Смерть и золото

Коррольское отделение Гильдии магов отказалось выделить хотя бы одного человека для защиты Брумы. Вейрен пожимает плечами — это был его последний шанс. У них слишком мало воинов — едва ли наберётся хотя бы третья часть того, что Мерунес Дагон подготовил для них. Вейрен собрал не готовых к сражению с даэдра стражников, пару ребят из Гильдии бойцов, рвущуюся в бой Мазогу да ещё несколько проверенных в бою товарищей — сойдёт для рейда какого-нибудь бандитского форта, а не для их рискованного и почти безумного плана, но надеяться на лучшее — слишком большая роскошь. Вейрен сдерживает желание плюнуть под ноги Тикиуса, разворачивается и выходит в душный коррольский золотой час. Где-то играют на скрипках — весёлая, заводная мелодия. Если Вейрен и его отряд из сорвиголов и салаг не вырвут зубами победу из лап войск Дагона, то эти скрипки уже никогда не будут звучать. — Веришь в судьбу? Вейрен оборачивается — Жан смотрит на него, щурясь от жёлтого солнечного света: светлые волосы сияют, словно волшебные. — Приходится, — пожимает плечами Вейрен, не уверенный, что готов скрыть собственное отчаяние. — Раз уж я натыкаюсь на тебя так часто, будто Сиродил — игровая площадка. Насмешливый тон Жана заставляет что-то в груди Вейрена едва заметно успокоиться, душащая липкая паника отходит на второй план, как усмирённый зверь. — Пойдём, — Жан берёт его руку в свою и ведёт на звук скрипок, на запах выпечки и вина, на мягкий свет сотни фонариков, покачивающихся на верёвке. — Мой брат женится сегодня. — У тебя есть брат? — Нет, — фыркает Жан, — я родился из утреннего сияния и капелек росы на лепестках лилий, — его рука сжимает руку Вейрена уверенно, как будто они собираются прожить ещё веков семь в этом жёлтом вечернем свете и отзвуках музыки. — Я оскорблюсь, если ты откажешься. Ну ещё бы, думает Вейрен, в глубине души радуясь, что встретил Жана — так, как радуются глотку воздуха под водой: надолго не хватит, но лучше, чем безнадёжно захлебнуться и пойти на дно. К скрипкам добавляются барабаны, флейты, лютни и звонкие голоса — Вейрен видит невесту в расшитом золотой нитью цветастом платье и венке из живых цветов, кружащуюся среди юрких девчонок из своей свиты: тяжёлые чёрные волосы заплетены в косы, раскосые красные глаза сияют. Вейрен на мгновение видит в её лице черты Сарвейны, но смаргивает видение, готовый поклясться, что смешок за спиной не был просто плодом его воображения. — Моя невестка, — улыбается Жан, по-прежнему держа руку Вейрена в своей. — Она порой что-нибудь скажет на данмерисе, и они с Пьером на нём воркуют, как какие-нибудь степные птицы. Четыре сестры Жана и Пьера, все в возрасте от десяти до шестнадцати, золотыми искрами носятся по площади, развевая на ветру атласные змейки лент. Невеста смеётся, прижав пальцы в вязи золотых колец к губам — подведённые чёрным глаза щурятся, плечи в красной органзе трясутся. Вейрен ловит её взгляд — смелый, уверенный — взгляд женщины, знающей, что её долгая жизнь будет наполнена счастьем. Она перестаёт смеяться, улыбаясь ему, кажется, одними только глазами. Алая ниточка между ними натягивается и снова распускается. — Как по-данмерски будет «дом»? — спрашивает Жан, дёрнув его за рукав рубашки. — Ruhn, — послушно отвечает Вейрен. У невесты в ушах серёжки из звёздочек аниса в золотистой оплётке, а в косах нитки из разноцветных бусин. — А «красивый»? — Merdekhes. Солнце садится всё ниже, из золотистого