Ocean Drive

«Хороший фокусник мало чем отличался от хорошего вора»

Ли Бардуго©

Впервые дни после встречи с Питом в квартире Достоевского стояла мертвая тишина. Да, впрочем, что удивляться? Здесь всегда было тихо, аккуратно и чисто. Только в этот раз атмосфера раздражала. У Федора складывалось ощущение, будто он лежал в собственном гробу и ждал своей смерти. Отвратительно. От этой легкой хандры его иногда отвлекала чашечка горького кофе, который он пил специально без сахара, чтобы взбодриться. Может парня временно мучала скука. Да и рана на руке упорно продолжала ныть. Достоевский хотел выпить обезболивающих таблеток, но по каким-то причинам этого не делал. А после и вовсе забил, уткнувшись в книгу с большим интересом. Жизнь сразу стала чуточку лучше. Федор любил читать, и у него дома была своя маленькая библиотека. Правда состояла она в основном из классических произведений иностранных писателей. На современную литературу его сильно не тянуло. Иногда, а особенно, когда тебя мучает физическая боль, до жути хочется покинуть реальность, забыть абсолютно всех и все. У Достоевского какое-то время получалось отдохнуть. А спустя несколько дней он поймал себя на мысли, что давно не выходил на улицу. Возможно, свежий воздух утихомирил бы боль и ускорил заживание. Сейчас Достоевский медленным шагом шел по широкой и почти безлюдной улице. В Уэйне довольно часто так было. Да и, честно говоря, Федор не хотел никого видеть. Воспоминания о брате и прошлом не давали покоя. Дошло до того, что Достоевский вовсе перестал с ними бороться. Ну, может только немного. Порой он лежал на кровати и в подробностях вспоминал все моменты, проведенные с Мишей. — Знаешь какой человек самый неуязвимый в этом мире? — спросил брат однажды. Федя отрицательно покачал головой. — Тот, кому нечего терять, — почти шепотом произнес Михаил и через пару секунд продолжил. — Только каждому есть, чего лишиться. Воспоминания. Вот, за что постоянно цеплялся Достоевский, боясь забыть советы брата и его вечную ухмылку, которая держалась на лице даже перед смертной казнью. Это единственная тоненькая ниточка, связывающая Федора с Мишей. И он никак не мог позволить себе ее перерезать. Достоевский тяжело вздохнул, засунув руки в карманы. Он всегда так делал, ведь его кисти мерзли даже в летнее время. Люди начинают новую жизнь в надежде забыть все остальное. Федор поступил также. Правда что-то еще, кроме воспоминаний о брате, не давало ему покоя. Парень уж очень не хотел разбираться в своих эмоциях, либо подавляя их, либо игнорируя. Интуиция подсказывала, что поступая так, он делал себе только хуже. Осознавая это, Достоевский хотел взять сигарету и вдохнуть едкий дым. Но даже от этой мысли он судорожно оттолкнулся с явным раздражением. Взгляд метнулся на открытое море вдалеке. Безграничное небо темнело, пока единственный освещающий огонек меж домов опускался к горизонту. Брюнет любил прогуливаться до гаваней Уэйна. Большая часть торговых кораблей отправлялась чуть дальше, к центральной и самой большой гавани. Лишь некоторые пассажирские лайнеры и торговые судна с маленьким грузом заплывали сюда. Этого было достаточно, чтобы местные воришки показали свою ловкость и мастерство. Кроме таких развлечений, там можно было посмотреть прекрасный закат. Именно за этим Федор шел в первую очередь. Долгие тренировки не отбили понятие красивого и прекрасного. Достоевский любил смотреть на яркую звезду под названием Солнце. Сколько тысяч лет она не гаснет, в отличие от людей, которых так легко заставить отпустить руки и потерять надежду. Цвет неба мягко и плавно менялся с красного и розового до голубого и темно-синего. Редкие облака не закрывали яркие лучи, давая почувствовать их тепло на лице. Парень мог стоять тут часами, наблюдая за светом. Тихо. Может Федор еще успеет найти сотни ответов на свои вопросы. Все мысли разлетелись. Достоевскому казалось, что сейчас, стоя напротив алого заката, он чувствовал себя счастливым. Либо это было временным умиротворением. Он понимал, что не через малое прошел, но ведь сколько всего еще ждало его в жизни. При условии, что кто-нибудь не пристрелит на очередной битве. Все таки Рэйкстор прекрасный город. Его город. Федор верил. И пока все остается так, он