Смерть и золото

Вейрен всегда утешает себя тем, что если бы хотел умереть, то давно бы себя убил. Просыпается вечером, трёт заспанные глаза, лениво смотрит, как за окном уже вторую неделю льёт дождь, выбирается из постели, чистит зубы на кухне, сплёвывая мерзкую дешёвую пасту, и зажмуривает глаза, когда проходит мимо зеркала в прихожей. В зеркале его ждёт одно и то же: призрачный силуэт, застывший за его плечом и преследующий его последние месяцы. На самом деле он никуда не девался, если не смотреть в зеркало, но было легче его не видеть. Вейрен честно пытался с ним поговорить — зажёг свечи, достал запылившуюся доску Уиджи, но так и проторчал за столом полночи, как дурак. Развесил по крохотной необжитой квартире обереги, посыпал все углы солью, но мерзавцу хоть бы хны — ходит за ним, как верный пёс, и ничего не говорит, даже когда Вейрен срывается и сам начинает болтать. — Кофе или чай? — спрашивает Вейрен в пустоту. Та не отвечает, и он, вздохнув, варит кофе, разбавляет овсяным молоком и ванильным сиропом, добавляет дроблёный лёд, пробует и понимает, что получилась невыносимая мерзость. — Буду считать, что это ты виноват, — фыркает он, хватает в прихожей тоненькую кожанку, зонт-трость и исчезает за дверью. Он не провидец — по крайней мере, не из тех, у кого настоящий талант. Расклады за деньги делает, и при том довольно верные, но чтобы вот так с духами общаться… Проезжающая машина обливает его с головы до ног — серой водой захлёстывает серые джинсы в сером мареве из дождя, пыли и облаков, как будто у природы цвета стали платные. У Вейрена руки мокрые от дождевой воды — та словно течёт сквозь него, просачивается под кожу и растворяет всё внутри, разбавляет раздражение до неясной, тянущей тоски. — Ну и мудила, а? — сегодня ему хочется, чтобы кто-нибудь с ним поговорил, пусть даже это жуткий призрак за его спиной. Не слышать человеческие голоса уже больше трёх дней по-своему невыносимо — не замечаешь, пока сам не начинаешь говорить. Призрак ничего не требовал, никак не проявлял интереса к тому, что Вейрен пытался с ним заговорить — только однажды стащил карту, пока Вейрен делал расклад: она слетела с верха колоды и скользнула вверх, как если бы её кто-то зацепил пальцами, и затем упала обратно на стол рубашкой вверх. Вейрен осторожно коснулся карты, но ничего не произошло. В тот вечер призрак стащил карту Императора, и больше они не взаимодействовали. Зонт бесполезен, раз его облили грязной и холодной водой из лужи — Вейрен складывает его и держит под мышкой, прошмыгивает в кафе на углу. Над дверью звякает колокольчик. — Добро пожаловать в «Повелителя Облаков», — приветствует его бариста, но Вейрен даже не смотрит на него: садится за деревянную барную стойку и, не глядя никуда конкретно, бурчит: — Американо со льдом, крепкий, с овсяным молоком и ванильным сиропом, — прислушавшись к себе, добавляет: — и вишнёвый пончик, пожалуйста. Бариста исчезает за громоздкой кофемашиной, когда Вейрен поднимает глаза и смотрит в зеркальную стенку бара, сквозь разноцветные бутылки с сиропами, себе за спину. Призрак выглядит так же, как и всегда, ничего не меняется — и Вейрену вдруг кажется, что его собственные глаза тускнеют и разбавляются вездесущей проклятой дождевой водой, стекающей с его волос, пропитавшей насквозь его одежду: он всё меньше Вейрен и всё больше — огромная лужа дождевой воды. От кожи пахнет озоном и пылью, и Вейрена немного мутит. — Может, принести Вам полотенце? Вейрен поворачивается к бариста, поставившему перед ним стакан с кофе и блюдце с пончиком — обычное, ничем не примечательное лицо, слегка асимметричное. Глаза бледно-голубые, как небо после дождя. Вейрен понимает, что чистое небо после дождя он видел разве что этой весной, а потом — непроглядная бесстрастная серость. Смотрит в эти ясные глаза дольше, чем нужно, и моргает: — Прошу прощения? — Полотенце, — бариста указывает на его волосы, — Вы совсем промокли. Простудитесь. Вейрен замечает, что призрак за его спиной выглядит как-то по-другому, и особенно ясно чувствует его за своей спиной. Что-то в его груди, чего он ещё не знает и не понимает, как будто поднимается из пепла — как увядший цветок, когда его поливаешь, и он напоследок подаёт признаки жизни, прежде чем… — Нет, спасибо, — Вейрен пялится на пончик, — всё в порядке. Бариста по-своему симпатичный, и Вейрен даже думает, не взять ли у него номерок — как будто у него в кои-то веки появляется желание дожить до завтра. Утыкается в свой удивительно вкусный кофе, дожёвывает пончик и в итоге сидит почти до закрытия, думая о чём-то неопределённом. Длинные волосы высыхают и немного вьются после дождевой воды — бариста украдкой смотрит на него с улыбкой, думая, что Вейрен не видит. Он заказывает ещё кофе, чтобы как-то оправдать своё присутствие, медленно его допивает, глядя, как бариста суетится за стойкой. Колокольчик звякает над дверью — ушёл предпоследний посетитель, и Вейрен остался один. Нагребает мелочь из карманов, запоздало вспомнив, что кредитку оставил в толстовке, и расплачивается, жалея, что на чаевые не хватит. — Можете ещё посидеть здесь, если хотите, — тихо предлагает бариста, вытирая мокрой тряпкой барную стойку. Вейрен поднимает глаза — вычурные часы над барной стойкой показывают без пятнадцати полночь. Виновато улыбается, комкает в ладони чек. — Спасибо, но я лучше пойду. И выходит обратно под ливень, просто надеясь, что завтра всё закончится — и сам не знает, про дождь ли это. В прошлой жизни он устал настолько, что эту выдерживает с трудом. Капли стучат по голове, по плечам, по ладоням, которые Вейрен рассматривает в холодном белом свете фонарей — вокруг только дождь, а больше ничего. Пытается по мокрым линиям на ладонях прочитать, почему его сердце разбито, кажется, с самого рождения, но на самом деле не умеет этого делать. Усмехается горько: — Я думал, может, ты мне объяснишь, что со мной не так, но ты всё молчишь, — за спиной только шипение дождя. Вейрен суёт руки в карманы и ускоряет шаг. — Стойте! Послушно останавливается, не оборачиваясь, сам не зная, отчего ему так по-хорошему волнительно от этого голоса. Плеча касается тёплая ладонь. — Вы забыли зонт, — всё-таки оборачивается, лицом к лицу сталкиваясь с бариста, раскрывшим зонт над их головами. Призрак за его спиной, кажется, как-то необъяснимо рад. — Я Мартин, кстати.