Глупо говорить о любви или «Де спіймав, там і кохай»

Это был взгляд… глаза в глаза, который поедал и время, и то, что предстало перед ним. Не мигая, уже почти не дыша, хотя на самом деле можно было уловить слегка сдавленные выдохи носом, которые скорее нарочно замедлялись, нежели указывали на то, что дыхание было плавным и спокойным. Медленно, как медленно и одновременно, казалось, быстро Вэй Усянь обнажал его Бичэнь, являя свету чистое, как горный лед, лезвие, и твердое, ведь это была чистейшая благородная сталь. Да, большой и твердый клинок в руках человека благородного, не отягощенного ни пороками, ни злыми мыслями. Вэй Усянь не сводил с него взгляда, убирая ножны, и выглядело это, ну… неприлично. Да, потому что это был именно он, такое действие под таким плавящим тяжелым взглядом было максимально неприличным, потому что… он трогал его Бичэнь, он обнажал его! Твердый и длинный клинок опасно близко приблизился к его коже, и Лань Ванцзи раньше, чем сумел бы подумать об этом, сжал его запястье и грубо пригвоздил к полу, не давая Вэй Усяню стянуть ножны до конца. Ладонь его была на удивление горячей, когда сжалась на этом, в тот момент показавшемся ему даже хрупком запястье, из-за чего пальцы невольно сжались крепче, словно эта хрупкость лишь сильнее раззадоривала его, а беспомощное положение Вэй Усяня, в котором тот оказался, лишь усиливало какой-то странный, поднявшийся из глубин души гнев. Нет, это был не темный гнев, это была какая-то странная, вскипающая кровь рассерженность, учащавшая дыхание и вынуждающая сердце гулко биться. И этот стук можно было услышать, ведь в комнате, где были только они, никаких звуков более и не оставалось, кроме звуков их дыхания и звуков сердцебиения. И, странно, но Лань Ванцзи не сразу и понял, что малость… нет, не малость: он наклонился очень близко к его лицу, а Вэй Усянь чувствовал, как не он давит на пол, а пол давит на него, словно вот-вот подпрыгнет, прижав его тело к этому человеку, так сильно он, сам того не осознавая, вжался в твердую циновку. — Отдай, — тихий, порыкивающе-низковатый голос Лань Ванцзи мгновенно опустошил разум Вэй Усяня и влился в его вены, гоняя обжигающе-горячую кровь по застывшему телу. — Это мой меч. Он… мой. — Твой… — тихий шепот Вэй Усяня словно молодой лесной ручеек, скрытый от любопытных глаз в каком-нибудь тихом, затемненном уголке горного леса. Он лился так робко, так беспомощно; казалось, положишь камешек в поперёк — и препятствие будет для него непреодолимым. Услышав этот тон, Лань Ванцзи… забыл самого себя. Он… тонул в темнеющей черноте этих больших зрачков, распадался в порочном круге такой же темнеющей, цвета темного дерева, радужке, рассеивался заговоренной пыльцой на этой светлой, излучающей тепло коже. Меч между ними, кажется, сейчас был единственной преградой, тем самым камешком, не дающим разлиться этому тихому, но способному войти в бурные воды ручейку. Ладонь Лань Ванцзи всё еще держала руку Вэй Усяня, но так получилось, что пальцы сомкнулись не совсем на всем запястье, а повыше, ближе к ладони, что его мизинец оказался в ямочке между большим и указательным пальцем Вэй Усяня, а значит и часть его ладони оказалась в ладони Вэй Усяня. И он не мог понять, мерещиться ему это или нет, но пальцы Вэй Усяня… согнулись, накрыв ребро его ладони и мизинец. Возможно, это действительно было правдой, потому что краем глаза Лань Ванцзи засек это движение, несмотря на то, что Вэй Усянь так и не оторвал от него взгляда. И взгляд этот был… подчинившимся, даже больше — просящим. Чуть-чуть опустив веки, из-за чего взгляд стал каким-то интимно-слабым, чуть ли не изможденным, словно после долгой погони, Вэй Усянь смотрел на Лань Ванцзи не двигая ни одним мускулом тела. Зато не все мускулы Лань Ванцзи пребывали в таком же покое, ведь его