Смерть и золото

— О, пожалуйста, замолчи. Сарвейна смотрит на него с хитрой улыбкой, пока Вейрен заканчивает ремонтировать старенькое крыльцо заброшенной хижины и принимается вычищать отовсюду пыль, грязь и паутину — волосы спрятаны под косынку, на лице лоскут ткани, защищающий рот и нос. Он уверен — задуманное заставит Совет объявить его преступником, и потому оставляет дом в Бруме на попечение М’Зарры и угрюмого трактирщика, продаёт всё, что не может унести с собой, садится на коня и исчезает в горах Валус. Дом старый и только чудом не сгинувший под весом времени и от непогоды. Когда-то давно покинутая деревня тихо дремлет, укрывшись от солнца под отвесной скалой — сюда так просто не подойдёшь, и Вейрену это только на руку. В доме пахнет плесенью, сыростью и крысиным помётом, но жить можно — Вейрен жил в местах похуже этого целыми годами. Серые от влаги стены теперь скрыты коврами, в углу высится мягкая гора из спальников. Когда дом обретает хоть какие-то признаки уюта, Вейрен зажигает палочку благовоний перед перенесённым из Брумы алтарём Трибунала, про себя молится о терпении и удаче — серо-сизый дым расползается по комнате, оседает на коврах и мебели, впитывается в вычищенные половые доски. Детей теперь столько, что в горсти не уместить — рассыпаются, как бусинки: Марта и Марко, Знающая-Солнце, Милая Беатрис и Жуткая Беатрис, Ульф Некромант и малышка Габриэль, только-только решившиеся показать нос из своего нового дома, Дж’Дара и Вилле. Редгардка по имени Хазра со стальной проседью в угольно-чёрных волосах, опираясь на трость, загоняет их в дом, как цыплят, и разливает по мискам душистый суп из овощей и кореньев. Вейрен смотрит на них, скосив взгляд и притворяясь, что заходящее солнце интересует его куда больше, чем отпрыски членов Мифического рассвета и некромантов, и затем уходит в пещеру в толще горы, садится под каменные своды своего потолка и вздыхает: — Они будто смерти моей желают. Ульф учит Марту и Габриэль воскрешать крыс и птиц, а те только и рады. За Жуткой и Милой Беатрис нужен глаз да глаз, чтобы не заблудились, а Марко не лучше — всё строит планы мести. Я и сам был таким, — улыбается, делает глоток из бутылки с вином и продолжает, как на исповеди: — я всё думаю, одобрил бы ты это, и когда мне кажется, что я прихожу к какому-то ответу на этот вопрос, уверенность ускользает от меня. Голос разносится по пустой пещере и эхом отражается от сросшихся в колонны выточенных сквозняком и водой каменных шипов. Вейрен допивает вино и ложится на плетёную циновку: — Я никудышная нянька, если ты не заметил. Мой выводок иногда выглядит так, словно сожрёт меня ночью, и только Хазра может их урезонить. Он слегка кривит душой — Марко недавно по случайности назвал его папой, пока помогал заготавливать дрова, а Дж’Дара повязала на его запястье сплетённый из цветных ниточек браслет: Вейрен провёл рукой по огненно-рыжей гриве её волос, сам удивляясь, как ласково у него это вышло. — Я почему-то думал, что всё закончится, когда мы расправимся с Мифическим рассветом, что будет хоть немного легче — и теперь я опекаю с десяток детей и несколько стариков, подставляясь под гнев Совета, — вздыхает, проводит руками по волосам и по жаркому от вина лицу, — это ведь никогда не закончится, да? Если бы только Вейрен знал, как говорить с ними о родителях, об обозлившихся соседях и проходящих мимо патрульных, всегда смотрящих в сторону, если дело касается этих детей. Если бы только Вейрен умел подобрать слова, чтобы не ранить ещё больше, чтобы их жизнь стала хоть чуть менее похожей на пытку, но слов просто нет — Вейрен не знает, откуда их взять, и при первой возможности бежит от этих разговоров в прохладу и полутьму своего убежища. Вейрен смотрит в потолок и ждёт ответа от того, кого давно уже нет рядом. — Знаешь, может, было бы проще с ними сладить, если бы ты не проводил всё время за бутылкой вина и беседами с мертвецами, — ворчит Хазра, несильно пиная Вейрена в плечо. — Пойдём, я приготовила ужин. И поторапливайся, я с удовольствием скормлю твою порцию воронам — от них и то больше толку, — и уходит, стуча тростью по каменному полу. Вейрен лежит, закрыв лицо руками, ещё несколько секунд, прежде чем встать и начать весело шутить, начать учить чинить одежду и вышивать, начать подбирать нужные слова, начать читать вслух детские книги и играть в карты, как будто на кону его жизнь — и хоть немного больше верит в то, что поступает правильно. — Я скучаю, — почти неслышно шепчет в потолок. — Я скучаю, Мартин.