Мера презрения

Дверь кабинета глухо скрипнула, и Константин, подняв голову, оторвался от занявшей стол кипы бумаг — впервые за последние несколько часов. Первое, что сделала его дорогая кузина, с тех пор как дела в Новой Серене пошли на лад, — наладила документооборот, избавив его от постылой необходимости тратить на корреспонденцию несколько часов ежедневно. Вместе с парой специально нанятых секретарей Теодора сортировала письма и перепоручала некоторые из них советникам и министрам, некоторые разбирала сама, и горы нуднейших писем, некогда грозившие похоронить Константина под собой, порядком оскуднели. Теперь ему достаточно было посвятить бумажной работе всего один день. Сегодня был как раз такой. Константин твердо вознамерился пропустить обеденную трапезу и наскоро перекусить, не отрываясь от дел, — а значит, и закончить через пару-другую часов. К тому же, последние новости никак не способствовали аппетиту. Занятый работой и беспокойными мыслями, Константин совершенно упустил одну крайне важную вещь. Теодора поправила обшлаг камзола и мягко улыбнулась. Он давно не видел ее в простой дорожной одежде — и, по правде сказать, надеялся, что еще нескоро увидит. Де Сарде сжимала в руках перчатки. Магический перстень, соседствующий на ее тонких пальцах с обручальным кольцом, тревожно мерцал, выдавая настроение хозяйки. — Зашла попрощаться, — сказала она, дернув плечом. — Караван отправляется в полдень. Константин бросил быстрый взгляд на часы. — Проклятье! Был уверен, что ты уедешь на закате, не раньше. Она покачала головой. — Раньше уеду — раньше вернусь. — Все равно эта неделя покажется мне вечностью, — вздохнул Константин, сдвинув пачку писем на край стола. Пожалуй, он бы легче пережил тянущиеся ежедневные часы нудной работы, чем предстоящую разлуку. — Я могу остаться. В конце концов, это ты настоял на этой поездке. — И все еще настаиваю! Не могу же я держать тебя взаперти. Хоть и хотелось бы. Теодора рассмеялась, но ее смех прозвучал напряженно и быстро угас. Константин догадывался, в чем дело: ей не хотелось покидать его ровно настолько же, насколько ему не хотелось ее отпускать. Несколько месяцев брака пролетели мимолетным сном; да что там, он по сей день боялся проснуться от дивной грезы — и в одиночестве. Обстоятельства столько раз разлучали их, а теперь они расстаются добровольно: ненадолго, но даже мгновение, проведенное порознь, все еще казалось Константину потраченным впустую. Она оставила перчатки рядом с чайным сервизом, приблизилась, перегнулась через стол — взгляд Константина против воли скользнул по точеной шее, выглядывающей из-под воротника шерстяной рубашки. Ее поцелуй был легким, больше похожим на прикосновение солнечного луча поутру. Теодора целовала его так, когда они были детьми: невинное касание ее губ пробуждало тепло в груди, но этого было так мало. — Это не прощание, — заметил Константин, приподнявшись и подавшись ей навстречу. Он протянул руку, подцепил подбородок, выдающий упрямую натуру, повел кончиками пальцев выше по скуле, к зеленым нитям метки на светлой коже, вынуждая ее тянуться за лаской. — Это «встретимся за обедом». А я не увижу тебя целую неделю — между прочим, чудовищно долгую, тоскливую, одинокую неделю. Выражение ее лица почти не изменилось — только дрогнули уголки губ, приподымаясь в неуловимой улыбке, и по-особенному заиграло лучистое серебро глаз. Теодора деловито сдвинула стопку писем к одному краю, письменные приборы — к другому. Ее движения — плавные, аккуратные — походили на ритуал. Константин следил за ней завороженно, заранее предвкушая... нечто. И его ожидания не были обмануты. — О мой!.. моя богиня, — выдохнул Константин и осел обратно в кресло, когда она, оттолкнувшись от пестрого вытканного ковра, легко вспорхнула на стол. Нежные, трепетные губы Теодоры могли быть дьявольски горячими. Она дразнила его, заманивала; Константин ловил кончик ее языка, то томительно