опустошенный разум, в котором освободилось столько места, втянул его в какие-то голодные игры похоти и плоти. Лань Ванцзи померещилось, словно то была явь, как Вэй Усянь, повернувшись и полностью прикрыв глаза веками, вдруг… коснулся губами его пальцев. Сперва поцеловал, словно робко ухаживал, а потом, потом… начал облизывать их. И Лань Ванцзи подался ему навстречу, распрямил указательный, и Вэй Усянь сразу же втянул его в свой горячий влажный рот. Хуже всего, что в этот момент веки его поднялись, а не менее горячий взгляд столкнулся с взглядом Лань Ванцзи. Во взгляде этом читался вызов на «слабо», словно укорял Лань Ванцзи в бездействии по причине слабости. Кровь вскипела в жилах Лань Ванцзи, и вместо краски стыда к лицу прилила краска гнева. Он так возненавидел Вэй Усяня в этот момент, как только и может возненавидеть глубокое преданное чувство, пожираемое страстью, подталкивающее на грубую не щадящую импульсивность. И Лань Ванцзи, хоть внешне это были секунды, а внутри его довольно долгие промежутки времени стали бредить, как грубо он вторгается в пределы этого рта своими губами, как еще более грубо, с шумными звуками порванной ткани, срывает с Вэй Усяня одежду, обнажая его белое тело, на котором хочется без удержу отыграться за все страхи и издевательства, за все насмешки и… сомнения. «Ты сомневаешься, «в силе» ли я? Ты сомневаешься?!» И, пусть будучи благородным господином, но как последний дурак он купится на это «слабо», примется доказывать. Как легко, оказывается, нарушить его покой, какой же он на деле простодушный и живой человек. Да, Лань Ванцзи только внешне словно из благородного нефритового камня, но под этим холодным нефритом скрываются потоки бурлящей лавы, жадные и голодные, очень голодные. Прямо как вены под его белой кожей, красные, горячие и полные живой крови вены. Поэтому его так легко вывести из себя. У него уже давно очень давно накипело и теперь буквально бурлит в желании вырваться наружу… Что ж, не все мышцы Лань Ванцзи остались неподвижны, и ощутив прилив… крови в нижнюю часть тела, только тогда Лань Ванцзи и очнулся от своего наваждения. Хрупкий и тихий взгляд Вэй Усяня почти сломил это упрямое сопротивление хоть и умного, но настолько узколобого человека, который был куда более простым, нежели о нем воображали. Потому что сияющие глаза Вэй Усяня, что в этот момент были покорными и страстными, еще с первых дней поняли, что никакого «каменного» изваяния в этом человеке нет: Лань Ванцзи первым набросился на него, не только в ту ночь, а уже давно гонимый жаждой выплеснуть копящиеся в нем чувства, а в Вэй Усяне он увидел тот самый ручей, который скрывал бурное русло реки, течение которой не повернуть и не унять. Старайся, сколько хочешь, усердствуй, дави на него, даже угрожай — вот только ничего не выйдет. Он слишком свободный, он слишком самоуверенный, он слишком… смеющийся над даже мыслью, чтобы обложить его камешками правил и устоев, которые изменят его истинное течение, заставят измениться… подчиниться. И Лань Ванцзи почувствовал это, в ту самую ночь, когда нашел его на стене. Это было против правил, обнажать на него меч, плюс ко всему Вэй Усянь был в большем выигрыше, ведь он о правилах и устоях еще не знал, и хотя незнание не освобождает от ответственности, но всё равно… и Лань Ванцзи пошел против него, так сказать, сразу стреляя со всех пушек, уже подсознательно чувствуя, что нужно сразу идти напролом — это не та стена, на которую вскарабкаешься не приложив усилий. Это такая стена, которая требовала хитрости и ловкости больше, чем праведности и силы, уж скорее упрямства, но с умом. А в ту ночь упрямство Лань Ванцзи было лишь со стороны силы, он проявил силу, потому что уже чувствовал свою слабость против этого человека. И его это уязвило. То, что он применил именно силу, еще