Мера презрения

— Это все? Князь был требователен, как и всегда. Курт — как и всегда — оставался невозмутим. Он уже не один раз был в этом кабинете и отчитывался — правда, Константину, а не его отцу. Да и обстановка в целом была куда дружелюбнее: младший д’Орсей расспрашивал о приключениях де Сарде из искреннего любопытства и желания хоть как-то обезопасить ее поиски. Чего не скажешь о нынешнем собеседнике. Константин по меньшей мере позволял ему сесть. Князь, восседая за покосившимся столом, вынудил стоять на расстоянии, как будто вел допрос, а не беседу. — Я не знаю, что произошло в святилище, — сообщил Курт без особой приязни в голосе, скрестив руки на груди. — Леди де Сарде выводила оттуда его светлость, когда я подоспел, и выглядел он скверно. — В каком смысле? Курту не пришлось ни медлить, ни обдумывать сказанное. — Он был при смерти, ваша светлость. Настолько же при смерти, насколько был в тот день, когда леди де Сарде привела Катасаха. — Этого... целителя из дикарской деревни? — Да. Весь последний час Курт говорил непривычно много — в мельчайших деталях, ставших ему известными, рассказывал Князю о том, о чем не сообщил в письмах де Курсийон. Повествование получилось утомительным, долгим и невероятным. Де Сарде когда-то предположила: на континенте решат, что они все сошли с ума — что ж, если бы Князь сделал именно такие выводы из всего сказанного, Курт ничуть бы не удивился. Князь, впрочем, все больше молчал и слушал, перебивая лишь для того чтобы задать какой-нибудь уточняющий вопрос. Курт невольно задумался: как много ему поведал де Курсийон в письмах? И как много в поведанном рассказывало о том, что действительно происходило в первые месяцы после прибытия на Тир-Фради? Судя по всему, Князь был в курсе и настигшей Константина болезни, и его чудесного исцеления — очень в общих чертах. О его последующем отсутствии и скоропалительной женитьбе — тоже. Детали — крайне важные, но известные весьма ограниченному кругу лиц — оставались вне поля его зрения. Курт задумчиво покусывал щеку. Ему совершенно точно не заплатят за этот рассказ. Возможно, ему и вовсе не следовало ничего говорить, оставив княжескую семейку самостоятельно разбираться друг с другом. — Тем не менее, — сухо заметил Князь, — сейчас Константин выглядит вполне здоровым. Насколько это вообще возможно в его случае. — Я вряд ли смогу это объяснить, ваша светлость. С вопросами такого рода лучше обратиться к леди де Сарде. Или к местным мудрецам — их называют doneigada. Князь пренебрежительно отмахнулся. — Мне нет никакого дела до того, как их называют. — Как скажете, ваша светлость, — кашлянул Курт. Князь раздраженно постукивал пальцем по столу и выжидал. Курт застыл в каменной неподвижности — его выдержки хватит надолго. Был ли смысл в этой глупой демонстрации? — не особо. Однако Курт по-прежнему верен заключенному контракту и защищал кузенов — неважно, как. Неважно, от кого. Князь поджал губы. — Будь любезен, объясни уж как-нибудь. — Островитяне, — Курт заговорил без охоты, — проводят особый ритуал и связывают себя с землей Тир-Фради. Леди де Сарде сделала то же самое — только связала себя не с островом, а с Константином. К острову, как оказалось, она привязана уже давно. — Значит, связала... — Она спасла ему жизнь, — быстро добавил Курт, заранее предугадывая, к чему клонит Князь. Его светлость молчал. Разгадывать мысли, слишком громко роящиеся в его голове, не входило в намерения Курта — он просто ждал, когда Князь прояснит для себя все и закончит допрос. Дальше — по обстоятельствам. Возможно, на континенте правящий Князь Торгового Содружества и имел влияние, но Тир-Фради... Тир-Фради — совершенно другое дело. Дом д’Орсеев не поднялся бы так высоко и не удерживался бы на своих позициях так долго, если бы его глава не мог оценить и сопоставить риски. — Достаточно, — наконец, произнес Князь. — Можешь быть свободен. Курт не шелохнулся. — Ваша светлость, — обратился он, прочистив горло. — Если позволите... — Не позволю. Свободен. — В таком случае, скажу без позволения. — Взгляд Князя стал цепким и почти заинтересованным — хоть какой-то проблеск человеческой эмоции, подумал Курт. Возражениями Константина старший д’Орсей привычно пренебрегал; его же открытое неповиновение — явно нечто новое, что-то, что придется по меньшей мере учитывать. — На Тир-Фради, — продолжил Курт, — случилось многое, и многое из случившегося может казаться бессмыслицей. Но фактов это не изменит. Вам лучше оставить Константина и де Сарде в покое. Иных вариантов попросту нет. Лицо Князя вновь стало непроницаемым. — Кажется, я сказал, что ты свободен, — холодно процедил он. — Должен ли я повторить? Курт поклонился — так, как этого требовал регламент. А затем, не тратя более времени, круто развернулся и зашагал прочь.

