Глупо говорить о любви или «Де спіймав, там і кохай»

Неизвестно, то ли фазы луны в ту ночь так сошлись, то ли Лань Чжань и правда был до ужаса дисциплинирован и серьезен, но даже в такой вполне адекватный аспект жизни, как игры с рукой, он умудрился внести что-то чуть ли не торжественное… не по значению, а по, скорее, подготовке. Потому что светильники в его комнате были донельзя приглушены, а сам он, вырядившись в белый спальный халат, идеально выглаженный и чистый, присел на свою кровать с, как обычно, болезненно прямой спиной и вот так и сидел минут… двадцать, смотря на ставни закрытого окна. Дверь тоже была закрыта на засов, все щели были проверены и при необходимости залеплены. Короче, Лань Чжань расстарался так, чтобы даже если гусуланьские предки захотели бы вот именно в эту ночь его в чем-то уличить, то всё равно не смогли бы это сделать. Потому что Лань Чжань собирался… согрешить. Ну а как еще это можно было назвать? Нет, вот если он просто схоронился бы под одеялом погонять шкурку, то это одно дело. Но ведь он собирался провести, так сказать, работу над ошибками, причем по совету старшего брата, к которому, судя по всему, этой ночью тоже наведаются духи, после посещения которых он, как и Лань Ванцзи, тоже глаз не сомкнет. Ну кто ж мог знать, а тем более он, как его слова переварит голова, в которой, не без огня сексуальной агрессивности и страсти, томится такой субъект, как Вэй Усянь! А пустить его в свою голову, это еще хуже, чем пустить козла в огород! Потому что козел просто деревья пообгрызает, а этот же начнет о них тереться! И не оторвать ведь! Там даже не сам козел, а само дерево чёкнется и не отпустит — вот до какой беды этот «козел» мог довести. Так, ладно, спокойно, выдохнули и дышим. Вдох, выдох, вдох… Лань Чжань чуть сжал губы. «Нет, — пронеслось в его голове, — не могу… не могу!» А он ведь себя еще даже не касался. Так, мысленно если только. Да и о чем думать? Он, разумеется, и раньше рукоблудил, тайно, разумеется, но до появления в его жизни одного «козла», даже не представлял, что будет делать это, представляя кого-то! Его фантазия вообще была в коматозе, и когда он делал это с собой, то просто гонял шкурку в своей на тот момент лишенной мозолей руке. Просто лежал и гонял втихую… а потом стирал тряпочку, чистоплюй эдакий. Собственно, как он мог изгадить таким делом свою же постель? Да и чужую, собственно, не мог. А в воде… ну, он же не Вэй Усянь — он стеснялся! Зато Вэй Усянь вообще стыда не знал и творил «такие» вещи, даже когда просто плавал с компанией юньмэновцев! Ну а что? Нырнул, заплыл втихую на дно и… ну вот когда ладонь становится ракушкой, и туда ползет улитка — как-то так. Или просто где-то между лотосов затеряться… Лань Ванцзи скрипел зубами как старый дед протезами, и они так скрипели, как скрипело от ревности его нежное, такое сверхчувствительное сердце. В конце концов и у него был опыт с «заплывом», в котором был Вэй Усянь… и Лань Ванцзи бесило даже не то, что в ту ночь Вэй Усянь чуть не превратил Холодный источник в гей-сауну, а то, что Лань Чжань был НЕ ПЕРВЫМ, с кем Вэй Усянь под ночной луной вместе плавал. — Что дед, не стоит? — подобравшийся к Лань Ванцзи «Вэй Усянь» лизнул своим смеющимся шёпотом заалевшее ушко. — Так давай помогу… И начал почмокивать ушную раковину своими красивыми мягкими губами. В этот раз скрипнула ткань халата, до побеления сжатая сильными пальцами Лань Чжаня. — Ты что с мечом моим сделал? — проскрипел он. — Неужто ты всё еще в обиде? — промурлыкал «Вэй Усянь». Ну да, он ему, получается, мерещился, потому что предательское сознание уже было отравлено этим, этим… козлёнком. Да, Лань Чжань. Пустил в огород — так теперь расхлебывай. Только