и пойдя первым, уже показывало какое сильное преимущество против него было у такого человека, как Вэй Усянь. Слишком… гибкий, слишком змеистый ручей. Перекроешь в одном месте, и он сразу же юркнет с другой стороны. Перекроешь там, а он уже нашел слабость в первом камушке. Он как селедка в период размножения, так дергается, фиг удержишь, еще и скользкая, быстрая, сошедшая с ума от переполняющего её семени или икры… Но Лань Ванцзи, как последний дурак, упрямо проявляет именно силу, икру уже метят ему прямо в лицо, а он всё упрямо держит, упускает, снова ловит и держит, и снова упускает. Гоняется за ней как заколдованный, лишь бы она наконец-то выдохлась и сдалась… а она не сдается, вырывается из его рук, гибко вертя сияющими в свете солнца синевато-серебряными чешуйками, поблескивающими от скользкой влаги, от воды и белесого семени… Продолжая нависать над своей «селедкой», которая так покорно была у него, можно сказать, в руках, точнее в руке, Лань Ванцзи очнулся по двум причинам. Во-первых, у него встал, а во-вторых… почему его селедка так покорна? Вспоминая ту ночь и многие другие ночи, Лань Ванцзи не узнавал Вэй Усяня. Лишь один раз тот сам сдался ему в руки, и даже тогда перехитрив идущее насмерть упрямство Лань Ванцзи, из-за чего их обоих потом побили палками, потому что Лань Ванцзи хороший мальчик и не способен держать секрет за зубами… да и вообще не пробовал такого — держать что-то за зубами или, как игриво тянул Вэй Усянь, за своей белой, наверняка гладкой щекой. — Лань Чжань, — смеялся тогда он, — вот ты с виду такой весь из себя ледяной, твои щеки даже самый слабый налет румянца не накроет, но… ты же не станешь отрицать, что внутри ты прямо кипишь, а иначе откуда тебе брать силы так очевидно мною отвращаться? Почему в тот момент эти слова задели Лань Ванцзи, словно это была неправда, что он им так очевидно отвращался. Ему почему-то стало очень неприятно, словно на него повесили чужой срамной грех. — В любом случае, даже за твоей прохладной щекой скрывается влажный жар, не правда ли? У тебя во рту жарко и влажно. И мягко. Лань Ванцзи мгновенно вспыхнул. Он даже сам тогда не понял, от гнева или действительно от отвращения. Или… — Так что, в любом случае, ты — человек, а не глыба из льда и нравоучений. Весь из себя такой благородный, а по факту внутри твоего рта так же, как и внутри моего. Он у тебя такой же, как и у меня — влажный и теплый. Не веришь? Хочешь проверить? И стал дурачиться в словоблудии, которое всегда прибивало Лань Ванцзи к земле, потому что он был слаб в игре слов, почему и был таким узколобым. А Вэй Усянь, хватаясь за живот от смеха, продолжал дурачиться, тыкаясь языком в щеку, совершенно не понимая, как это выглядит. Еще и двигал языком, облизывая изнутри. И Лань Ванцзи об этом вспомнил, не один раз вспоминал, как это выглядело — язык, двигающийся за щекой, натягивающий её в неприличную округлую шишечку… Зрачки Лань Ванцзи медленно сузились, с глаз спала прежде казавшейся плотной пелена глубокого погружения в себя через глаза Вэй Усяня. Как хорошо, что в отличии от лиц, их тела, особенно нижние их части, нисколько не соприкасались друг с другом, а поскольку в одежде Лань Ванцзи было нескольких слоев, то тяжелый, налившийся острым желанием член был сдержан этими самыми первыми слоями, а внешний слой был свободным и спадал легко, так что он и прикрыл ту другую выпуклую «шишечку», которая натянула легкую ткань штанов и несколько внутренних слоев. Не будь их, и можно было даже извергнуться от того, как член сам по себе бы двинулся от пространства и свободы, упав под собственным весом. Поэтому никто ничего бы не заметил. Лань Ванцзи наклонил Бичэнь, отпустил руку Вэй Усяня и зачехлил оружие, после чего, пользуясь тем, что Вэй Усянь так и не сводит с его лица взгляда, встал под весьма