неторопливый, то ускользающе быстрый, позволяя ей эти маневры лишь затем чтобы с пылкой несдержанностью контратаковать. Де Сарде охнула в поцелуй — Константин увлек ее на колени, торопливо смахнул с ее плеч длинный дорожный камзол и потянулся к пуговицам рубашки. Теодора откинулась назад и прижала пальцы к его губам, стоило ему вновь потянуться за поцелуем. — Меня ждет караван, — напомнила она, откинув упавший на лоб пепельный локон. — Подождет, — пробормотал Константин, поочередно прикусывая ее пальцы. Он упорно возился с мелкими пуговицами — наглухо застегнутая рубашка едва ли спешила поддаваться, и Константин, теряя терпение, то и дело отвлекался: гладил ее спину и плечи, сминал острые холмики грудей. Он снова притянул Теодору к себе, уткнулся в пахнущую мылом шею — с удовольствием отметил, что жилка на ней забилась быстрее. Наконец, забрался ладонями под полурасстегнутую рубашку — после грубой шерсти шелк нижней сорочки показался тончайшим, почти невесомым, словно его и нет вовсе. Прохладная скользкая ткань ничуть не мешала, скорее наоборот: Теодора поддалась, выгнулась ему навстречу, зарылась пальцами в волосы, пока он ласкал твердеющие соски. — Нас могут услышать, — торопливо прошептала она между вздохами. Константин оставил влажный поцелуй над ключицей. — Не припомню, чтобы это мешало тебе... в прошлый раз. Его губы настойчиво двигались вниз и легко преодолели вырез сорочки. — В прошлый... раз, — ее короткий смешок оборвался, сменившись стоном. — В прошлый раз я отослала гвардейцев... на заслуженный перерыв. Ее дыхание над самым ухом — неровное, сбивчивое, частое, — ее дрожащий, прерывающийся голос дурманили ничуть не меньше отзывчивого тела под руками. Движения ее бедер — мягкие, плавные, обещающие. Константин усилием воли заставил себя снять ее с колен и подняться. Ногой он отпихнул в сторону кресло, развернул де Сарде спиной и мягко подтолкнул к столу. Пуговицы на ее брюках сдались куда быстрее — расправившись с ними, Константин просунул пальцы под пояс и спустил ставшую помехой одежду вниз, не забывая гладить прикрытые сорочкой стройные бедра. Задетый — и сползший — шерстяной чулок бережно поправил — уж он-то ему точно ничуть не мешал. — Вообще-то, — заметил Константин, запустив ладони под нижнюю рубашку, — мы женаты. И чулки, между прочим, дивные, — добавил он. — Это они будут согревать тебя холодными одинокими ночами в дебрях Тир-Фради? Вместо ответа Теодора охнула, ухватилась за столешницу, изогнулась — и Константин остро позавидовал самому себе. Восхитительная женщина перед ним, полная неистовой страсти и бесконечно прекрасная в ней. Приподняв край сорочки, он расцеловывал нежную округлость ягодиц и ямочки на пояснице, гладил внутреннюю поверхность бедер, касался ее так же пылко, как целовал. Ее несдержанный стон, достаточно громкий, чтобы его услышали замершие за плотно затворенными дверями кабинета гвардейцы, стал лучшей наградой. Теодора обернулась, ухватила его за высокий ворот камзола и потянула вверх. — Я надеюсь, — пробормотал Константин ей на ухо, пока возился с собственной одеждой, — за дверями тебя не ждет Курт? Де Сарде томно выдохнула и подалась назад, так крепко прижавшись к паху, что в глазах потемнело. — А я думала, тебе это не мешает. Ее голос — нарочито сладкий, будто патока. Повернув голову, она касалась губами скулы, ее дыхание щекотало висок. Теодора льнула к нему, безусловно, мешая — и только больше раздразнивая. Столько огня она прятала за наглухо застегнутыми блузами и закрытыми платьями; столько огня — и весь принадлежал ему. Дышать, когда напряжение стягивает грудь, казалось совершенно невозможным. — Ну... Это другое, — выдавил Константин, вопреки ее стараниям управившись с кальсонами. Она глянула на него через плечо и вопросительно изогнула бровь. Константин замялся. — Ох... Мы ведь росли под его присмотром. Он — почти член семьи. Это как... я не знаю... Чертовски неловко, в