Смерть и золото

Правило очень простое — не оборачиваться. Верить, что он идёт следом, что он прямо за спиной: Вейрен почти чувствует дыхание Мартина на своём затылке. Не оборачиваться, не смотреть, не сомневаться — Вейрен шагает впереди, ступенька за ступенькой, и верит в то, что шаги позади него просто не может быть слышно: он выводит с того света бестелесный дух. Плевать, сколько правил он этим нарушит, плевать, к каким последствиям приведёт его отчаянная попытка — Вейрен слишком долго ждал, слишком много сил и времени вложил в свою призрачную надежду. Мартин не дурак, чтобы не понимать, что такие вещи имеют последствия — и всё же Вейрен знает, что за спиной не только непроглядная тьма, что они с Мартином хотят одного и того же, что, несмотря ни на что, этот мир возвращает ему долг. Даже если весь мир перевернётся с ног на голову, Вейрен его спасёт. С каждым шагом тьма всё сильнее истончается, превращаясь в лёгкую серую дымку, висящую в неподвижном воздухе. Где-то внутри всё сводит от тревоги, что Мартин так же тает, сливаясь с полумраком: Вейрен хочет позвать его, проверить, что всё в порядке — но не находит сил даже на вдох. Верить, верить, верить — Вейрен верит отчаянно, до боли в груди, верит и потому сдерживает обжигающее изнутри желание обернуться, сгрести Мартина в свои объятия и так и провести остаток жизни. Верит, что они выйдут к свету и что после этого больше ничто не сможет разлучить их. Правило очень простое — довериться, положиться на удачу, не задавать лишних вопросов, не оглядываться. Вейрену в одну секунду кажется, что Мартина за его спиной нет, но он сжимает ладони в кулаки, впиваясь ногтями в кожу, чтобы просто идти вперёд. Шаг, ещё шаг, ещё — они идут к свету неизбежно, неотвратимо, и постепенно серая дымка уступает мягкому предутреннему свету, ложащемуся на холодную щёку, как рука возлюбленного. Вейрену кажется, что их подъём растянулся на века. Ещё совсем немного — и годы ожидания и поисков наконец-то себя оправдают. Впервые за одиннадцать лет, прошедших с того проклятого дня, Вейрен сможет вздохнуть полной грудью. Всего-то и надо, что шагать и не думать больше ни о чём — проще простого. — Вейрен. Голос такой тихий, что поначалу Вейрен решает, что ему показалось, но зов повторяется — неустанный, едва различимый и такой желанный: Вейрену ничто на свете так не дорого, как звук собственного имени на губах Мартина. Ещё совсем чуть-чуть, шепчет его отчаяние, а в голове набатом звенит его имя. Вейрен останавливается и касается пальцами висков. — Вейрен. — Что? Он устал. Он гнался за тенью этой возможности больше десятилетия, выбивался из сил, забывал о гордости и справедливости — всё это для того, чтобы сейчас остановиться, против воли повинуясь неозвученному приказу, и ждать, когда Мартин примет очередное непростое решение. Может, он всё это делал ради одного только взгляда. Ради того, чтобы стоять к Мартину спиной целую вечность, пока не умрёт. Мартин знает цену этой сделки и Вейрен знает тоже — и им обоим не сбежать от этой ответственности. — Я люблю тебя. Вейрен знает, что это не просто слова, а прощание — это знание расползается внутри тысячами ядовитых змей. Где-то в глубине души он прячет ту часть себя, которая всё-таки смирилась — чтобы не было сомнений, чтобы у этой его части не было права голоса, чтобы выйти из мрака и быть счастливым… Вейрен стоит на месте и ждёт приказа. И Мартин говорит: — Обернись.