неудобным углом, сразу же повернувшись спиной, скрывая, уже и не сказать, что теперь-то застигнувшую его врасплох эрекцию. Её первый слабый импульс он ощутил, еще когда они с Вэй Усянем второй раз оказались вдвоем в Холодном источнике, и когда Вэй Усянь вышел первым, Лань Ванцзи невольно задержал взгляд на его… ягодицах. Они были тяжелыми и казались мягче, чем выглядели. Ну, то есть, вот у Лань Ванцзи всё было твердое, у Вэй Усяня, в принципе тоже, но его мышечная масса всё же казалась меньше, он был не так поджат, он был… именно изящней, линии его мышц были плавнее, словно выдержанное движение кисти в руках опытного ваяльщика человеческой плоти. Там, где не хватало мяса, чтобы мускулинно выпирать, оно очертилось в более плавные формы по истинно мужским меркам красоты. Его тело, если можно так выразиться, было предметом любования и зависти, потому что с учетом его непомерного обжорства было странным, что он в такой блестящей форме. Ну, он ведь вечно что-то делал, гонялся по горам, ел много острого, плавал, охотился… а вот в бою на мечах проявлял какую-то лень, ему всегда было жарко, и он ленился выходить на тренировочное поле. Правда, один раз он оголился до пояса, и тело его увидели все. Лань Ванцзи тогда испытал странные чувства, словно его предали. Прежде только он мог видеть, ведь Вэй Усянь сам вторгался в Холодный источник. И вот оказалось, что для него это вообще не проблема, будь то Лань Ванцзи или кто-то еще — он обнажался так же легко, как и словоблудил. И всё же у него было классное тело, красоту которого в полной мере Лань Чжань сумел «оценить» всё в том же Холодном источнике, словно мир клином сошелся на том, чтобы голым видеть его именно там, потому что и вторая эрекция застигла его тоже там… пока он смотрел, как Вэй Усянь страстно ублажает себя, потея и жарко выдыхая, его тело блестело от бусинок пота, которые скатывались на его узкие бока и высоко вздымающуюся грудь… — Вернись на свое место, — сев в приличную позу в своем неприличном эрекционном положении (что означало, что принять чинную позицию уже было трудно), Лань Ванцзи как мог пытался смахнуть с себя новую волну наваждения, вспоминая, как страстно вздымалась эта влажная грудь, как глотки воздуха натягивали её, как дрожал живот, как сильно затвердели эти маленькие торчащие острые сосочки… кхм. — Вэй Усянь? Вэй Усянь уже привстал на локти и как-то странно повернулся, наклонив перед и согнув правую ногу в колене, а задницу напротив, повернув к Лань Ванцзи. Взгляд Вэй Уяня, к удивлению, тоже был отвернут, его губы поджались, а потом… в глазах начала блестеть влага. — Ты меня сильно обидел, Лань Ванцзи. То, что он не назвал его привычно «Лань Чжань», уже посеяло в душе Лань Ванцзи неясную тревогу, но вот это предложение… «Чем же таким я обидел тебя?» — подумал Лань Ванцзи смотря на Вэй Усяня. Теперь губы того уже были чуть раскрыты, ресницы дрогнули, и… действительно обиженный взгляд смотрел в сторону. А еще… грудная клетка вздымалась от частого дыхания. У Лань Ванцзи сжало в груди, когда тяжелый, пытающийся быть скрытым слегка сорванный выдох сорвался с губ Вэй Усяня, и глаза его заблестели еще больше. — Я ухожу, — подорвавшись, он развернулся спиной и его руки сжались в кулаки. — Не прощу тебя! Вот и живи с этим… Лань Ванцзи окаменел, глаза его не мигая уставились в одну точку, и точкой этой был не удаляющийся Вэй Усянь. Странно… да всё странно! И это обвинение, взятое словно из ниоткуда, и поведение. А что страннее всего, так это чувства самого Лань Ванцзи. Он… как-то неосознанно будто бы знал, что виноват и в чем именно виноват. Но вот то, что Вэй Усянь почти заплакал… от этого хотелось наброситься на первое ближайшее дерево и срубить его одним слитным движением, пока внутри гремели движения еще более грубые и сильные. Вэй