Смерть и золото

— Нет. Нет, нет, нет, это совершенно невозможно, ты это сам прекрасно знаешь, — Вейрен тараторит, когда волнуется, и не может угомонить беспокойные руки, — ты останешься в Храме и не станешь рисковать собой, ты не можешь… — Вейрен. — Что? — он злится, чтобы не бояться, и смотрит на Мартина снизу вверх усталыми глазами, — ты знаешь, что это правда. Они стоят в главном зале и препираются, пока на них глазеют Клинки, и у Вейрена горят щёки, словно их застали за чем-то очень личным. — Я знаю, что без меня собранные тобой стражники и воины разбегутся в страхе, увидев даэдра, — тихо говорит Мартин, касаясь его предплечья, и это прикосновение как будто немного отрезвляет. — Им нужен командир, нужен символ, нужна надежда. Нам всем она нужна. — Я не могу позволить тебе это сделать, — у Вейрена ком в горле, болезненный, как шипастый шар. Он старается думать о том, как важен Мартин для Тамриэля, а не для него самого, не для стянувших их в единое целое алых лент, которые со временем они оба научились видеть. — Ты не можешь мне приказать, я твой император. — Я никогда не присягал тебе! — орёт на него Вейрен, чувствуя, как гнев становится раскалённым докрасна, и скрывать за ним свою панику больше не имеет смысла — он только надеется, что Мартин не заметит его эгоистичную, неудержимую и такую болезненную причину оставить его здесь во время этой битвы. — Мартин, пожалуйста. — Пойдём. Они идут наверх, в комнату Мартина, и его крепкая хватка на Вейреновом локте и горящий взгляд снижают шансы на переговоры до мизерных. Мартин задвигает за собой тонкую дверь и прислоняется к ней спиной, вздыхая: — Помнишь, ты сказал, что был бы рад жить спокойной жизнью, тут и там перебиваясь контрактами и возвращаясь домой к тёплому камину? — у Вейрена всё сжимается внутри от того, как Мартин это говорит, — ты сказал, что стал бы обычным глупым малым с единственной мечтой — умереть в своей постели через век-два. Вейрен, — он поднимает на него взгляд, — Вейрен, если я смогу, я хочу разделить с тобой эту скучную жизнь. Мартин вытаскивает из кармана что-то блестящее и протягивает Вейрену. Тот берёт предмет в руки — небольшую медную заколку-гребень с птичкой, сверкающей на него зелёным полированным глазом. — Мартин, я… — это всё чересчур, и Вейрена немного качает из стороны в сторону, как на корабле. Заколка тёплая на ощупь, словно её прежде постоянно держали в руках. Та его часть, та неуёмная, дикая часть, желающая и требующая, та часть, из которой, как сосуды, торчат алые ленты, знает, что он должен сказать — это и не было вопросом. Может, с тех самых пор, как он увидел Мартина в часовне, весь его путь сводился к одному этому моменту, может, на свете ничто не было так важно, как эта заколка, как это терпеливое ожидание в глазах Мартина, как улыбка, которую нельзя сдержать, — неправильное, нескладное, противоестественное счастье, овладевшее им, как лихорадка. Вейрен вздыхает — раз и второй, успокаивая своё сердце, успокаивая свой разум, охваченный пламенем, и не знает, откуда взять силы для ответа. — Если я погибну завтра, — твёрдо говорит Мартин, и Вейрен вздрагивает от его голоса, — если я погибну, я хочу погибнуть твоим супругом, Вейрен. Это не просто слова — и они оба это знают. Каждое последующее мгновение только прочнее свяжет их души, каждое сказанное слово будет лишь доказательством того, как правильно и естественно заколка лежит в руке Вейрена, как, наконец-то, он чувствует себя частью чего-то целого. Вейрен опускается на колени перед Мартином: — Я, Вейрен Велас, клянусь отныне и навечно быть любящим и верным мужем, в этой жизни и во всех последующих, если боги наградят меня ими. Я клянусь чтить и боготворить узы этого брака, как подобает праведному мужу, и клянусь перед небом и землёй, перед предками и перед тобой, Мартин Септим, любить и почитать тебя как своего супруга. Я, Вейрен Велас, — он набирает в грудь воздуха, как перед прыжком в воду, — клянусь быть твоим преданным вассалом и защищать тебя, пока останутся силы, быть твоей опорой и твоим верным воином, пока не умру или пока ты не освободишь меня от этой клятвы. Мартин садится рядом и берёт его лицо в свои ладони: — Я, Мартин Септим, последний из императорской династии Тамриэля, клянусь отныне и навечно быть для тебя любящим и верным мужем, в этой жизни и во всех последующих, коими боги решат меня наградить. Клянусь чтить и боготворить узы этого брака — перед небом и землёй, перед предками и перед тобой, Вейрен Велас, клянусь любить и почитать тебя как своего супруга и как своего вассала, быть твоей надеждой и радостью, пока смерть не заберёт меня или пока ты не освободишь меня от этой клятвы. Бывают чувства, приходящие постепенно — как боль от пореза, мгновение ждущая, прежде чем заполнить тело и выйти с кровью. Они встают, и Мартин мягко касается губами Вейренова лба: — Повернись. Вейрен послушен, словно не он только недавно кричал на собственного императора, как бешеный. Мартин тянет за конец красной ленты, и она падает на пол, освобождая из своей хватки Вейреновы медные волосы. Мартин аккуратно собирает непослушные пряди, едва касаясь кожи головы кончиками пальцев, и плетёт косу — ловкие руки не затягивают пряди слишком сильно и не тянут волоски до боли. Закончив, Мартин поднимает косу, сворачивает в пучок и закрепляет заколкой — птичка подмигивает ему стеклянным глазом, устроившись у Вейрена на голове. — Ну вот, — Вейрен оборачивается и смотрит, как Мартин улыбается, — вот и всё. У Вейрена ощущение, что за его спиной разверзлась пропасть, а, значит, теперь он может идти только вперёд, только ещё быстрее мчаться навстречу судьбе, и с каждой просачивающейся сквозь них секундой битва подбирается всё ближе. — Я не отпущу тебя, — это остатки его отчаяния, остатки его неверия, то, что противится судьбе и упирается всеми силами, но Мартин только кладёт ему палец на губы: — Просто защити меня завтра. Вейрен знает, что ни уговоры, ни угрозы не заставят Мартина передумать, и только молится про себя, чтобы умер кто угодно, только не Мартин, только не найденная им в этом беспорядке его недостающая часть, только не его последняя надежда. Вейрен никогда не просил о чём-то, но теперь просит, зная, что его стараний может быть недостаточно. — Я обещаю, — говорит Вейрен, — я обещаю тебя защитить.