ради богов, не так, как в своем прошлом сне, когда ты «расхлёбывал» намеченную своим зорким глазом «целину», которую страшно хочешь освоить. Нас же дети смотрят! — Ну, не сердись, поросёночек мой сладкий. А что я сделал? Ничего ведь, ничегошеньки… — Ты сделал из него инструмент развития своего анала! — Вах, как запел! — Вэй Усянь в восхищении. — Да, мой ревнивый рыцарь, отвоюй меня у этого инструмента-дилдо для своего чле.! Вот же развратник. Лань Ванцзи вернулся мыслями к лотосам и «заплывам» на дно. Ну, очень близкое к тому, в котором плавал сам. Вэй Усянь, который делал «такое»… Да если бы кто-то знал! А вот интересно, если бы Лань Чжань знал, захотел бы посмотреть на такое? Самое главное, чтобы самому Вэй Усяню такое в голову не пришло, а то Лань Чжань с ним вообще нырять откажется. Да он и сейчас, собственно, отказался бы. Не, ну а что? Он-то, бедолага, думал о чистоте одежды, в то время как угроза шла чистоте его духа. Да к черту дух — под угрозой была невинность тела! Это Вэй Усянь, сумасшедшее существо, прикарманил чужое имущество и вставил его в свой зад! Этот ж надо, придурок какой: вместо развития духа он стал развивать тело, причем даже не всё тело, а именно конкретную его часть, да такую, которую ни в каких анналах не зафиксируешь! Снова вспомнив о Бичэне, Лань Чжань резко растерял тот крохотный намек на настроение, который по таким крупицам собирал. Эти крупицы, они… ну, матчасти у него было предостаточно. Тут вам и Вэй Усянь на камнях в источнике, и Вэй Усянь «в седле» чужого меча, и Вэй Усянь из сна с вентилятором и «окном» в Европу. «Это нужно сделать, — Лань Вацнзи держал глаза закрытыми, — я смогу, я смогу…» «Ага, — фантазия, пристроившись на его правом плече, то есть ближе к правой руке, невесомо чмокнула его в ушко. Разумеется, у фантазии этой был конкретный образ и конкретные губы, которые и чмокнули Лань Ванцзи в его покрасневшее ушко. — Это ну-у-у-ужно сделать. Давай, я верю в тебя, ты сможешь. Да, Лань Чжань?» Смахнув рукой «дивное» наваждение, Лань Ванцзи снова сделал спасительный глоток воздуха и вдруг неожиданно расслабился. В источнике он провел почти час, скребя мыльным корнем по своему телу, из закромов с чистой одеждой достал свой самый лучший спальный халат. Ну просто Вэй Усяня дожидался, а не собрался, собрался… Просто, будь здесь Вэй Усянь, он, увидев такие приготовления, сразу бы подумал, что его здесь очень ждали. «Я не делаю ничего плохого, — продолжая утешать свои страхи, которые постепенно преобразовывались в то, что страхом не назовешь, Лань Ванцзи вел торг с многолетними заветами, высеченными на клановой стене и в его голове. — Я следую совету брата, я… должен победить этого демона на его же поле». «Лань Чжань, — снова захныкало у его уха, — но ведь это не мое поле. Твой член, разумеется, да, но… настоящее невспаханное поле там, вот там. А ты со своей мотыгой тут сидишь. Непорядок, А-Чжань, ай-яй-яй…» «Всё нормально, — продолжал он убеждать себя, пока развалившийся на его коленях голый Вэй Усянь (разумеется, то был лишь бред восставшего против него воображения) разворачивал настоящий стриптиз на его коленках. — Я просто сделаю это, я… иммунитет обрету. Я смогу на него смотреть и не терять самообладания…» «Мм, Лань Чжань, — выгнулся Вэй Усянь, — ну потеряй, потеряй это самообладание. Ну зачем оно тебе, когда у тебя есть я? Ну я же лучше… Лань Чжань, мой ненасытный тигрёнок, м-р-р…» Так, всё, спокойной ночи! Лань Чжань полностью потерял настрой и, нырнув под одеяло, спрятался в нем до самого носа, посверкивая своими тигриными глазами, ну точно как большой котик. «Ты же хотел что-то там доказать, — снова завел свою лукавую песню Вэй Усянь. — Ну так доказывай. Я не буду