Другие

      Впервые Изуку познакомился с мальчиком с холодной, как лед, кожей в совсем юном возрасте — в тот момент, когда он еще не понимал, насколько это на самом деле неправильно: то, что у его друга совсем нет пульса.       Но тогда вообще многое не понимал.       Ему едва ли было больше четырех лет — он помнит это очень ясно, потому что с того дня, как мамочка отвела его к доктору прошло чуть меньше пары месяцев, и эти дни прекрасно отпечатались в памяти мальчика.       Он слишком хорошо запомнил лицо этого хмурого врача в огромных очках на пол-лица, который заставил его пройти через кучу всевозможных утомительных, порой даже болезненных тестов и анализов, долго что-то проверял и перепроверял, а потом попросил добрую девушку медсестру вывести Изуку из комнаты и долго-долго обсуждал что-то наедине с мамой Изуку. После этого мамочка казалась очень бледной и испуганной, в возвращение домой запомнилось ему воспоминаниями о крепких объятиях, пропитавшейся слезами футболке и тихих, задыхающихся словах «Прости, Изуку, прости, милый, это всё мамочкина вина».       Он не понимал этого тогда, и не понимал еще долго, но очень быстро почувствовал, как всё стало меняться вскоре после этого. Во-первых, его папы как-то резко стало меньше в его жизни. Раньше он тоже был очень занят и не проводил слишком много времени дома, но Изуку по крайней мере видел его, а порой даже получал от него свою долю отцовской любви, а потом он стал видеться с ним так редко, что могли пройти месяцы между их встречами.       И Изуку мог быть наивным и доверчивым ребенком, но он также был очень чувствительным и неплохо умел считывать чужие эмоции — во всяком случае, достаточно, чтобы понять, что изменение это как-то связано с ним самим. Папа… просто начал смотреть на него иначе с тех пор. Как будто ему было стыдно. Или больно. Или грустно.       Иногда Изуку слышал, как родители приглушенно ругаются о чем-то за стеной, когда они думали, что он спит. Именно тогда он впервые услышал эти незнакомые слова, которые тогда казались ему просто странными, еще не успев приобрести свой зловещий оттенок.       Лежа в кровати, он пытался произнести эти слова, которые никак не желали правильно выходить из его рта, разбирал по слогам и пробовал на разные лады, развлекаясь с их звучанием.       Пройдет еще немного времени, прежде чем слова станут ему понятны, превратившись одновременно в сухой диагноз и смертельный приговор, означавший, что ему едва ли светит перевалить через двадцать восемь лет, да и то — если Изуку очень-очень повезет. К тому моменту признаки развивающейся болезни начнут проявляться всё более очевидно, тело начнет вести себя странно, перестанет подчиняться, начнет болеть и буквально ломаться — Изуку пугающе быстро начнет отставать от сверстников, неспособный идти нога в ногу с ними даже в совсем простых вещах, за что его лучший друг и даст ему эту уродливую некрасивую кличку, которая намертво прилипнет к нему.       Но это должно было случиться немного позже, а в ту, самую первую ночь, когда Изуку встретил своего необычного друга, он всё еще был Зуку, Каччан всё еще был его другом, с которым они вдвоём мечтали стать полицейскими, потому что работать там — означало быть героем в реальной жизни, как в их любимых комиксах, а завтра они с Кацуки и компанией остальных ребят собирались пойти в ближайший лес, чтобы драться «на мечах» ветками и собирать больших, красивых жуков, и предвкушение от всего это было таким сильным, таким волнующим, таким безграничным, что Изуку никак не мог заснуть и просто ворочался в своей кровати.       Именно тогда он и услышал это. За окном. Слабое, очень слабое болезненное хныканье.       Мгновенно, Изуку сполз со своей кровати и бросился к окну, даже если это было совершенно бесполезно. Стояла ночь, снаружи было темное душное лето, и даже если бы среди беззаботного стрекота сверчков ему и удалось бы вновь услышать этот беспокоящий его звук, Изуку всё равно не смог бы его разглядеть.       