не умрет несчастным. Простояв на песочном пляже около получаса, Достоевский решил пойти домой. Солнце на две трети опустилось за горизонт. На улицах стало темнее. Ночь в Рэйксторе была опасна. От нее веяло чем-то грязным, жестоким и резким, но в тоже время, безумно приятным. Сплошная эйфория. Будто весь мегаполис был под действием наркотиков. Федор замечал те же эмоции в себе, когда сражался или просто гулял по ночам. К полуночи весь город оживал. Миллионы огней и ярких надписей во тьме прибавляли энергию, вынуждая сердце бешено стучать... Задумавшись, Федор не заметил как прошел два квартала. Из раздумья его вывел негромкий скрежет. Достоевский остановился, предполагая откуда мог доноситься звук. Пройдя в переулок, он увидел небольшую площадку и служебный выход из маленького кафе. Возле стены лежал ряд деревянных ящиков, а впереди стояли два мусорных бака зеленого цвета с черными огромными мешками. В одном из них копошился молодой парень лет 17-18. Федор обратил на него изучающий взгляд. Длинные волосы были разного цвета: правая половина белая, а левая — сиреневого. Взгляд серых глаз с безразличием изучал появившуюся фигуру. Парень был до ужаса худым и бледным. Из под рванной одежды виднелись царапины. Не уделив Достоевскому даже 10 секунд, как беспризорник вернулся к поискам еды или каких-то вещей в мусорном баке.  Брюнет не смотрел на парня с каким-то холодом или отвращением. Его взгляд был обычным, не выражающим абсолютно ничего. В принципе, увидев эту картину, все мысли и чувства на какое-то время исчезли. Федору хотелось задать вопрос, но сформулировать предложение не получалось еще секунд 30. — Как ты тут оказался? — спросил Достоевский. Парень вновь молча перевел взгляд на брюнета. И Федор понял, как тот не хотел говорить. В его глазах читались пустота и безысходность.  — Я обычный беспризорник, — выдавил парень, намекая, что Достоевскому тут делать нечего. Но даже заметив это, брюнет остался стоять на месте, смотря прямо в глаза, в самую глубину души и мыслей. Бродяге от этой проницательности стало не по себе, и он поспешно отвернул голову. — Как тебя зовут? — спокойным тоном поинтересовался Достоевский. — Сигма, — выдохнул парнишка, держась за край ящика и все также боясь встретиться взглядом с брюнетом, будто узнав его тайны, Федор сделает с ним что-то ужасное.  Но брюнет без слов сел на один из ящиков. Сигма проследил за его действиями и повернулся лицом, мысленно радуясь, что визави начал смотреть на стену. Он решил присмотреться к незнакомцу, пока тот о чем-то задумался. Находясь здесь, в грязном и маленьком переулке, Достоевский был простым парнем, и Сигма уловил некие нотки усталости и даже грусти. В прочем, Федор скрывать их и не пытался. Не видел смысла. «Обычный беспризорник». Забавно. С одной стороны, именно у таких людей, потерявших семью и дом, очень интересные истории выживания. Достоевский сам не понял, как его мысли вновь заполнялись прошлым, только уже не о брате, а о нем самом.  Каким Федор был раньше? Не смотря на вечную отстраненность, прямолинейность и холодность, в нем были нотки так называемого «добра» и «радости». Тогда, сидя в маленькой комнате, слушая разные истории Миши и гордясь его достижениями, он улыбался, иногда смеялся. Хоть Достоевский и в те времена не был особым неженкой, он любил крепко обнимать брата. Они стояли так некоторое время, пока маленький Федя не начинал чувствовать себя в безопасности, далеко-далеко от всех неприятностей и прочих людей, и не слезал с его шеи. Миша часто шутил, что его младший брат чувствительный и слабый, и, даже зная, что Михаил вовсе не всерьез, Федя обижался, смотря грустными глазами, как бы говоря: «Возьми свои слова обратно». Миша лишь смеялся, но тут же утешал брата, убеждая, что Федор способен на все.  Родителям было не особо важно. Они заботились только об одном, чтобы Федор не вырос таким же воришкой, как старший брат. Вот только Федя еще тогда знал — он будет слушать исключительно Михаила. После смерти родителей, Достоевский понимал, что заставит себя забыть все эмоции, насильно убьет хоть малейшую слабость в себе... При виде Сигмы, его разум начал работать иначе. В нем он увидел себя. Прошлого себя. Такого же беззащитного, испуганного... На поле боя Федор никого никогда не жалел. Но сейчас в нем проснулись именно такие чувства сожаления.  