смотреть, обещаю. Смотри, я вот так сделаю. Видишь, я закрыл глаза, я ничего не вижу…» Просто поразительно. Весь «стоп» Лань Чжаня концентрировался на том, что он стеснялся присутствия далеко не призраков умерших предков, а… Вэй Усяня, который каким-то образом мог углядеть и разузнать «что» он тут делает. Да, Лань Чжань… стеснялся, потому что воображал, что Вэй Усянь каким-то образом может увидеть. Но не выпускал в разум мысль, что… хотел бы, чтобы тот наблюдал, ибо такое признание вконец бы разбило остатки и без того оседланной гордости. «Ах!» Лань Ванцзи яростно сжал губы. Так ведь даже тут Вэй Усянь не его оседал! Меч, это был меч! Неверный, ненасытный, порочный! У Лань Чжаня аж веки задергались, так… мстить захотелось. За обиду, за вселенскую обиду! «Мой мармеладный, я был не прав, — снова захныкал над ухом Вэй Усянь. — Ну пожалуйста, порукоблудь на меня хоть три минутки. Я закрою глаза, обещаю…» «Обещаешь? — чуть вынырнув из-под одеяла, затаившийся дракон нахмурил бровки. «Угу-м, обещаю, обещаю!» Ну, раз обещаешь… Призрак Вэй Усяня мгновенно растворился, а вместе с ним и последние остатки гордости Лань Ванцзи. Когда он закончил со всеми внутренними оправданиями, больше не было причин не совать руку в штаны, имея перед глазами, или, точнее, под веками образ Вэй Усяня. Нет, не в том плане «не имея»… если только «иметь» в воображении можно было считать «иметь», только в воображении и, по сути, рукой, так как она участвовала в, эм… растлении, или замене того, куда по идее толкался член Лань Ванцзи, потому что в его фантазиях он и правда толкался в полностью «поиметь» Вэй Усяня. Только рукой, да… рукой. Пока что. «Это не будет долго, — думал он и тут же осекся, — и не потому что я не могу дольше, просто… Ну…» Но, так и не рискнув найти хоть какую-то причину, которая бы пристыжала Вэй Усяня, дескать, не такой ты и горячий, чтобы я еще потел над тобой, Лань Ванцзи снова зажмурил глазки и рука его, надежно спрятанная от глаз предков, шевельнулась под его объемным одеяльцем. «Только минутку, — он всё-таки был гусулановец, подгоняемый в зад сводом из трёх тысяч правил, — я просто чуть-чуть, я сделаю это быстро и…» Да, да. Всего минутку, одну минутку. Луна высоко подобралась, а вместе с ней высоко подобралось такое, которое точно давало понять, что минуткой дело явно не обойдется. И не потому, что именно в ту ночь «луна» так «высоко» поднялась, а потому что небеса, в которых она светила, носили одно конкретное имя и один конкретный, эм… разлом. А там пахать надо было, как не в себя. Уж Бичэнь-то знал, не зря же от хозяина прятался. /// Когда луна, «упав», плавно опустилась, в лучах поднявшегося солнышка радостно защебетали птицы, которые еще с весны приметили эти яблочные деревья, дабы в будущем лете устроить среди наливных забродивших яблок дикую оргию с алкогольным эффектом. Не один раз гусуланьцы поднимали «несчастных» с земли, запухших и забуханных как черти, выхаживали в местных вытрезвителях, которыми служили павильоны тишины, после чего, очухавшись, птицы снова спешили в яблочный сад. Несколько таких деревьев росло возле цзинши, а потому с утра пораньше птицы пели там особенно ярко. Ну, для кого ярко, а для кого-то может… сладко. Потому что благоухание исходило не только от яблок. Наглухо закрытый цзинши тоже благоухал… правда не совсем яблоками. «Шкуркой»… от яблочка, которое, эм… «смогло». Когда птицы запели, Лань Чжань уже не спал. Немного белый, прилипший спиной к обивке, руки чинно лежат по обе стороны тела. И вообще как бы не имело значения, что под своим красивым одеяльцем он был без штанишек, которые улетели еще до рассвета, когда, когда… В общем, запланированная минутка самоуничижительной судороги