конце концов! Теодора прыснула. Константин, пожалуй, почувствовал бы себя уязвленным, если бы не был столь мучительно возбужден — де Сарде, впрочем, не позволила ему отвлечься: мазнула распахнутыми губами вверх по щеке. — Нет, — сообщила она, и по шее побежали мурашки от манящей топкости ее слов. — Курт совершенно точно не ждет меня за дверью. Константин пробормотал что-то несвязное и потянул ее за бедра. Ее локоны, забранные в аккуратную прическу, оставляли шею открытой — он припал к ней ртом, расцеловывая позвонки и наверняка рассыпая собственные метки, которые Теодора будет прятать под шарфами. Метки. Пытаться соперничать с Тир-Фради, с самого рождения отметившим де Сарде Связью, было бы мальчишеской глупостью — Константин, впрочем, и был мальчишкой, безудержно влюбленным и жаждущим ежеминутно заявлять о своей любви. Эта мысль полыхнула, взволновала его — и схлынула, уступая место биению пульса в висках. Он взял ее медленно, томительно растягивая момент, — Теодора поддалась, прогнулась в пояснице, судорожно стиснула рассыпанные бумаги, хватаясь за стол. — «Нас могут услышать», — вкрадчиво передразнил Константин, когда она ответила чувственным всхлипом. И — он был уверен наверняка — слышали. Их подхватило потоком, разлилось по венам тянущим напряжением, заплясало всполохами огня под веками. На какой-то миг Константин представил, что зрение отказало ему, и осталось лишь познавать ее — в сотый раз как в первый — на вкус, на ощупь, прижимать к себе, путаясь в одежде, одаривать лаской прикрытые шелком сорочки груди, впалый живот — де Сарде дрогнула, когда его горячие ладони заскользили по телу — и ниже, ниже к набухшей плоти. Неистово шумело в ушах; они сами подчинялись этому ритму, быстрее, быстрее — сердце-тамтам отбивало дробь и вело за собой. ...Пока расплескавшаяся тишина не стала оглушительной. Если их сбивчивые, переплетенные вздохи и слышали — то что ж: Константину определенно не было до этого никакого дела. Вскоре он наблюдал, лениво откинувшись в кресле, как Теодора поправляет одежду и приводит в порядок волосы. Рубашка вновь оказалась застегнутой под горло — ее пальцы управлялись с пуговками куда ловчее его собственных, и Константин был уверен: если когда-нибудь ему взбредет раздевать де Сарде, когда она пытается одеться, он либо не поспеет за ней... либо придется посылать за белошвейкой. Теодора отряхнула вернувшийся на плечи камзол, наугад заправила выбившиеся из прически прядки — сноровисто, но не то чтобы быстро. Константину вдруг пришло в голову, что она не слишком-то и торопится. — Тео, — окликнул он. — К какому времени караван ждет тебя на самом деле? Де Сарде тепло улыбнулась. — Все еще к полудню. Но я подумала, что ты прав: подождет. Она подхватила оставленные у сервиза перчатки, сжала их и замерла в паре шагов от двери, будто не решаясь покинуть кабинет — и дворец, если уж на то пошло. И Новую Серену. Говоря откровенно, больше всего Константину хотелось утянуть ее обратно на колени и удержать. Он поманил ее жестом. — Поцелуй меня. О, нет, не целуй! Иначе я точно тебя никуда не отпущу. Тео, — позвал Константин, когда она потянула ручку двери и уже шагнула в полупустой зал. Де Сарде обернулась через плечо. — Я люблю тебя. Теодора прижала пальцы к губам, задержалась на еще одно мгновение, а потом створка более не придерживаемой двери медленно захлопнулась и скрыла ее от глаз. Константин остался один. Он попробовал устроиться в кресле удобнее, запрокинул голову, разглядывая потолок, вслушался — у Теодоры легкая походка, а ее шаги едва ли различимы, но он без труда мог представить, как она пересекает аудиенс-холл, натягивает на руки перчатки — и исчезает. Слишком быстро, чтобы не ощутить ее отсутствия, ставшего таким непривычным. Константин со вздохом поднялся. Тело все еще казалось тяжелым и повиновалось нехотя, но предаваться тоске — худшее, что он может сейчас сделать. После их утех добрая половина