Точно. Все это время Достоевского беспокоил он сам. Федор хотел убить внутри себя все живое и ему в один миг показалось, что все получилось. Вот только сейчас он явно почувствовал — прошлый Федя все еще жив. Сидел внутри, кричал, хныкал, пытался привлечь внимание своего хозяина, но тот его не слышал. В глазах защипало, но Федор подавил порыв слез. Это также оказалось неожиданностью для него. Парень вздохнул и поднял голову, чтобы не потерять контроль над собой от своих мыслей.  Он с едва заметным ужасом осознал, что Сигма уже долгое время смотрел на него, задаваясь явным вопросом по типу: «Что с тобой?», «Зачем ты тут сидишь?» или «Что еще спросишь?». Достоевский посмотрел на него, не опуская головы и осознавая, что позволил беспризорнику увидеть его настоящую сторону. — Ты один из преступников в этом городе? — спросил Сигма, всматриваясь в одежду парня. Федор в удивлении изогнул бровь. Простой вид никак не указывал на его дела. С другой стороны, понять это труда не составляло: каждый второй в Рэйксторе либо вор, либо убийца, либо все вместе. Достоевский думал, сказать ли правду? Вызывать страх у без того испуганного человека не хотелось. Хотя судя по взгляду, Сигма слишком многое видел, чтобы страшиться кого-то убийцу, который чуть не заплакал от переизбытка эмоций и мыслей. — Можно и так сказать, — устало ответил Федор, опуская голову и возвращая взгляд к стене. Сигма чуть вздрогнул, но невозмутимо подошел ближе. Видимо его действительно ничего не тревожило в новом знакомом. — Ты действительно хочешь узнать откуда я здесь? — уточнил он, уже не избегая зрительного контакта. Достоевский мельком взглянул в серые глаза.  — Да, — почти шепотом подтвердил брюнет. Беспризорник сел на соседний ящик, сохраняя дистанцию в метр и собирая мысли в кучу. Федор боковым зрением изучал парня и пытался предугадать историю. Различные мысли его не покинули, и он продолжил искать и находить сходства в себе и Сигме. — Даже не знаю с чего начать... Вся моя жизнь была раньше «идеальной» по словам многих, но я никогда так не считал. Я рос в богатой семье и жил во дворце в небольшом городе. Эймос, знаешь такой? — уточнил парнишка, мельком взглянув на Достоевского, и получил утвердительный кивок. — Обстоятельства сложились так, что все здание сгорело. Я хотел найти ответ, где мои родители, но весь класс отвечал мне однообразно: «Твоя прекрасная жизнь закончилась, и это были не твои родители». Я их не понимал и задал тот же вопрос учителю. Он одарил меня сочувственным взглядом и подтвердил слова одноклассников. Оказалось, что богатая семья взяла меня только из-за проекта по защите детей. Потом дела приняли дурной ход событий, и весь город считал их либо умершими, либо беженцами. Я не знал куда идти, и мне вызвался помочь друг. Хотя, вряд ли его можно было так назвать, но это был единственный человек с кем я общался в школе. Его семья взяла меня к себе с условием, что я буду работать в их кафе и возмещать свое присутствие. Я согласился, да и не сказать, что у меня был выбор. Поначалу все было хорошо, у меня были еда и крыша над головой. Только цены в магазинах росли, а заработок с кафе наоборот уменьшался. Отец друга не знал, как увеличить доход и перепробовал абсолютно все. Он стал агрессивным и... — Сигма ненадолго остановился, — более жадным. В тот период я заболел гриппом. Родители друга все чаще ругались из-за меня между собой. И было решено выкинуть меня. Как только температура спала, меня выперли из дома. На тот момент, семья друга жила уже не в Эймосе, а ближе к Рэйкстору, в небольшой деревушке. И я решил отправиться сюда. Я слышал, что тут город развит куда больше, чем страна, поэтому между Правинском и мегаполисом выбрал именно этот путь... Удивительно, но Федор тоже его выбрал. Он родился в Правинске, и упоминание название прошлого места жительства укололо сердце. Достоевский проигнорировал очередную попытку выпустить слезу и позволить чувствам завладеть собой. Сигма ждал какой-то реакции или слов, но Федор с неким то ли ужасом, то ли удивлением смотрел на небо, положив голову на холодную стену. Он будто пытался решить сложную логическую задачу и не понимал, почему его решение никак не сходилось с верным ответом. Этот взгляд через несколько секунд сменился задумчивостью. Мысли не давали совершенно никакого покою. Кроме навалившихся воспоминаний, Федор серьезно задумался, правильно ли он поступил, пытаясь убить себя? Что он с собой сделал? А главное — ради чего? Причину он, конечно, знал, только легче от этого не становилось. Он посмотрел на уставшего, худого и слабого Сигму.  