Вот только он услышал. Снова. Почти животное, жалобное мычание, разве что Изуку никак не мог разобрать, кому же оно принадлежит.       Впрочем, это уже было не так важно, потому что он уже вовсе торопливо, перебирая маленькими ножками, бежал ко входной двери. Поставить табуретку и отпереть замок было не так уж и сложно даже в его возрасте, потом быстро сбежать по лестнице, не обращая внимания на захлопнувшуюся за спиной дверь — Изуку даже не пришло в голову, как он потом собирается возвращаться обратно.       Как он мог! В конце концов, кому-то там, снаружи, явно было плохо! Кому-то, судя по звукам маленькому и беспомощному, нужна была его помощь!       Это мог бы быть котенок. Он уже несколько раз выбирался вот так из дома, когда слышал жалобное мяуканье, и мама всегда ругала его за это, но Изуку искренне не мог понять, как он может оставаться в своей кровати и спать, когда кто-то страдает там, снаружи?       Каким-то чудом ему удалось справиться с дверью подъезда, и Изуку нерешительно замер у входа, прикидывая, куда ему идти, но затем откуда-то из-за ближайших кустов вновь раздался этот тревожащий звук, и он заторопился в ту сторону и не задумываясь нырнул туда, среди веток, чтобы обнаружить…       Нет, не котенка, но съёжившегося и прислонившегося к стволу большого дерева мальчика — по виду, такого же возраста, что и сам Изуку.       Оба ребенка настороженно уставились друг на друга. Изуку никогда раньше не видел этого мальчика среди местной детворы — он знал это точно, потому что у того была до того приметная внешность, что он обязательно бы его запомнил!       Белокурые и рыжие волосы, аккуратно разделенные на две разноцветные половины пробором, сразу бросались в глаза, а еще Изуку никогда прежде не видел, чтобы у кого-то были глаза не одинакового цвета: один был серым, словно пасмурное небо в дождливый день, а другой — льдисто-голубым, как вода в том самом ручейке, в который вся их гурьба собиралась завтра пойти играть.       Другой вещью, которая бросалась в глаза, был страшного вида шрам на левой половине лица мальчика — сморщившийся, красный и судя по виду не только болезненный, но и очень свежий. И что еще хуже: совсем не единственный — фарфорово-бледная кожа незнакомца вся покрыта ранками, ушибами и ссадинами, и, судя по их виду, они гораздо серьезнее, чем те, что обычно наносят друг другу дети их возраста, когда играют сами с собой или друг с другом.       И, вероятно, именно это заставило Изуку перебороть привычное для него смущение, которое всегда нападало на него каждый раз, когда он знакомился с кем-то новым. — Тебе больно? — спросил Изуку, бросаясь вперед и падая на колени перед мальчиком, который от неожиданности даже дернулся от него назад, но тут же наткнулся спиной на ствол дерева и издал очередной болезненный стон.       Переполненный сочувствием Изуку протянул руку, но мальчик неожиданно нахмурился, зашипел, как самая настоящая кошка, и хлопком отбросил от себя протянутую руку. И что было еще более неожиданным — то, что два зубика у мальчика были такими же острыми и выступающими, как у самой настоящей кошки.       Изуку был настолько удивлен и заворожен этим, что почти не обратил внимание на то, что кожа у его нового знакомого была холодной, будто он только что вылез из холодильника. Он только обиженно отнял руку и потер ушибленное место, глядя на мальчика с укором. — Мама говорит, что отказываться от помощи — плохо, — объяснил он самым суровым тоном, на который только был способен, и мальчик уставился на него с удивлением, а потом упрямо сжался и спрятал лицо в коленях.       Изуку почти машинально отметил, что в отличие от одетого в пижаму Изуку, наряд мальчика больше подходил для прогулок на улице: темная толстовка с капюшоном, темные же штаны. И тем не менее Изуку, будучи умным ребенком, знал, что маленькие мальчики не могут просто так гулять в это время по улицам (ну, если только они не вышли из дома чтобы спасти котенка или другого мальчика), поэтому он делает еще одну попытку. — Ты потерялся, верно? — попробовал он еще раз.       