проделанной утром работы беспорядочно валялась на полу — все эти письма, соглашения и уведомления как минимум следовало вернуть на место. Тем не менее, досады Константин не ощутил — дело ему предстояло рутинное и нудное, но крайне подходящее, чтобы отвлечься. Он представил, как Теодора забирается в вагончик каравана. Еще минута — и крепкие колеса загремят по накатанной дороге. Опершись о стол, Константин потянулся к ближайшим листам. У него теперь предостаточно времени, чтобы разобраться с работой, и ни одной причины для излишней спешки. Было бы неплохо выкроить минутку и решить, что делать с мебелью — расшатанная ножка после визитов Теодоры кренилась все больше, рискуя однажды подломиться совсем, и, дай Озаренный, в этот момент на столе окажется гроссбух, а не они оба, слившиеся в страстных объятиях. — Это совершенно неприемлемо, ваша светлость! Константин чуть не выронил собранную стопку бумаг. Он поднял взгляд на вошедшую и едва удержался от гримасы. — Госпожа де Моранж, кажется, я просил вас стучать. Что на этот раз? Еще одна нотация? Я сыт по горло и более не намерен выслушивать упреки за то, что моя, кхм, супружеская жизнь кажется кому-то излишне бурной. Лицо Лорин де Моранж оставалось невозмутимым. Она расправила подол платья и деликатно кашлянула. — Вообще-то, ваша светлость, я имела в виду мероприятия, запланированные по случаю прибытия вашего отца. Вы не оставили никаких указаний на этот счет, милорд. Однако же... Константин выпрямился и с деланной небрежностью бросил бумаги на стол. Приступ раздражения отступил, будто его и не было вовсе, оставив место задумчивости — и она оказалась весьма неуютной. Константин тянул время. Заложив руки за спину, он прошелся к книжным стеллажам, пересчитал корешки — какие-то были совсем новехонькими, какие-то поистрепались. Он, пожалуй, никогда не уделял столь много времени разглядыванию — больше перебирал, пока не отыщется нужный. — Милорд? — Меня, между прочим, не встречали, — хмуро напомнил он. — Или моему отцу тоже предложат испить чудесного зелья? Де Моранж ахнула. Константин заметил, как с ее лица сошел румянец. — Ваша светлость... Он отмахнулся и помял переносицу. Пусть отношения с отцом лучше всего описывались словом «отвратительно», такого Константин бы ему не пожелал. Да и припоминать былое не стоило — в конце концов, весь двор переживал мрачные времена, пока болезнь точила его, как короед, и никто не хотел возвращаться к ним, пусть даже мысленно. Константин не знал, что послужило причиной схватившей за горло хандры — недолгое отсутствие Теодоры или скорое прибытие отца. Вероятнее всего, и то, и другое. Более того: если бы адмирал Кабрал не сообщила ему, что его светлость Князь несколько месяцев назад заключил контракт и зафрахтовал судно, а, стало быть, вскоре прибудет на Тир-Фради, то он не настаивал бы так на отъезде де Сарде. Отец ненавидит его? — сколько угодно! — пока эта ненависть никак не касается Теодоры. Меньшее, что Константин мог для нее сделать: оградить от этого пренеприятного визита. Князь прибывает на остров не для того, чтобы проинспектировать колонию и отметить последние успехи. Константин был уверен, что есть только одна причина, способная заставить отца взойти на корабль: его женитьба. Отец скорее убил бы его, чем допустил этот лишенный всяческой политической выгоды брак. Константин вернулся в кресло и сложил руки перед собой. — Не уверен, что отцу будет хоть какое-то дело до всех церемоний, госпожа де Моранж, — негромко сказал он. Впрочем, сомнения и тревоги стоило оставить при себе: как бы ни беспокоился о молодом наместнике двор, его трудности с отцом ни в коей мере не касались посторонних. — Но что ж! Если вы считаете, что торжественная встреча необходима — то в вашем распоряжении есть сутки, чтобы все подготовить. Навты предсказывали прибытие корабля к завтрашнему закату. Они обычно на удивление точны в своих расчетах, вы не находите?