Парня удивил грустный взгляд убийцы. Он считал, что кроме ледяного взгляда и горы оружия у преступников нет абсолютно ничего. Но Достоевский смотрел мягко и в то же время печально. В один момент Федору стало противно от своих мыслей, но уже через секунду, он осознал, что перед ним сидел ребенок.  У Сигмы не было нормального детства. Его никто не обнимал, никто не хвалил, не желал спокойной ночи, не показывал этот мир. У него не было даже малейшей возможности побыть маленьким мальчиком... У Достоевского было детство, не самое лучшее, но оно было. Был человек, который показывал правдивую часть мира и параллельно объяснял как справиться с трудностями. У Федора был учитель, благодаря которому он не сдох в Рэйсторе... А что было у Сигмы? У этого совершенно никому не нужного мальчика? Терять ему явно было нечего. Хотя... Нет. Было. Достоевский с самого начала заметил внутри парня какой-то огонек. Если брюнет по природе был холодным, то Сигма нет. В нем были эмоции, были чувства и... что-то особенное. Если бы только был человек, который мог заставить этот огонек гореть ярче, шире, больше. Достоевский понимал, что каждый заслуживал быть счастливым. Но... Кто позволит стать счастливым Сигме? Федора интересовали люди, и он часто читал книги по психологии. Скольких людей он видел, но в Сигме заметил что-то иное, живое, совсем не похожее на то, что было у остальных. Его сущность была сама по себе редкой... «Что если я возьму его к себе? Нет, чушь. Хотя... Он заслуживает нормальной жизни. Ему нужен хотя бы какой-то рычаг, чтобы элементарно встать на ноги. Какая-то нить, чтобы не потерять частичку себя...», — Федор с болью осознавал, что поступил ужасно глупо, пытаясь убить самого себя. Ведь если бы не стало этого чувствительного и слабого ребенка, стал бы он таким, какой есть сейчас? В каждом из нас живет маленький человечек, жаждущий чувствовать что-то яркое и прекрасное — Счастье.  Достоевский принял решение. Может немного странное и даже глупое, но важно ли это? — Пойдем со мной, — сказал он, смотря на Сигму. — Нет, — отрезал парень, боясь, что если Федор повторит эту фразу, то и его ответ изменится. Достоевский понимал, что Сигма не довериться убийце, с которым знаком чуть больше получаса. Но ведь он не желал ему плохого, может Сигма все таки передумает? А даже если нет, это его жизнь. Федор просто пожелает удачи и пойдет домой.  Сигма метал взгляд в разные стороны, явно думая, с чего вдруг к нему такое предложение. Одного предательства ему хватило, чтобы научиться говорить «нет». Вот только чем больше он замечал спокойный взгляд Достоевского, тем сильнее сомневался в себе. Интуиция не обещала ничего плохого, и Сигма сам не понимал, почему ему не страшно даже находиться рядом с этим человеком. Он может уйти, молча, не дав объяснений. Но он не хотел. Федор дал маленькую надежду, элементарно сказав три слова.  Понаблюдав за войной внутри Сигмы, Достоевский чуть улыбнулся, в его голове когда-то были такие же бои. Все таки у них действительно много общего, и чтобы Сигма не сошел с ума от нагрузки, Федор постарался убежденно произнести: — Ты нуждаешься в доме, в моральной и физической поддержке, ты ведь тоже человек, Сигма, — слова прозвучали с такой заботой, что парень в недоумение покосился на Федора, как бы напоминая, что он убийца, а не благотворитель. Брюнет мысленно смеялся над собой. Возможно, это было действительно глупо. Но ведь, после побега из Правинска и смерти родителей нашелся человек, который дал крышу над головой. Достоевского на время приютил мастер боевых искусств. Он и научил Федора стрелять, подкрадываться и взламывать замки. Дед был старым, но очень шустрым, умелым и ловким. Когда Достоевский собирался в мегаполис, мастер сказал ему: «Рэйкстор жестокий город, слабые там не выживают... Федор, ты