становясь красно-медным. Вейрен наливает себе вина и старается держаться подальше от эпицентра торжества: в Морроувинде тех, чей брак закончился неудачно, на свадьбу старались не звать. Взрослые пьют и разговаривают, дети поют свои детские песенки — и Вейрен застывает посреди этого радостного вечера, будто существуя в другом слое реальности. Бокал в руке дрогнул — Вейрен отставляет его на стол. — Жан без умолку о тебе рассказывал, — невеста прислоняется спиной к колонне, за которой Вейрен пытался укрыться от любопытных глаз, и складывает руки на груди. — Значит, ты и есть великий герой Кватча? Впечатляет. Подкрашенные тёмно-красным губы трогает улыбка, Вейрен дарит девушке ответный смешок. — Ресани. — Вейрен. По крышам неспешно ползёт розово-оранжевый свет, в кронах деревьев шумит ветер. Гости пьют, танцуют и смеются, пока Ресани смотрит на них, а Вейрен — на Ресани. — Пойдём танцевать, великий спаситель, — протягивает ему изящную руку — на запястье звякают золотые браслеты. — Ты не можешь отказать, я невеста. — Я не танцую, — врёт Вейрен, но от зорких красных глаз ничего не утаить, и Ресани тянет его за руку в самый центр круга, где дети разрисовали булыжники цветами. Скрипки начинают свою замысловатую трель. Ресани кладёт руку ему на плечо и смотрит — внимательно, изучающе, почти с осторожностью, и Вейрену неловко от этого взгляда, под которым он словно голый. — Что тебя беспокоит? Конечно, по нему должно быть видно — коррольское отделение было его последней надеждой. Вейрен вздыхает, потому что больше всего на свете хочет соврать Ресани и наплести баек о чём-нибудь будничном, но врать Вейрен не умеет — и никогда не умел. Ресани кружится и приседает перед Вейреном в поклоне — широкая юбка похожа на разгорающееся пламя. Хлопок в ладоши — браслеты звенят, а улыбка обнажает жемчужинки зубов и заставляет глаза искриться. — Что, если, — Вейрен не может не спросить, — что, если совсем скоро случится что-то страшное? Я имею в виду, по-настоящему страшное. Ресани пожимает плечами, не прекращая танцевать: — Если такова судьба, то не мне ей противиться, — спокойно отвечает она. Последние закатные лучи ложатся на её щёки перышками птиц. Фонарики на верёвках вокруг них с каждой минутой светят всё ярче. — Это ты встанешь лицом к шторму и будешь с ним бороться, а таким, как я, не суждено совершить ничего героического. Если я завтра умру, значит, умру, — Ресани старается выглядеть непринуждённо, но глаза у неё серьёзные. Вейрен отводит взгляд. Музыка стихает, гости поднимают очередной тост. Прежде, чем отпустить Вейрена, Ресани тихо шепчет ему на ухо: — Пригласи Жана. Он весь вечер этого ждёт. Это был день, когда Вейрен танцевал больше, чем за всю жизнь, и пил, будто завтра никогда не догонит его. Веселился, как в последний раз, и думал: если умрёт, значит, умрёт. Смирение распускало путы вокруг его рёбер и кружило голову не хуже мёда. — Как по-данмерски будет «свадьба»? — спрашивает Жан. Они сидят бок о бок, их плечи соприкасаются. На Коррол опустилась душная тёмная ночь. — Windael. — Понятно. Они оба знают, что именно Жан хочет сказать Вейрену и оттого оба молчат. Ресани танцует с мужем, в воздухе вьются зелёные огоньки светлячков. — Как по-данмерски будет «я люблю тебя»? — очень тихо спрашивает Жан, глядя на свои ладони. Сейчас он выглядит совсем юным. Вейрен ерошит его волосы и улыбается куда-то в усеянное белёсыми звёздами небо: — Узнаешь сам.