Другой мальчик смотрел на него исподлобья: настороженно, подозрительно, но всё еще молчал. — Хочешь зайти ко мне в гости? У нас дома есть молоко и печенье, — попробовал заманить его Изуку.       Всё-таки найденных котят он кормил молоком и держал какое-то время дома, пока они с мамой не находили им дом. Может быть с незнакомыми мальчиками это тоже сработает?       Однако он так и не получил ответа: мальчик просто наблюдал за ним, немного напоминая зверька, который не знает точно наброситься или убежать. Кожа у него была такая холодная, что Изуку хотелось отодвинуться, но он заставил себя оставаться на месте, рассчитывая, что таким образом поможет другому немного согреться. Было ужасно страшно, что мальчик может просто замерзнуть.       И ему показалось, будто его новый знакомый действительно в какой-то момент прижался к нему и слегка задрожал: от холода или от чего-то еще — Изуку не знал точно. — Что ты здесь делаешь? — прозвучал наконец-то еле слышный вопрос от мальчика, и Изуку пожал плечами. — Потому что ты выглядишь так, будто нуждаешься в помощи, — сказал Изуку, вспоминая слова любимого героя комиксов, Всемогущего. — И я хочу помочь.       Они сидели так еще какое-то время, и Изуку невольно начинал клевать носом. Вокруг было темно, находиться на улице в такой час одному было бы жутко, но рядом с ним был этот странный мальчик, так что Изуку обязан был быть храбрым и для себя, и для него. — Если скажу, как мне помочь — сбежишь, — вновь очень тихо сказал мальчик. Изуку нахмурился. — Не сбегу, — обещал он, хотя не знал точно, чего от него хотят.       Мальчик, вероятно, подумал о том же, потому что его разноцветные глаза разглядывали Изуку с сомнением. — Мне нужно кое-что одолжить у тебя. Немного, — признался он тихо. — Хорошо, — сказал Изуку с готовностью. — Если нужно.       Мальчик посмотрел на него почти с недовольством, как будто ему не нравилось, как быстро Изуку соглашается, но не стал спорить. Он протянул руку, будто желая, чтобы Изуку дал свою, и тот послушно сделал это. Незнакомец медленно поднес запястье Изуку к своему рту, словно ожидая, что тот вот-вот отдернет руку, но, когда этого не случилось, вдруг приоткрыл губы, сверкнув выступающими острыми зубами, и осторожно прижался ими к нежной плоти.       Изуку, совсем не ожидавший этого, даже не подумал вырвать руку — только зажмурился, ожидая боли, когда острые зубы приткнули его кожу, но, к его удивлению, она так и не пришла: было лишь легкое покалывание в том месте, откуда странный знакомый теперь осторожно высасывал выступающую кровь — и это всё, что он почувствовал.       Сложно сказать, сколько прошло времени вот так — разве что Изуку мог видеть, как раны на теле мальчика постепенно рассасываются и даже его шрам становится всё более бледным и незаметным. Он мог бы даже порадоваться этому, если бы не усиливающаяся слабость — такая сильная, так что когда руку Изуку наконец-то оставили в покое, его голова уже кружилась, а зрение размывалось так, что всё плясало перед глазами, которые он прикрыл: просто чтобы не было так неприятно.       И самое обидное — когда Изуку немного пришел в себя, рядом уже никого не было.       Он надеялся, что мальчик по крайней мере попрощается, прежде чем уйти. Расстроенный, он пошатываясь поднялся и побрел в сторону дома, где его и нашла обеспокоенная мама: она в очередной раз проснулась, чтобы обнаружить, что её сын улизнул на улицу спасать очередного котенка.       Изуку пытался было рассказать ей про несчастного грустного мальчика, который укусил его, но она не слушала, всё причитая и ругая его за то, что заставил так волноваться.       Позже, чисто вымытый, с перевязанной раной на запястье, Изуку некоторое время не мог уснуть и ворочался, не в силах выкинуть из головы случившееся. У него было это странное ощущение, будто там, за стеклянной дверью балкона, кто-то стоит и наблюдает за ним. Что, разумеется, было невозможно — его семья жила слишком высоко.       Тем не менее, на утро, когда он находит прямо за ней небольшую плитку шоколада, Изуку уже не чувствует себя настолько уверенным.