превратилась в ночь полноценных излияний в одну ладонь. Лань Чжань так переволновался, что от того, что глаз не сомкнул и руками пустоту так ни разу и не сжал, не заметил, как в какой-то момент заснул с полным одеялом… греха, который и в небо высился, и, так сказать, морями растекался. Новое, дивное, а самое главное кипучее «Белое море» было распечатано им за каких-то десять часов усердных… поисков. Было морально трудно, но он всё-таки смог. Да еще и так смог, что вызвал бы зависть всего Гусу, если бы кто-то узнал. Лань Чжань таки порукоблудил на Вэй Усяня один раз… два, ну четыре… Короче, с восьмого он сбился со счета, когда кусочек простынки просел под его, эм… страстью в, так скажем, жидком виде. Вот почему он лежал, не мигая смотря в потолок, местами чувствуя подсохшую, а местами и всё еще мокрую влагу, смешанную с потом, его ментальными слезами, да даже слюной, которая непроизвольно потекла из его благородного рта в момент самых высоких взлетов. Ах, как он летал, этот летчик… Бичэнь не способен был вознести Лань Ванцзи так, как его вознесли мысли об Вэй Усяне… которым он наконец-то позволил пробиться и которые «пробились» в него так, как сам Лань Ванцзи не «бился» в Вэй Усяня. Хотя он очень, очень старался. Нет, это ложь: он пахал, как вол, запряженный в смазанный бюджетной смазкой плуг, в то время как погонщик, имя которого всем известно, седлал его с такими радостными криками, что больше они, чем то, что этот «ездок» был голым, бросалось в глаза. «Лань Чжань! — эти крики всё еще стояли в ушах белого, молчаливо переживающего свой очередной позор Лань Чжаня. — Лань Чжань, Лань Чжань!» Вот вообще ни разу лицо человека, который был бы доволен, учитывая, как сильно он изгадил постель. Причем изгадил настолько неприлично, что не то что прачкам стыдно было нести, а и самому её касаться. Однако набравшись мужества решить «вставший» вопрос, Лань Чжань, как это обычно с ним бывало, слишком усердно трудился… очень усердно, а потому последствия получил тоже дай боже. Птицы продолжали петь. А Лань Чжань тем временем вспоминал свою прошлую жизнь. Он всё думал, с чего же началась вся эта история с… со всем. Потому что было очевидно, что началась она именно с появления в его жизни Вэй Усяня. А вот тот маховик, на который он так жестко накрутился — там-то с чего всё началось? Неужели Вэй Усянь ему изначально так сильно понравился? Лань Ванцзи напряг память. Еще когда Вэй Ин только появился в Гусу, первыми людьми, которые сразу составили о нем первое впечатление, были Лань Цижэнь, Лань Ванцзи и Лань Сичэнь. Мысли Лань Цижэня: «Это» не выглядит чем-то правильным». Мысли Лань Ванцзи: «Ну почему именно сегодня я вытащил короткую…» Мысли Лань Сичэня: «Кто бы мог подумать, что брат так активно среагирует на что-то типа «этого». Интересно, говорит ли это о том, что мы о Лань Чжане чего-то не знаем?» А что же подумал сам Вэй Усянь? Вот чисто для протокола, он-то какое мнение сложил? «И что мне в моем болоте не сиделось? Нафига я поперся на эту дремучую гору с дремучими занудами. Один чуть не побил палкой, второй таки побил, только на стене, третий чет подозрительно улыбается. И вообще, странные они какие-то. Целибат с пеленок, то нельзя, это нельзя. Ненормальные какие-то. А этот, самый правильный… ну, он хорошенький. Взаправду хорошенький! Надо ему об этом сказать, и обязательно чтобы при свидетелях. А то, боюсь, опять побьет. Кстати, я ведь могу его сдать, драки ведь запрещены… За неимением выбора, а еще потому, что был немного ссыклом, но удачно скрывал это, Вэй Усянь обратился к Цзян Чэну (ну кто бы мог подумать, к кому он побежит?) и на вопрос, как бы привлечь к себе внимание Лань Чжаня, получил весьма прямой