, чужой устрашающий смех... Парень осознавал, что это просто так не пройдет, но... уже через два часа списал все на «изменение гармонального фона» или проще говоря «ерунду». Федор долго не сводил взгляд с синяков под глазами, как бы намекая, что сейчас никакое: «Я не устал», — не подействует, и: «Придумывай следующую отговорку». В шутку, конечно. Достоевский пытался вытащить хотя бы простое: «Не выспался», — но Сигма упертый, даже этого не сказал. Федя был рад, что хотя бы уговорил неделю посидеть дома. Сигма как-то уж слишком вяло и убито согласился, слабо кивнув. Завалился обратно на диван. Но не отдыхать, а читать теорию по физике... Жаль, что она не поможет избавиться от ужаса в голове. Достоевский почти молча наблюдал, как парень несколько дней клевал носом, обитал исключительно в книгах, тетрадях и учебниках, даже не вспоминая о еде. Федор все же не тупой, и нечего на его интуицию гнать. Все он может понять и увидеть, только не всегда хочет. Подставляя варианты, Достоевский нашел самый приблизительный.  К вечеру Сигма засыпал уже на месте, чуть покачиваясь, так и норовя упасть. Достоевский сел рядом, рассматривая книгу в руках парня.  — Может поспишь? — предложил он. И именно следующая реакция навела Достоевского на тысячи мыслей и дала множество ответов. Во первых, у Сигмы прекрасный инстинкт выживания, а во вторых... Догадаться, какая причина всей этой апатии стало в тысячу раз проще. Парень резко открыл книгу на нужной странице, тут же начав читать новую главу. Федя догадывался, что первые пять строчек были прочитаны, но совсем не поняты. Сигма усердно пытался не закрыть глаза, потому что... боялся увидеть образы снова. Достоевский вздохнул. Сигма вопросительно на него посмотрел, как бы спрашивая: «Ты чего?». Федор сделал пометку, что надо бы прочитать то, что было в руках у парня. Потом потупил взгляд о стену. Специально молча. Сигма снова ощутил бессилие, а глаза продолжили закрываться... И все таки, рядом с Федей становилось лучше, спокойнее... Парень положил голову на его плечо, прикрыв глаза. Достоевский отвел взгляд от стены, не ожидая увидеть напрочь измученного человека, который устал скрывать свои проблемы. В одном простом движение прояснились слова, которые так не хотелось произносить: «Я больше не могу, мне страшно», и даже «Побудь со мной». Федор снова тихо вздохнул.  — Тебе случайно кошмары не снятся? Сигма не ответил, лишь уткнулся носом в плечо. Это означало: «Да». Немое, простое «Да», которое также заменяло все остальное. Достоевский, как в первый день их знакомства, сочувственно посмотрел на это чуть потухшее солнце. Его руки переместились на спину и голову, ласково гладя мягкие волосы, в попытке успокоить.  Федя никогда не скажет: «Пройдет», — никогда не оставит погибать дальше, никогда не посмеется и вообще, кошмары это не просто какие-то перемены и страхи. Это действительно ужасно. Он знает это не понаслышке.  Спустя 30 минут тишины и успокаивающих объятий, Федор пошел заваривать зеленый чай. Сигма еще долго не отходил от Достоевского, зная, что он действительно единственная защита. А Федя почти не удивлялся резко выросшей тактильности. Хотя уже скоро вспомнил себя, такого же маленького беззащитного мальчика, желающего быть рядом с кем-то, кто просто обнимет и будет рядом.  Федор не стал оставлять Сигму и ночью, выжидая, пока парень уснет и тихо напевая какую-то мелодию. Достоевский сам чуть не уснул, но когда лег к себе на кровать весь сон развеялся, уступая место мыслям... Жить стало чуточку легче, и кошмар начинался не с привычных криков, а с голубого неба, которое потом нагло выгоняли, возвращая парня в горящие здания. Федор при виде покрасневших глаз раскрыл руки, как бы говоря: «Иди сюда», — и добавляя: «Обнимай меня сколько захочешь, мне никогда не надоест». Сигма, как и вчера разместился на остром плече. Достоевский каждый раз мельком подмечал, что объятья исцеляют не только Сигму, но и его самого... Федор еще четыре дня ломал голову, в поиске решения проблемы. В аптеках ничего толком не сказали, но другие травы дали. Психолога Сигма отклонил сразу, взглядом умоляя придумать что-нибудь еще. Снотворное Достоевский сам отказался давать. Нечего подсаживать на всякую фигню! Ну, в голове не осталось других предложений, кроме как помогать простыми словами, которые значали достаточно много для парня. Именно к этому моменту Сигма сам высказал все. Поверил, что и сейчас его поймут... Федор слушал внимательно, взвешивая каждое предложение и аккуратно гладя по голове.  — Они бегут за мной. Хотят убить. Кричат о том, что я жалкий беспризорник, в пустую живущий в этом мире. Я не хочу больше этого видеть. Эти сны ужасно пугают меня, — Сигма боролся с желанием расплакаться от гнетущей ноши внутри. А хотя... Что может быть плохого в слезах? Держать все в себе бывает очень сложно, особенно когда у тебя повышенная эмоциональность. Тут дело даже не в поле, не в возрасте и не в чем-то. Для слез не важно кем ты там работаешь и насколько ты серьезный. Плакать хочется каждому, кто хоть раз встречал горе. Не то, которое как у всех. А свое. И даже не горе, а какая-нибудь обыденность... Те же кошмары, те же страхи и переживания, та же безысходность...  Жизнь устроена так, что ты не сможешь всегда ровно стоять на ногах. Иногда ты будешь реветь на взрыв, потому что убили дорого тебе человека, а иногда будешь плакать от счастья, потому что нашел с кем разделить свою жизнь, свои странные, «маленькие» раны... — Я боюсь, что ты уйдешь. Что я снова останусь один. Что все будет как раньше... Достоевский начал все больше понимать, чего стоило Сигме жить именно так, иметь такой характер, такую эмоциональность, такой темперамент и особенно такую упертость... Каждая его черта кричала о том, что Сигма самый живучий, самый настоящий и самый человечный. — Я никогда тебя не оставлю и всегда буду рядом, чтобы защитить тебя, — Федор крепче обнял парня, мысленно давай обещания. Сигма верил. Вообще он стал намного больше доверять Достоевскому после прошлого душевного разговора. Доверял настолько, что был готов раскрыть ему все тайны, если они бы были. Но у Сигмы была только одна — он сам. Ночью парень проснулся от очередного кошмара. Почему-то стоило Федору уйти, как в голову непроизвольно начинали лезть ужасные мысли, переворачивая всю картину. Достоевский будто отгонял всех злых людей от Сигмы. И это действительно было так.  Сигма не хотел будить Федора и снова мучить своими проблемами, вот только уже через пару минут сидеть на диване стало невыносимо и страшно, ведь начали мерещиться тени, превращающиеся в злодеев из кошмаров. Тихие шаги едва были слышны глубокой ночью. Парень несколько секунд наблюдал за фигурой, закутанной одеялом. Он тихо позвал брюнета. Но тот не проснулся. Сигма все еще думал, не уйти ли обратно, но почти сразу вспоминал страшные ассоциации и тени. На второй оклик Достоевский проснулся, сонно спрашивая: — Что случилось? Спросони он забыл обо всем, а Сигма промолчал, не зная как сформулировать ответ. Спустя пару секунд до Федора дошла причина позднего хождения. — Чай заварить? Парень отрицательно покачал головой. От этой травы иногда начинало тошнить, поскольку Сигма пил ее в больших количествах, а толку не было совсем. Достоевский некоторое время думал, что можно было еще сделать. Потом как-то устало потер глаза, едва заметно вздохнул и в голову заползла единственная идея: — Если хочешь, можешь лечь со мной. Сигма не сразу осознал слова, а когда переварил, то поплелся обратно за одеялом и подушкой. Федор подвинулся, а парень упал рядом, даже не соизволив укрыться. Достоевский чуть улыбнулся, наблюдая хоть и не совсем прекрасную, но все же милую картину. Укрыв уставшее тело, он окунул Сигму в свои объятья, напевая детскую колыбельную... Когда-то ее пела Мария своим тонким, ласковым голосом, перебирая темные пряди. Феде тогда было почти 5. Иногда эту же колыбельную пел Миша, обнимая также, как сейчас Федор Сигму.  А кошмары... Ему снились после побега и жизни в лесу... Лежа на холодной жесткой кровати, ветки, поддающиеся ветру, грозили упасть, а звери желали напасть. Федор каждый раз надеялся, что проснется и увидит грязный потолок, услышит звонкий смех Михаила и увидит родителей на кухне. Но просыпаясь, он видел дождь, деревья, которые пугали всю ночь и... большую землю. Для него были открыты все дороги, но не по одной не хотелось идти. Достоевский не знал, как дальше жить, не видел смысла, но понимал, что покончить с собой не сможет, ведь это не правильно... Не для него... Да и самое главное: «Миша не хотел, чтобы все закончилось именно так»... Достоевский даже чуть загрустил, вспоминая разные моменты из, так называемого, детства, но тихое сопение вернуло к реальности, и брюнет задумался уже о другом человеке и о настоящем времени...

Современная жизнь устроена так, что каждому нужна забота, поддержка, простые слова, благодаря котором человек начинает раскрываться. Может не быстро, может необычно, главное, что он не стоит. Счастье заслуживает каждый, просто нужно научиться с ним жить. Никогда не знаешь, будет это человек, любимое занятие, саморазвитие, сама жизнь или даже какое-то событие. Главное его не упустить, а взять с собой в будущее, в долгожданное продолжение истории под название «Жизнь».

«У нас одна обязанность — быть счастливыми»

Рэй Брэдбери©