Смерть и золото

Вейрен бежит так, что в глазах всё сливается в мешанину из чёрного, бурого, красного и кипенно-белого — это дремора запустил в него молнией, но промахнулся, издав жутковатый вопль. Секунды его промедления Вейрену как раз хватило, чтобы взобраться по последней лестнице и, игнорируя бегущего на него даэдра с внушительным двуручником, схватить в руки обжигающе-горячий сигильский камень. — Дагону привет, — орёт Вейрен в лицо дреморе и, прижав камень к груди, падает спиной в разгорающееся пламя, зажмуривается на мгновение и… Приземляется в мягкую сухую траву и катится вниз с холма, свернувшись клубком вокруг сигильского камня, пока не останавливается, выплёвывает попавшие в рот волосы и травинки и лежит, глядя в высокое небо, с запада уже подёрнутое мягкой желтизной. — А говорил, за полчаса управишься, — над ним склоняется насмешливое лицо Жана в обрамлении вьющихся золотых волос. Вейрен смотрит на него, щурясь от яркого света. — В башнях запутался, — садится, отряхиваясь и осматривая исцарапанные травой руки. — К тому же, меня здорово огрели по голове почти у самых ворот, и всё перед глазами плыло, — Жан устраивается у него на ногах, исцеляя его раны, — за сколько я справился? Жан прикасается пальцами к его вискам, и тупая боль, не покидавшая его многострадальную голову с того удара, наконец-то затихает. Юноша проводит ладонями по его щекам, стирая кровь, грязь и копоть, и вздыхает: — Час и четверть, я прямо разочарован, — Вейрен тыкает его пальцем в грудь, заставляя слезть с коленей, — врёшь ты всё в своих баснях. Я вот с вылезшими скампами в пять минут разобрался. Они препираются на пустом месте ещё какое-то время, пока лежат в палево-жёлтой траве, тут и там расцвеченной голубыми, жёлтыми и розовыми цветочками льна и ещё какими-то, названия которых Вейрен не знает, пока ветер шуршит сухими стеблями у них в ногах. У Вейрена до сих пор гудит в ушах — как всегда после врат Обливиона, сколько бы он их ни закрыл. Кожу ещё несколько минут призрачно щиплет жаром плавящейся под ногами почвы, но затем ощущение испаряется, и Вейрен умиротворённо прикрывает глаза. Ветер то и дело меняет направление, порывисто мечется то в одну, то в другую сторону, гоняя над ними запахи цветов и приближающейся с северо-востока грозы. Вставать не хочется, не хочется даже пальцем пошевелить, и если бы был шанс остаться лежать здесь до скончания веков, то Вейрен, может, всерьёз задумался бы над этим. — У тебя… всё хорошо? — Жан спрашивает осторожно, и Вейрен внутренне замирает от этого вопроса. Юноша не смотрит на него, лениво наблюдая за облаками, но Вейрен знает, что тот прозорливее, чем кажется, и старается звучать убедительно: — Конечно. Если я не буду в порядке, то кто же спасёт мир, — отшучивается, скрывая растущую внутри дыру, от которой дышать становится почти физически больно, — я в порядке, Жан. Садится, обнимая колени, и пялится в размытый пылью бежевый горизонт, пока дыра там, где должен быть желудок, не перестаёт скручивать его спиралью. Где-то за его спиной приглушённо ворчит в тучах гром и мечутся по небу беспокойные птицы. У него не всё хорошо — и не могло быть. Горящие окна в Мёртвые земли не оставляют его даже по ночам, когда он лежит и смотрит в потолок, боясь закрыть глаза и снова остаться в одиночку против целого ада. Сколько бы Вейрен ни старался заглушить это чувство беспомощности и страха, оно всегда поджидало его — за каждым поворотом, за каждой дверью и на каждой дороге, всегда шло за ним по пятам, дыша в спину и не давая вздохнуть спокойно, пока он не вымотает себя до изнеможения. — Ты, может, и спасаешь мир и дерёшься с демонами на кулаках, — вздыхает Жан и принимается распутывать его волосы, вытаскивая из них травинки, — но врёшь просто отвратительно, Вейрен. Ловкие пальцы аккуратно поглаживают кожу головы и виски, собирают волосы по прядкам и плетут из них косички, пока Вейрен старается ровно дышать и ни о чём не думать. Небо из бледно-голубого превращается в почти шёлково-прозрачное. Персиковые лучи предзакатного солнца золотят свинцовые пуза туч, ползущих на запад. Жан украшает его голову странными цветками — жёлтыми с оранжевыми лепестками-бородками. — Что это? — вытаскивает веточку из-за уха, вдыхает едва различимый сладкий запах. Жан садится перед ним на колени и возвращает цветок за ухо: — Львиный зев. Означает ложь, кстати, — Жан улыбается, но глаза у него очень серьёзные, — а ты большой, большой лжец, Вейрен-Совсем-Не-Вор. Вейрен сам сейчас не больше, чем бледно-жёлтая свечка львиного зева, устремлённая в закатное небо, покачивающаяся из стороны в сторону, едва видная из высокой травы. Юноше наверняка очень хочется попросить Вейрена быть осторожнее, но он этого всё-таки не делает, достаточно мудрый для своих лет. Гром грохочет где-то совсем рядом, прямо у них за спиной. У Вейрена не всё хорошо — но есть моменты, когда он об этом почти забывает.