не такой зверь, какие там живут. Есть и.., в какой-то степени, добрые преступники. И ты их найдешь. Далеко не все режут каждого на куски посреди улицы. Но... думаю ты сам это поймешь со временем. Просто... если вдруг ты увидишь, что кому-то нужна помощь... Помоги. Ты умный и можешь дать совет. Позволь человеку встать на ноги, чтобы вырасти и выжить в этом прекрасном и яростном мире*...». На тот момент Достоевский не хотел думать об философии, ему хотелось только одного — стать тем, кем его всегда желал видеть Михаил. Но сейчас он вспоминал именно эти слова. Если Сигма согласиться, то Федор сделает все, чтобы на лице этого парня расцвела улыбка. А дальше... У него будет огромный выбор. Нужно только дать возможность. — Почему ты хочешь помочь мне? У тебя ведь других забот хватает. Я буду только мешать, — в словах чувствовалось отвращение к самому себе, и Достоевский в очередной раз убедился, что они похожи. — Потому что... — брюнет задумался. Говорить настоящую причину он не хотел, но надо было как-то закончить неловкую паузу. — Ты в этом нуждаешься. Сигма готов был услышать все, что угодно, кроме этих слов. Он удивился, что его чуть ли не уговаривали принять помощь. Любой другой даже слушать не стал бы. Федор сам не понимал, что он тут забыл, либо же отказывался принимать истину, касающуюся его прошлого. Беспризорник опустил голову. В его мыслях зарождались новые светлые мечты. А что если этот незнакомец не обманет? Пусть он преступник, но все это время он был похож на обычного парня, в котором есть понимание ситуации или сожаление. Что если именно этот человек направит Сигму по верному пути?  — Так, ты согласен принять мою руку помощи? — мысленно улыбнувшись, спросил Достоевский. — Да, — через короткое время ответил Сигма. Федор встал с ящика и направился к выходу из этого места. — Тогда пошли, — он вновь засунул руки в карманы, думая, что можно сделать с этим парнем, о котором почти ничего не знал, а развивать личность как-то надо было. Сигма поднялся, и до него только начало доходить, что он даже не спросил имени у незнакомца. — А как тебя зовут? — Федор Достоевский, — с короткой паузой ответил брюнет.

«Человек хорош и прекрасен. Пока его не разбили, не обманули и не растоптали»

Антон Чехов©

Беспризорник пошел следом, с каждым шагом ощущая пустоту в животе и огромный голод. До дома они дошли почти молча, идти было не далеко. На площадке перед зданием находились единицы, которые не обратили ни малейшего внимания на двух парней. Когда они зашли в помещение, Федор краем глаза заметил, как Сигма с интересом рассматривал внутреннюю часть парадной, проходя к лифту. — Здесь красиво, — подметил он. — Согласен, — улыбнувшись, ответил Достоевский. Эту реакцию можно было объяснить отсутствием таких же огромных многоэтажек в других городах Равенска. И парадные здесь были намного больше, с красивым дизайном и в современном стиле. Белые стены и панорамные окна были повсюду. На входе за деревянным столом обычно сидел консьерж. Возле кофейного столика стояли два дивана с несколькими креслами, а чуть дальше, рядом с лестницей, было отведено место для велосипедов и колясок. Сигма задался вопросом, он случайно не спал? Железные дверцы лифта открылись, и парни прошли внутрь кабины. Федор прислонился к стене, складывая руки на груди и тупя взгляд об пол. Сигма не решился обрывать его раздумья. Поднявшись на нужный этаж, брюнет также молча прошел к знакомому входу в квартиру и быстрым движением открыл дверь. Только спустя некоторое время до Сигмы дошло, что ключ-карта еще до входа в дом была у Федора в руках. Достоевский с той же скоростью снял обувь и темно-синюю джинсовую рубашку, под которой оказалась белая футболка. Сигма остался стоять на месте, рассматривая помещение.  Федор жил в небольшой студии. Слева от входа стоял кухонный гарнитур, а справа широкая кровать, возле которой были два шкафа белого цвета и диван напротив телевизора. Недалеко от него находилась еще одна дверь, скорей всего, ведущая в ванную комнату, единственную огороженную площадку от всей квартиры.  Сигма чуть вздрогнул, когда к нему подошел Достоевский с кружкой и протянул ему. — Не волнуйся, это обычная вода, — успокоил Федор, прочитав мысли в голове парнишки. Сигма выпил, не ощущая каких-либо побочных эффектов внутри организма. — Спасибо, — поблагодарил он, возвращая кружку.  