Усянь… плакал, Вэй Усянь… обижен на него. Как такое могло произойти, почему? Это за то, что не дал ему Бичэнь? Но… зачем ему Бичэнь, есть же Лань Чжань. И почему-то такая вдруг лютая злоба ополчилась на собственный меч, что Ванцзи с таким укором посмотрел на свое оружие, что то даже перестало излучать тихое сияние, как обычно делало. «Это всё ты, — зло думал Лань Ванцзи, отвергая очевидное. — Если бы я только тебя не взял сегодня, он бы не захотел тебя, а продолжал бы хотеть только меня!» И тут же замер. О чем он сейчас подумал? Он что, при… приревновал? К своему же мечу?! Потому его Вэй Усянь захотел больше, чем общества Лань Ванцзи? Но, кажется, с помощью меча он и добивался его внимания… нет-нет, он сразу вцепился в этот меч, не захотел возвращать. Это-то и разозлило Лань Ванцзи. Не то, что Вэй Ин не захотел его отдавать, а что именно зациклился на нем. Что в этом мече такого, это просто меч! Лань Ванцзи продолжал отрицать то, что куда сильнее, чем отнятое оружие, его задело именно то, что собственный меч вдруг оказался на первом месте, а он, несчастный узколобец, только на втором. Последующий продолжительный укоряющий взгляд на собственный меч настолько травмировал бедное оружие, что оно вообще стало бояться хоть как-то проявить себя, а когда спустя долгое время укоряющих гляделок Лань Ванцзи обнял ладонью ножны в том месте, где их держал Вэй Усянь и не почувствовал тепло, то лишь от одной мысли, что меч поглотил тепло Вэй Усяня, ему стало так плохо, что он и вовсе отправил меч к брату, дабы не видеть его, а сам затаился в комнате, переживая глубокий стыд за то, что заставил Вэй Усяня плакать. Хотя так и не понял, за что. /// Каково же было его удивление, когда придя к брату утром за мечом, Лань Сичэнь уставился в него понимающим взглядом, как-то растерянно сообщив, что меча… нет. — Как это нет? — еще больше удивился Лань Ванцзи. — А где он? — Я думал, он уже у тебя. — В каком смысле? — нахмурился Лань Ванцзи. — Ну, ближе к вечеру он вдруг зашевелился и… улетел. — Что? — взгляд Лань Ванцзи стал излучать угрозу. — Я думал, ты призвал его. В конце концов, кто еще способен сдвинуть его с места? Только зов хозяина. Но Лань Ванцзи не призывал свой меч, и уж тем более не мог предположить на чей еще зов тот мог улететь. Да ни на чей, собственно. У него, конечно, была часть своей воли, но и та ограничивалась только желаниями Лань Ванцзи. Скажем, пригвозди тот ним Вэй Усяня, и как бы последний ни старался, а отодрать этот меч ему было бы не по силам. Ну-ну. Уж что-что, а «отодрать» этот меч действительно мало кому было по силам… И еще больше Лань Ванцзи удивился, когда на утро нового дня обнаружил свой Бичэнь прямиком у собственной кровати, сверкающим и почему-то излучающим тепло. Особенно его излучала рукоять, словно что-то довольно-таки горячее долго-долго держало её в заложниках, причем настолько, что, наверняка прилетев ночью, то есть в самой глубокой фазе сна Лань Ванцзи, ведь это была единственная причина, по которой бы он не услышал его прилет, она даже под утро еще не успела остыть, и очень медленно тепло покидало её поверхность. Даже узоры и те были тепловатыми. Лань Ванцзи терялся в догадках. Он было попытался с помощью игры на гуцине обнаружить на мече остаток чужеродной энергии, если таковая была, но вот так странность — Бичэнь сопротивлялся. Так-то был послушным, но вот только-только его попытались вскрыть, как он тут же захлопнулся и по сути «онемел». Впрочем, «читать» мечи и так была задача не из легких, особенно если дело не касалось темной энергии, потому что светлую было отследить труднее, зато физическое вмешательство другого человека — легче. Но в таком случае осквернённый чьим-то посягательством меч точно бы не сопротивлялся, а тут такая ширма… «Наверное, он злится на меня за те