ответ. — Ты мог бы стать ужасным происшествием и просто обрушиться на него. — Точно! — просиял взглядом Вэй Усянь. — Эм… а романтическим или героическим? — Просто нежеланным, — прямым голосом ответил Цзян Чэн, — и вообще, отстань от меня с этим Лань Чжанем! — О, а если я сыграю роль отчужденного гения? Лань Чжань ведь молчун, он точно такое оценит. — Ага, и представь его разочарование, когда он узнает, что ты не отчужденный гений, а просто отчужденный дрочун. — А чё это отчужденный? — с возмущением. — Ах да, — хлопнул себя по лбу Цзян Чэн, — постоянно из головы вылетает «что» ты делал на озере. Просто это такой стыд и позор, что память буквально отказывается это запечатлеть. — Ой, ну подумаешь, чуть расслабился в лотосах, ну с кем не бывает? — Со всеми жителями Юньмэна. — А я что, не житель? — Ты нежить, которую мы всё никак изгнать не можем. Папа, ну где были твои мозги, когда ты привел его к нам! А теперь еще и прицепился к этому мрачному придурку из Гусу. Вот что, что этот бедный человек тебе сделал, что тебе так и чешется в него вляпаться! — Ну, чешется у меня малость другое и в другом месте, а вот Лань Чжань… даже не почешется из-за меня! Это-то и бесит. — Что за кошачий концерт ты тут устроил?! Иди и чешись под его окно, сгинь с глаз моих! — Кошачий концерт? Да я самородок! — Кошак ты облезлый, задрипаный! Так еще и выкабеливается, дескать, внимание Второго нефрита ему подавай! Пошел ты, Вэй Усянь! Нафиг ты ему не сдался, ты вообще его видел? А себя видел? Иди проспись, тебе дружба с этим человеком не светит. — Как не светит? Я подсвечу! — Вот бери эту свечу и иди к нему с богом. Не знаю, чем вы с этой свечой там будете заниматься, но прочь уже из моей комнаты! — Она у нас общая, это тебе не Юньмэн! Начавшаяся со слов перепалка перешла в легкий такой бой с тенью, потому что Вэй Усянь так убегал, так уже прыгал по кроватям и столам, что Цзян Чэну оставалось только кулаками в воздухе махать, так неуловим был этот полоскун. Однако вернемся на несколько абзацев назад. С Лань Цижэнем понятно, у него на брак глаз был донельзя наметан. Боже, знал бы он, что в будущем этот «брак» вступит в брак с его младшим племянником, то он бы точно гнал Вэй Усяня палкой до самого Юньмэна, и гораздо раньше на известной стене появилось бы правило, запрещающее Вэй Усяню бывать в Гусу. С Лань Чжанем чуть сложнее. На самом деле всё выглядело так, что ему прям судьба была попасть на Вэй Усяня сразу и тем самым пропасть в этом гиблом болоте. Потому что именно в ту ночь, когда адепты вытаскивали соломку на то, кто же будет ночным караульным, именно Лань Чжань вытащил короткую. Вообще соломку тянуть было запрещено, нести вахту всегда должен был провинившийся. Но мальчики в Гусу не могли не быть мальчиками, да просто людьми, которым и побегать хочется, и поиграть, и повеселиться. Да хоть как-то расслабить вечно напряженное воображение. И Лань Чжань был частью этого «клуба» на добровольной основе, так как считал, что пока не нарушаются основные правила, то что-то эдакое, не несущее в себе никакого другого смысла, кроме как немного разбавить эмоциональный застой, не могло быть противоестественным. И он вытащил короткую, участвуя в игре. А потом, когда к нему на крышу залез один вконец оборзевший, первый раз пожалел, что вообще в это играл, а второй пожалел, когда Вэй Усянь открыл рот. Знал бы он, как в будущем будет пускать слюни на этот открытый рот… ну и, собственно, в него тоже. Лань Сичэнь же сразу понял в какую сторону дует этот ветер, как только Лань Ванцзи принял общее наказание с Вэй Усянем. Он и до этого подметил, что «лёд тронулся», а значит причину этого «тронулся», причем там не только лёд, надо было оберегать и подталкивать