Достоевский поставил ее на столик напротив дивана и оценивающе посмотрел на парня. Сделав вердикт, он подошел к шкафу, который стоял посередине стены. Вытащив оттуда кое-какие вещи, он вернулся к Сигме. — Иди помойся, сегодня наденешь мою одежду, а завтра сходим в центр и купим все, что тебе понадобиться. Сигма не знал как на это отреагировать и молча направился в ванную. Достоевский вздохнул, рука начинала снова ныть. Он подошел к кухонному столу, и его тут же окликнули: — Федор. Брюнет подошел и заглянул в ванную. На его лице мимолетом промелькнул ужас. Он прошел внутрь, уже догадываясь, что ему скажут. — Тебе помочь или сам справишься? — задал вопрос Достоевский, доставая бинты и несколько пузырьков. — Если тебе не трудно... — тихо ответил Сигма, чуть запнувшись. Федор повернулся, думая с чего бы начать. Картина была похожа на ту, с которой он вернулся после битвы с Питом. Только кроме царапин, на теле парня были еще синяки и два ожога на руке. Достоевский взял бумажное полотенце и порвал на маленькие кусочки, после чего одну часть намочил перекисью, вылив чуть ли не четверть пузырька. Сигма вздрогнул, когда прохладная жидкость коснулась его тела. Он ожидал, что царапины начнут сильно щипать. Ожидания оправдались, и маленькие капельки зашипели, но больно не было. Достоевский тяжело вздохнул, понимая, что ничего хорошего в этом нет, и в раны успела попасть грязь.  — Давай ты в начале помоешься, а потом я обработаю тебе раны, — сказал Федор, вдоль и поперек изучая повреждения.  Сигма снова ничего не ответил, понимая, что брюнету с ним придется повозиться. — На ногах есть что-нибудь? — уточнил Достоевский, ставя несколько пузырьков на стол. Парень приподнял штанину и опустил взгляд на свое тело. Федор с легким шоком посмотрел на очень заметные синяки и красные полоски. Через секунду он заметил, насколько Сигма был худым, в футболке он казался не настолько тощим. — Ладно... Что-нибудь придумаем, — Достоевский задумался, а потом добавил. — Кстати, можешь звать меня просто Федей. Брюнет ушел, закрыв дверь и оставив Сигму наедине с собой. Мысль о том, что тело будет вновь чистым, радовала. Только каждое прикосновение теплой воды к ранам и синякам отдавала несильной ноткой боли, но из-за совокупности неприятные ощущения казались вовсе невыносимыми. Сигме было страшно думать, что его ждет, когда Федор начнет обрабатывать повреждения. Выключив воду, он вытерся полотенцем и с интересом рассматривал вещи, которые дал ему Достоевский. Поскольку они были почти одного роста и телосложения, одежда была по размеру. Кроме того, она была идеально выглажена и абсолютно чистая. Федор явно любил порядок во всем. Выйдя из ванны, парень несколько секунд наблюдал, как брюнет что-то готовил на кухне, а после решил подойти. — Есть какие-нибудь предпочтения в еде? — спросил Федор, наливая кипяченную воду в глубокую тарелку. — Нет, — кратко ответил Сигма. — Аллергии тоже нет? — Достоевский поднял глаза на парня. Тот лишь пожал плечами. Нет. Он точно не знал, но на 80% был уверен, что нет. — Что это? — удивленно спросил Сигма. — Еда быстрого приготовления. По типу хлопьев, только со вкусом овощей и мяса. Полезно и питательно. Лично проверял, — объяснил Федор, облизнув ложку. — Будешь? — Давай, — ответил парень, понимая, что готов съесть все, что ему предложат, даже если видит такую пищу впервые. Достоевский ловкими движениями достал вторую тарелку и высыпал содержимое коробки, после аккуратно, не пролив не капельки, вылил кипяток. — Подожди немного, заодно остынет. Сигма сел на стул рядом и положил руки на стол. — Спасибо тебе, за все, — тихо произнес он. Федор улыбнулся. И Сигма мысленно подметил, что у брюнета прекрасная улыбка. Достоевский поставил две кружки на стол. — Какой чай будешь? Есть черный, зеленый, травяной. — А-а... без разницы, — Сигме еще никогда не давали право выбора, и он даже не знал, что ответить. — Неужели у тебя нет любимого напитка? — с удивлением спросил Федор. — Я не задумывался над этим, что давали, то и пил, — сказал Сигма. — Дэ-э-м... Значит будем искать тот вкус, за который ты отдашь жизнь, — снова улыбнулся