гляделки, — подумалось Лань Ванцзи, — в таком случае не буду делать то, что ему не нравится…» Заклинательские оружия всегда имели легкий недостаток ревности, и если помимо них в арсенале заклинателя был еще какой-то инструмент, то девять из десяти, что в паре такие предметы использовать нельзя. Каждый из них начнет перетягивать одеяло на себя, противостоя не проблеме, а друг другу, так что, похоже, ничего удивительного, что меч не пустил на себя влияние гуциня. Так Лань Ванцзи размышлял и на том сошелся. Дни продолжали идти своим чередом и… какие они были тихие и унылые. Видимо Лань Ванцзи превзошел сам себя в своем ничегонеделанье в тот печальный день, потому что Вэй Усянь затаил на него такую серьезную обиду, что даже не смотрел в его сторону, не говоря уже о том, чтобы разговаривать. Когда они пересекались — отворачивал взгляд, в библиотеку больше не ходил, в источник тоже. Увидев Лань Ванцзи издали, сразу поворачивал в другую сторону, а когда тот проходил близко, то прерывал беседу и молча отводил взгляд. И Лань Ванцзи это… печалило, но после пары дней этих повторяющихся однотонных действий стало злить. А еще больше он злился и грустил одновременно, когда видел заливающегося смехом Вэй Усяня в компании других юношей, причем смех его был таким ярким и звонким, что казался… почти намеренным, источаемым лишь для того, чтобы точно быть услышанным. И Лань Ванцзи слышал, слишком хорошо слышал. Гусу расцветал, когда звучал этот смех, и весны не надо было — лишь бы Вэй Усянь был, лишь бы его смех звучал. В итоге муки совести, гнева, и чуть-чуть зависти, однажды дали свои плоды и Лань Ванцзи, хотя это было ему не по статусу, во всяком случае не с юношами из чужих орденов, под видом караульного (хотя на тот час дня он и так им был) пришел на тренировочное поле, где ребята упражнялись в стрельбе из лука. Было за полдень, жарко, и некоторые сняли верхнюю одежду, хотя правилами это возбранялось. Увидев Лань Чжаня, они вытянулись в лицах и, занервничав, поподтягивали завязанные на поясе ханьфу… ну, почти все. Один из юношей, кажется, даже не заметил его прихода, потому что вовсю был увлечен тем, как ему что-то рассказывал Вэй Усянь. Тот тоже не сразу его заметил, улыбаясь во весь рот и держа руку перекинутой через плечи парня. Лань Ванцзи смотрел на это и воздух вокруг него как будто бы замерзал. — О, — краем глаза увидев белое пятно и неспешно повернувшись, Вэй Усянь расслабил лицо, — какие люди… приветствую, Лань Ванцзи. Снова. Снова это «Лань Ванцзи», произнесенное таким тоном, что лучше бы он молчал. Обычно он выкрикивал его имя с радостью и теплом, а тут… просто звучание, ни тепла, ни холода, почти официально. Ну что ты жалуешься? Всё, а всё, а раньше надо было думать, а теперь всё. Теперь можешь только зло сжимать пустые ладони, раньше-то в них кое-что было, а теперь всё, финита ля «мой» Вэй Усянь. — Надеюсь, достопочтенный не пришел разогнать нас? — спокойно спросил Вэй Усянь. — Потому что мы просто тренируемся. Лань Ванцзи обвел взглядом мишени, среди которых только одна была пуста. И это была мишень Вэй Усяня. Парень же, рядом с которым он стоял, был единственным, кто попал почти в яблочко, и, похоже, Вэй Усянь его натаскивал, хотя тот казался лишь чуть-чуть младше. — Или достопочтенный желает присоединиться? — вдруг с улыбкой, от которой всколыхнулось одно сердце, заметил Вэй Усянь. Такое уже было. Имеются в виду поле и мишени. И было это в Гусу, почти перед самым отъездом Вэй Усяня. Тогда он тоже упражнялся в стрельбе, а Лань Ванцзи был рядом. Вынужден был быть, потому что ему велели поупражняться с теми, кто отставал от программы. Вэй Усянь же, узнав, что Лань Ванцзи будет присутствовать, сам напросился прийти, а когда пришел, можно сказать, прибил насмерть последние остатки самооценки учеников, показав, как