***

Остаток недели прошел спокойно — в основном благодаря усилиям госпожи де Моранж, взвалившей на свои хрупкие плечи обязанность сопровождать Князя в его инспекционных поездках. Двор, застывший было в немом ожидании бури, с облегчением вздохнул и зажил обычной жизнью. Залы наполнились разговорами и смешками, дни потянулись своим чередом — для кого угодно, только не для Константина. Короткая морская прогулка не прошла бесследно: он все еще чувствовал себя разбитым и легко поддающимся усталости. Врач порекомендовал ему отменить все аудиенции и провести несколько дней в постели — это, пожалуй, был едва ли не единственный на памяти Константина случай, когда он с удовольствием последовал рекомендации. Во-первых, так он наверняка избежит общения с отцом — если гнетущее безмолвие, неизменно повисающее между ними и изредка нарушаемое ультиматумами и упреками, можно считать общением. Во-вторых, Константин был нерушимо уверен: несколько дней, проведенных в постели с супругой, поставят его на ноги быстрее любых укрепляющих снадобий. Кабинет, предполагал Константин, занял отец — и рутинная работа с бумагами и письмами перетекла в спальню: свежую корреспонденцию Теодора приносила вместе с обедом, а затем отсылала горничных, снимала платье, забиралась на кровать — и обычно скучное изучение прошений и уведомлений становилось куда более приятным. Впрочем, одной лишь работой эти странные, будто застывшие в капле смолы дни, не ограничивались. — Тебе лучше? Узкие ладони де Сарде прошлись по плечам и двинулись вниз по спине, разминали, массировали согретые теплой водой мышцы. Константин наклонился вперед и прикрыл глаза. — Намного. Теодора, стоя на коленях у изголовья ванной, подкатила замоченные рукава сорочки до локтей и вернулась к прерванному занятию. Ее пальцы чутко обводили позвонки и лопатки, спускались к кромке затянутой мыльной пеной воды и возвращались вверх. — А ты говорил, что снадобья не помогают, — заметила де Сарде с мягким укором, но Константин готов был поклясться, что она улыбается. Он брезгливо поморщился. — Они отвратительны. На вкус — будто ослиная моча. Удивительно, что мой желудок вообще в состоянии их удержать. Теодора прыснула, накрыла ладонями плечи и потянулась за ним, чтобы оставить короткий поцелуй на потемневших от воды вихрах, а когда отстранилась, Константин откинулся назад, запрокинул голову, поднял руку — несколько капель побежали от запястья к локтю и сорвались в пену. Он накрутил на палец тесьму, стягивающую ее сорочку у горла, потянул — некрепко затянутый узел поддался легко, открывая ямочку меж выступающих ключиц. На самом деле, подумал Константин, заглядывая в лучистую заводь ее глаз, дело совсем не в снадобьях. Де Сарде плавно поднялась, без труда расправилась с мелкими пуговицами на лифе сорочки и, стянув ее через голову, оставила на полу. Кое-как пригладив растрепанные пепельные кудри влажной рукой, она шагнула в воду. В узкой ванне едва ли хватало места даже им обоим; Теодора, устроившись на его коленях, коснулась рисунка вен — когда-то они ветвились по плечам Константина чернотой, а теперь едва просвечивали синью. Тонкие голубоватые нити — де Сарде следовала за ними пальцами, оставляя капли воды: сначала — плечо, затем — все тяжелее вздымающаяся грудь, а следом — вверх по бьющейся жилке на шее. Повернув голову, Константин поймал ее пальцы губами, потянул к себе. Прежде спокойная водная гладь встревоженно колыхнулась. Она отняла руку, но взамен прильнула сама: маленькие острые груди, головокружительно прижавшиеся к разгоряченному телу, соблазнительная шея, губы — податливые, распахнутые для поцелуя. Разведенные бедра — влекуще, дурманяще близко. Тепло ее ладони накрыло солнечное сплетение и заструилось вниз, нырнуло под щекочущую пелену пены. Ее прикосновения дразнили и обещали; Константин с хриплым полустоном уткнулся в ее шею. Он сцеловывал, слизывал капли воды, в рыжеватом свете масляных ламп похожие на янтарную россыпь. Их вела не столько страсть, сколько нежность. Слившиеся воедино, переплетенные, они наслаждались друг другом неспешно, капля за каплей, и вспененная поверхность воды колыхалась в такт, пока не хлынула через край, заливая небрежно брошенную сорочку и соскользнувшее на пол полотенце.