Достоевский. — Есть такое выражение. — А ты какой чай любишь больше всего? — поинтересовался парень. — Черный. Заполнив кружки, Федор пододвинул одну Сигме и сел напротив. Парни принялись за пищу. Брюнет усмехнулся, замечая с какой скоростью исчезала провизия с тарелки Сигмы, и понял, что тоже успел проголодаться. — Постарайся много не есть сегодня, кто знает как твой организм на это отреагирует, — предупредил Федор. — Вкусно, — лишь произнес парень, чуть ли не глотая кубики овощей, но к совету прислушался. — Не подавись, — чуть засмеялся Достоевский и посмотрел в окно. На улице уже стемнело, и были видны огни домов и магазинов.  Когда Сигма доел, то вновь поблагодарил Федора. Парня начинало клонить в сон, и он зевнул, прикрыв рот рукой. Достоевский составил посуду возле крана, а потом подошел к кофейному столику рядом с диваном. Сигма последовал за ним. Ему не потребовались слова, чтобы снять футболку и открыть вид на царапины и ссадины. Достоевский снова намочил бумажное полотенце перекисью и начал медленно обрабатывать каждую рану по отдельности. Сигма чуть вздрогнул, ощущая аккуратные прикосновение и теплое дыхание, когда Федор сел на корточки. Жидкость на этот раз не зашипела. Было немного щекотно и Сигма непроизвольно дергался. — Не больно? — спросил Достоевский, отрывая новое полотенце. Сигма отрицательно покачал головой. Федор мельком посмотрел в глаза парня, замечая маленькое, едва заметное смущение. Сигме придется потерпеть такую близость, пока Достоевский не закончит. Федор продолжил осторожными движениями обрабатывать повреждения. Он сосредотачивался на каждом порезе и словно вырисовывал картину. Уж настолько брюнет углубился в процесс. Закончив с перекисью, он взял в руки йод. Сигма рефлекторно отпрянул. — Не волнуйся, я же не сами раны трогать буду, — попытался успокоить Достоевский. Парню, конечно, от одних слов легче не стало, но он послушно остался стоять на месте и зажмурил глаза, когда почувствовал чуть прохладный раствор. Федор не обманул, к самим ранам он не прикасался, пытаясь нарисовать ровные кружочки вокруг них. Сигма приподнял руки, когда Достоевский от живота перешел к груди и бокам. Закончив с передней частью тела, Сигма развернулся. Неловкое молчание немного давило, но парень не решался завести разговор. Федор не успел прикоснуться к лопаткам, как парень снова сжался. Уголки губ дрогнули на лице Достоевского, такая реакция казалась ему немного забавной. — Если мы встретим ублюдков, которые сделали это с тобой, я лично позабочусь, чтобы на них осталось еще больше ранений, чем на тебе, — с маленькой ухмылкой произнес Федор. Сигма улыбнулся и на какое-то время расслабился. Обработав все ранки, Достоевский предложил некоторые места на время обмотать бинтами. Сигма согласился. Его так поражал проницательный и в тоже время обычный взгляд Федора. Он старался сделать все настолько аккуратно и идеально, и обвязав живот и спину, смотрел на проделанную работу с заметной радостью, как художник на свой шедевр. На руках Сигмы также оказались бинты. Достоевский улыбнулся. — Первые дни будет чесаться, придется потерпеть. — Хорошо, спасибо, — ответил парень, ощущая себя совершенно иначе. — Остались ноги, — улыбка спала, и Достоевский серьезно посмотрел в глаза Сигмы. — Сам продолжишь? Парень не сразу понял, почему Федор задал такой вопрос, но через несколько секунд его осенило. — Как... ты узнал? — удивленно спросил Сигма. Достоевский вздохнул. — Людей, видевших «это» сразу можно заметить, — грустно произнес он. — Я рад, что все обошлось. Сигма присел на диван. Достоевский метнулся за стаканом воды и протянул парню. Воспоминания не из лучших, да и от одних только мыслей, что могло с ним произойти, стало ужасно плохо. Хоть Федор не знал, как обошлась ситуация, но догадывался, что Сигму спасло чудо. Только, кроме синяков и царапин осталась большая рана внутри. Одна из причин, по которой парень боялся Достоевского, так это страх, что брюнет его обманет и приведет прямиком к дверям «Темного Рая». Руки задрожали. Федор нервно думал, метая взгляд по сторонам, как успокоить до смерти запуганного Сигму. По лицу парня стекли две слезы, и Достоевский присел рядом. «Темный Рай» — бордель в Дэвисе, который находился по соседству