метко стреляет. И единственный, кто ему не уступал, был… — Ты как стрела, а я — мишень, — как обычно с сальной улыбочкой словоблудил Вэй Усянь после очередного меткого попадания Лань Ванцзи, — нам судьба встретиться. Он явно ходил по тонкому льду, потому что Лань Ванцзи отказывался встать с ним в пару и посоревноваться, у кого меткость лучше. Вот и переходил границы, надеясь того спровоцировать. «Не волнуйся, — отчего-то спокойно, так как был полностью уверенным в своих силах, подумал тогда Лань Чжань, — прицеливаюсь я как надо. И стреляю так же…» Хотя, быть может, он был так спокоен и сосредоточен, потому что Вэй Усянь смотрел? Лань Ванцзи не отрицал, что чувствовал странный прилив своих немножко скрываемых возможностей, будто бы все его внутренние процессы сконцентрировались не столько на мишени именно как на мишени, сколько видя в ней возможность и повод для чего-то. Вот Лань Ванцзи и стрелял так, что, будь там его брат, то сразу бы вынес диагноз — красуется. Да, Лань Чжань умел покрасоваться, но прежде не было причины вложить в это красование… душу? Ему очень хотелось, чтобы Вэй Ин увидел его с самого лучшего ракурса, а потому и был так спокоен, несмотря на его шуточки. Самым важным в тот момент было, чтобы Вэй Усянь видел, как он стреляет. А всё остальное, даже его шуточки… это такое, зудящее где-то вокруг, пока концентрация мешала проникнуть эту зуду в другое место. Пока что. Вэй Усянь же, который сперва делал, а потом думал, нервно потел. «Я что, рехнулся? — тревожно кусая губы, думал он. — Что я такое ляпаю, он же меня на стрелу эту до самых перышек натянет!» Странно, но оба сейчас вспомнили об одном и том же дне, и каждый, разумеется, о том, о чем тогда подумал. Может, именно вспоминая о тех своих мыслях, Вэй Усянь вдруг переменился в лице и, задержав на Лань Чжане взгляд, снял с плеча свой лук и взял из общего колчана хорошо оперенную стрелу. Подойдя к линии и прицелившись, он зажмурил один глаз. Вдох — и прозвучал звук натянутой тетивы. Выдох — и стрела шальным порывом понеслась вперед, громко просвистев в воздухе. — Браво! — воскликнуло несколько учеников. — В самое яблочко. Подняв в довольной улыбке уголок губ, Вэй Усянь повернулся к Лань Ванцзи и взгляд его в этот момент был более чем красноречив. «Слабо?» Лань Ванцзи ощутил, как ниже пояса стало значительно теплее, а в груди так же шально, как и полет стрелы, зазудело. На самом деле жар облизал не только живот и бедра, но и стопы, пальчики ног. Жар окутал ноги, медленно, словно дымок, змеясь вверх, разгоняя кровеносными сосудами эту теплую волну чего-то, от чего бы покраснели щеки, не будь Лань Ванцзи таким толстокожим. Что ж, ему бросили вызов, и от осознания этого тепло усилило свой ток по его телу. Вызов… как брошенная сладкая косточка. Желание вгрызться в неё зубами вынуждало глаза опасно сиять. «Я выстрелю, — с каким-то темным наслаждением подумал Лань Ванцзи и скосил взглядом на полуголого юношу рядом, — и даже ханьфу не стану снимать…» Хотя, если бы Вэй Усянь был в большем уме и бросил бы ему такой вызов, то, возможно, Лань Ванцзи бы и снял… порадовав чью-то наглую хитрую душонку, но вряд ли. А вот если бы Вэй Усянь в наглую обнажился, то уже тогда сам Лань Ванцзи не стал бы искать с ним встреч и отводил бы взгляд. Почему? А разве не очевидно? Некоторые сцены должны происходить без посторонних наблюдателей и в определенных для этого местах. Подойдя к стеллажу и сняв лук, Лань Ванцзи взял из колчана стрелу и подошел… к мишени Вэй Усяня. Ученики затаили дыхание — вот это вызов! Чтобы победить, Лань Ванцзи нужно либо попасть в красную точку еще ближе к центру, либо… «Нет… — протяжно подумал Вэй Усянь, поняв, к чему тот ведет. — Он не посмеет…» Распрямив плечи, Лань Ванцзи натянул стрелу и прицелился. Его движения были очень плавными, а