к ней своего «горе от ума» братца, любимого и такого бесценного. В Вэй Усяне Лань Синчэнь сразу увидел того комара, на которого и не захочешь, а из-за его жужжания обращать внимание станешь, но дело в том, что Лань Ванцзи не просто раздражался — он взаправду смотрел. Он стали искать его глазами, как могло подуматься, чтобы прихлопнуть, но… попробуй этого комара прихлопнуть) Он в такие щели пролезет, в такие укромные места залезет, а потом еще и мстить будет. Ну как мстить? Лань Чжаню даже мстить не нужно было, он раздражался сразу, как только Вэй Усянь показывался на горизонте. И Лань Сичэнь сразу для себя решил, что подобная встряска для его вечно ушедшего в себя младшего братика будет очень кстати. Знал бы он, как и чем Вэй Усянь её вызывал… На этом воспоминания Лань Ванцзи закончились. Всё еще липкая, местами подсохшая простыня давила ему и в спину, и в чувство собственного достоинства. А там такие размеры этого «достоинства»… «Да за что ж меня так боги прокляли? — Лань Чжань сидел и сердце его никак не находило покоя. Оно пульсировало… совсем не там, где культивировалось ядро, и так получилось, что всю ночь он культивировал… — О боги, ну за что, за что? Ну почему… именно он!» О-о, а вот и гнев доведенного до ручки. Причем в буквальном смысле. Вэй Усянь таки довел его до ручки, но даже он не представлял, до «какой». И «что» эта рука делает. Да уж, так далеко на дно он еще не заплывал никогда. Лотосы, лодка, Вэй Усянь… я сзади. Лань Чжань встряхнул головой. — Нет, — он схватился рукой за волосы, — нет, нет, нет! Уйди, сгинь, растворись… «В тебе? — снова зашептало на ушко. — Я согласен». В воспоминаниях снова всплыл тот сон, где… Вэй Ин не без левой просьбы (по-видимому человека с левой резьбой в башке, ну так уж получилось, или оказалось) сел ему на лицо и… Ладонь Лань Чжаня снова легла на его многострадальный лоб. Рука, которая, казалось, должна была уже устать, вновь шевельнулась… как и кое-что, ожившее под и так уже затраханным от пота халатом. Он вроде думал о том, как же всё началось и действительно ли ему нравится Вэй Усянь, а не просто доводит до ручки (ну вот опять!). Так как так получилось, что даже такие размышления вновь вывели его к… — Ну же, нежнятинка моя, мой сладкий лёд на «палочке», — призрак Вэй Усяня подплыл так же незапланированно, как и этот чертов стояк. — Ам-х, мой хороший, мой сладусик… Лань Ванцзи смотрел своим привычным бесстрастным взглядом на этого чертового демона, который буквально любя его глазами разлегся на его кровати и прямо перед взором Лань Чжаня раскинул свои красивые (бесспорно) ноги. — Ты смотришь? — Вэй Усянь лениво улыбался. — Тебе хорошо видно? Лань Ванцзи молчал. Он уже понял, что его крыша съехала набекрень под таким углом, что теперь его уже точно ничего не спасет. Воспоминания того подсматривания на камнях вылились в очередное видение, и он снова видел эти роскошные, мягкие и аппетитные бедра, снова видел эти волосатые ноги и эту, эту… чертовку между ними, куда он пихал… — Вэй Ин… — сквозь зубы прорычал Лань Ванцзи. — Да, Лань Чжань, — красивые, тонкие, длинные пальцы Вэй Усяня залезли внутрь его влажной дырочки. — Тебе хорошо видно? Лань Ванцзи неслышно втянул в себя воздух. То, что ему хотелось присосаться к этой влажной дырочке, он уже даже не скрывал (от самого себя, разумеется), но стоял насмерть своим принципам, а именно… не переносить бред в его крыше набекрень куда-то наружу, а потому этого воображаемого Вэй Усяня он готов был стерпеть, а в процессе даже немного поработать руками. Простите, рукой. То, как эти пальцы смотрелись внутри, как будто объединяло в один роскошный букет сам факт наличия дырочки и этих пальцев в раздельном, так скажем, виде, потому