с Уэйном. Кроме прекрасных девушек туда забирали парней, поскольку находились любители поиграться и с ними. Половину людей затаскивали туда насильно, а кто-то из-за сильной потребности в деньгах с грустью соглашался на условия. Все таки именно там была одна из высокооплачиваемых работ. Хоть Федор и близко не оказывался в том районе и возле того дома, но слышал, каких девушек и парней предпочитает хозяин «Темного Рая». Сигма идеально подходил им по внешности. Окажись он товаром на черном рынке, его бы тут же купили. Сделав два глотка, Сигма вздохнул и запрокинул голову. Точно также, как Достоевский некоторое время назад, чтобы слезы не захватили контроль полностью. — Они больше не посмеют к тебе приставать. — Кто знает, может меня найдут другие, — тяжело произнес Сигма. — Я не позволю им даже смотреть на тебя. — Ну да, вряд ли они захотят противостоять убийце. Достоевский промолчал, и Сигма задумался, не задели ли его слова Федора. Но тот лишь встал в полный рост, о чем-то думая. — Как бы не сложились обстоятельства, не думай, что я один из таких людей, — сказал Достоевский и продолжил. — Да, я понимаю, что ты вряд ли будешь мне доверять, может это вопрос времени. Просто... — брюнет вздохнул, собираясь что-то сказать, но так и не нашел слов, кроме правды, по которой Сигма сидел сейчас здесь, а говорить об этом он совсем не хотел. — Каким бы жестоким я не казался, это всего лишь маска. Федору пришлось рассказать свой секрет, который по сути им не являлся, но это все же лучше, чем раскрывать часть своих переживаний, связанных с прошлым... Сигма прочитал в голубых глазах неподдельную искренность, и маленькое доверие к Достоевскому у него появилось. — Ты с самого начала не казался жестоким, — Сигма надел футболку, замечая, что успел замерзнуть, а после приподнял края штанов до самого верха.  Снимать их полностью он не стал чисто из воспоминаний. Федор никак не отреагировал, лишь взял новое полотенце и провел ту же процедуру, о чем-то задумавшись. Обработав глубокие порезы, Федор раздвинул диван, чтобы было больше места, и постелил простынь. Потом достал одеяло из шкафа и дал Сигме. Подушка уже лежала на диване до этого, и Достоевский просто одел на нее наволочку. — Спасибо, — снова поблагодарил Сигма, чуть улыбнувшись. Плохие воспоминания начали испаряться, уступая место радости, ведь парень давно не спал в таких хороших условиях. — Пожалуйста. Не успел Федор выключить свет, как услышал тихое сопение Сигмы. Тишина стала не такой ужасной, какой была с утра. Достоевский выдохнул, задумавшись. Появление человека — огромный риск. Он это четко осознавал. Кроме дома, Сигме нужны были документы и, если он пожелает, образование. Но все вопросы по этому поводу Достоевский успеет задать завтра. Сейчас ему было интересно только одно: какой Сигма внутри? Что за мир в его голове? Не смотря на перфекционизм, у них была разница, которая бросалась в глаза не менее, чем одинаковые черты. Эмоциональность была основным различием. Сигма был более открыт и чувствителен, в отличие от Федора, который руководился одной логикой, считая, что эмоции тормозят работу и процесс развития. Хотя иногда он понимал, что без чувств жить не сможет. Интуиции говорила — Сигма изменит его мировоззрение. Вот только, готов ли Достоевский к этому? Не боится, что его еще больше начнут мучить воспоминания? Федя просто не знал. Чтобы интуиция не подсказывала, ничего плохого и страшного произойти не должно. Достоевский верил в это. Помыв посуду и убрав покрывало, Федор упал на кровать почти без сил. Что самое обидное, он вспомнил о руке, на которой следовало поменять бинты. Постаравшись не разбудить Сигму, Достоевский зашел в ванную и прикрыл дверь, чтобы свет не светил в глаза парня. Федор не любил, когда рану приходилось обрабатывать по несколько раз в течение нескольких дней. Процесс хоть и занимал минут 10, сильно изматывал брюнета. Через пару минут он еле двигал руками, глаза закрывались и, казалось, Достоевский упадет прямо на месте. Он чудом нашел силы убрать бинты и упаковку с жидкостью на полку и дойти до кровати. Что-то снова обдумывать сил также не осталось, так что Федя по обычаю свернулся клубком под одеялом, уткнувшись носом в подушку, и в такт засопел с Сигмой.