руки не дрожали. Даже не зажмурив глаз, он лишь слегка сузил веки, и впервые в жизни, выпуская стрелу, он приоткрыл губы именно так выдыхая, а не обычно, носом. И выстрелил. Стрела шумно вылетела и… пронзила стрелу Вэй Усяня, выйдя за пределы мишени. Пожалуй, это был тот самый момент, который можно было бы назвать оргазмом, во всяком случае со стороны чувств Лань Ванцзи. Пронзить своей стрелой уже помеченную мишень Вэй Усяня оказалось для него удовольствием настолько неслыханным, что он невольно забыл даже о самом Вэй Усяне, забыл обо всем… кроме того, что его стрела в «его» мишени, глубоко, крепко, сильно. Выстрел был сильнее, чем у Вэй Усяня, и куда точнее, ведь и был сложнее: пробить стрелу другой стрелой на таком расстоянии было умением немалым. Поняв, чем будет заниматься остаток дня, когда придет домой, то есть проматывать без конца этот момент в своей голове, Лань Ванцзи уже было обернулся, когда его пальцев вдруг коснулось что-то горячее, а рядом ощутилось еще большее тепло. Взяв его лук, Вэй Усянь вытащил из колчана стрелу и прицелился в ту же мишень. Лань Ванцзи, поскольку Вэй Усянь стоял так близко, услышал его учащенное дыхание, причем не волнением, а… гневом. И взгляд глаз был соответствующим. Вэй Усянь смотрел на мишень так, словно там был самый злейший враг его жизни… Тетиву он натянул сильно, так что на какую бы часть круга ни попала стрела, а пронзит она мишень очень сильно. Брови Лань Ванцзи чуть нахмурились, он смотрел на Вэй Усяня, а затем перевел взгляд на мишень. «Если… — подумал Лань Чжань, — если он хочет «это» сделать и промахнется…» Он уже понял, к чему вели эти движения, как и по тому, как близко стоял Вэй Усянь и как спешно он дышал, что тот… зол. Лань Ванцзи посмел оскорбить его перед другими учениками своей наглой выходкой, и он уже пожалел, что сделал подобное. Он просто… он не хотел хвастаться, он хотел… лишь что-то показать, показать, что он… лучше? И нет, не Вэй Усяня. Просто… он лучшая компания, чем эти юнцы, и это ему Вэй Усянь должен так улыбаться, ведь они… давно друг друга знают. Почему с ними, чужаками, он так весел и игрив? Да, Вэй Ин привык всегда и везде искать себе компанию… но чем Лань Ванцзи хуже? Почему он стал его избегать? «Вэй Ин, — подумал Лань Ванцзи, скрытно стрельнув на него глазами, слыша, как шумно тот дышит. — Не знаю, в чем именно, но я был не прав. Пожалуйста, перестань так открыто на меня сердиться, я…» Свист стрелы прервал его мысли, взгляд снова прикован к мишени. Недолгая пауза — и ученики буквально взорвались от бурного рукоплескания. — Ты видел, видел? — Прямиком в стрелу Лань Ванцзи! Задержав взгляд на мишени, с поблескивающим от тонкой сетки пота лицом, Вэй Усянь слегка вскинул подбородок, шумно выдохнул носом, причем явно облегченно, и слегка поджав губы слабо улыбнулся. И перевел взгляд на Лань Ванцзи. Взгляд прямой, но на глазах тень всё той же обиды, которую он, похоже, не отпустил. И вот они снова смотрят друг на друга, распаленные, взволнованные… молчаливые. Лань Ванцзи смотрит, и ему кажется, что даже не открыв рта Вэй Усянь в чем-то его упрекает. И вот так чудо — Лань Ванцзи всё еще чувствует себя виноватым, хотя так и не понял, за что. По ощущениям, это было, как если бы Вэй Усянь что-то ему предложил, а он жестоко проигнорировал или того хуже — грубо отказался. Взгляд сильный, можно сказать нападающий, смотрящий с вызовом, и так смело, так… пылко, что жарко становится от него, а не от солнца. Приглушенный, слегка надменный звук вырвался из носоглотки, и Вэй Усянь, вернув в руки Лань Ванцзи лук, победоносно пошел к юношам, встречая поздравления и объятия. Лань Ванцзи бросил на него взгляд из-за плеча и ничего не сказал. Его вдруг бросило в такой странный жар, от которого пальцы горели, а по затылку пробегала прохладная дрожь…