что Лань Чжаню одинаково нравились что пальцы, что дырочка. А уж когда они объединялись… Вэй Усянь ласкал себя внутри пальцами, пока Лань Ванцзи, не осознавая этого, двигал рукой на своем члене точно так же, как это делал на камнях Вэй Усянь. Он вспоминал его влажную, тяжело вздымающуюся грудь, его обхватившие грудь пальцы, его изможденное чувственным страданием лицо. — Лань Чжань, — снова это изможденное лицо, но теперь грудь ходила ходуном больше, и из-за того, что задыхался, он практически выстанывал его имя. — Лань Чжань, Лань Чжань… Он звал его, звал так, словно ужасно страдал. Его пальцы так глубоко проникли внутрь, его дырочка растянулась и плотно обхватила аж три фаланги. Кажется, Вэй Усяню нравилось побольше, потолще… и это выглядело так, так… красиво. Упругое колечко мышц так великолепно смотрелось, обхватив его пальцы, а звуки, с которыми эти пальцы двигались. «Я хочу тебя трахнуть, — думал Лань Ванцзи, водя ладонью по своему, казалось бы, бессмертному члену, — хочу быть внутри…» Его сводила с ума эта дырочка, его сводили с ума эти пальцы, его сводили с ума эти бедра. В своих фантазиях, которые переходили все границы, он не выдерживал и, хватая Вэй Усяня за бедра, опрокидывал его на спину и притягивал к себе. Вэй Усянь не сопротивлялся, не играл и даже не просил. Он раскрывал свои великолепные бедра, втягивал свой мускулистый живот и… ждал, смотрел жалостливо и с вызовом одновременно. Его тело… сводило с ума, так он был красив. И Лань Ванцзи не выдерживал. Чувствовал себя ниже любой грязи от испытываемой похоти, но едва приставив головку члена к этой распухшей покрасневшей дырочке, напрочь вылетал мозгами из тела. Вэй Усянь медленно выгибался под ним, пока он проталкивался внутрь, и стоны, вылетающие из его горла, скручивали Лань Ванцзи в такой узел, который будет под каблуком этого парня до конца жизни, если и не после неё. Потому что… этот человек уже захватил его в плен настолько, насколько не смогли ни суры, ни дисциплина, ни чувство собственного достоинства. — Ненавижу тебя, — проворчал ему в лицо Ванцзи, на что Вэй Усянь что-то промурчал и притянул его для поцелуя. — Ненавижу, ненавижу… Говорил он ему в губы и знал, знал, что лгал, знал, что врет и не скажет правду. — Сильнее, — Вэй Усянь сжал пальцами его ягодицы, — давай, трахни меня сильнее, натяни по самое основание. Ах, мне мало, хочу тебя еще больше, ты так разбухаешь во мне. Хн-н, Лань Чжань, ты такой большой, такой свирепый. Ты… демон, ах, ах… Лань Чжань, Ванцзи-сюн! Этого парня не угомонит даже смерть, а ведь он сильно напрашивался быть затраханным до смерти. Но Лань Ванцзи сильно подозревал, что это будет неравный бой, и не потому что он сомневался в своих силах, так как скорее бы умер в процессе, но не успокоился бы, пока не довел бы Вэй Усяня до такой ручки, чтобы тот плакал и умолял. Ну нужно же было бедному Ванцзи хоть где-то держать эстафетную палочку, а какую палочку он еще мог та упорно держать, кроме своей? Ну конечно же только его, Вэй Усяня. И он собирался держать эту палочку так, чтобы та фонтанировала и сводила его владельца с ума… ну, так ему мерещилось в его набекрень слетевшей крыше. Он трахал Вэй Усяня в своих фантазиях и изгрызал его всего, он так в этом потерялся, что не заметил, как сделал «это» еще два раза. Его даже тошнило, так он себя измучил, а когда кровь в знак протеста перестала приливать к срамным местам, Лань Ванцзи, перед глазами которого всё еще крутилась эта задница, которую он крутил на своем члене, вошел в предфинальную, самую неприятную стадию принятия своих кошмаров, когда он осознал, как же сильно он упал, пожалуй, на самое дно. И это была… депрессия. Добро пожаловать в четвертую стадию.