Смерть и золото

Вейрену всё время кажется, что за спиной кто-то есть, но, оглянувшись, он никого не видит. Старается не замечать, как приподнимаются волоски на затылке, как плечи подёргивает щекотным и смутно знакомым ощущением — но за ним никто не идёт. Он очнулся на полу где-то в наскоро переделанной под госпиталь комнате во дворце, среди других раненых. Сел на подстеленном пледе, ощупал забинтованную голову, встал и, пытаясь не попасться никому на глаза, исчез в синих сумерках. Всё было тихо — ни души вокруг, только ветер шелестит. Даже Сарвейна исчезла, едва взглянув на него. Что-то было не так, но что? У него внутри словно бы чего-то не хватало — чего-то важного, что, казалось, нельзя восполнить. Вейрен оборачивается, но за спиной никого нет. Приходит домой, игнорируя вопросы М’Зарры, раздевается, бросив грязную и окровавленную одежду в угол, сворачивается калачиком на кровати и спит до следующего полудня. Жизнь продолжается — он выбирается из дома, покупает еду, берёт заказы на всякую дрянь из пещер и заброшенных фортов, краем уха слушая новости — и никак не может разобрать имя, тут и там скользящее по воздуху от рта к уху. Кто-то умер — но кто? Он оборачивается — сам не зная, почему, — но он один, и это одиночество отчего-то ощущается примерно как отсутствие пальца или глаза. Разбирает вещи, чтобы постирать, и М’Зарра толкает к нему что-то, что звякает по столу и поблёскивает в жёлтом свете свечей. — Было в твоём кармане, — тихо говорит его сосед. — Этот сохранил, чтобы ты случайно не выкинул. Вейрен берёт в руки предмет — длинную медную заколку с маленькой птичкой на конце: у птички глаз сделан из крохотного зелёного стёклышка. Заколка ложится в руку так, будто он всю жизнь вот так брал её со стола и закалывал волосы в неаккуратный пучок. Два волнистых зубчика заколки напоминают пасть морского чудища. — Чего я не помню? — пробормотал Вейрен, чувствуя, как комната начинает накрениваться и кружиться перед глазами. — Почему я не помню о чём-то важном? Когда он просыпается — снова, снова, без всякой цели и без планов на будущее — ему кажется, что кто-то обнимает его со спины, горячо дыша в затылок. Ощущение настолько реальное, настолько привычное, что он улыбается и говорит: — Уйду с рассветом. Спи. Ощущение исчезает — как дым от благовоний растворяется в воздухе — и Вейрена прошибает холодный пот. За спиной никого нет, даже когда он оглядывается, даже когда ощупывает другую сторону постели, холодную и нетронутую. Он едет в Чейдинхол, к Ллеване, теребя в руках проклятую заколку, так и не решаясь подколоть ей волосы, как будто из-за этого может случиться что-то непоправимое. Останавливается у дома своей подруги, зачем-то приводит себя в порядок, поправляя ворот новенькой чёрной рубашки. По кому он носит траур, сам того не осознавая? — Я как будто что-то забыл, — растерянно говорит он, опустив глаза. Ллевана вдруг всхлипывает и, плача, обнимает его. Вейрену всё кажется, что кто-то на них смотрит — оборачивается, но там только закрытая дверь. Всё закончилось, всё прошло — но Вейрен до сих пор просыпается по ночам, силясь вспомнить чьё-то лицо, чьи-то руки, чей-то смех и чьи-то глаза, глядевшие на него с такой нежностью, что внутри будто расцветали розы, впиваясь в органы и ломая рёбра. Срывается, бросая все дела, и зачем-то едет в столицу, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, добирается до Храмового района, до руин храма Единого, и останавливается возле каменного дракона. Здесь ходят туда-сюда паломники, кто-то оставил под каменными лапами цветы: красные лепестки трясутся под лёгким тёплым ветром. Вейрен садится, скрестив ноги, напротив дракона, пропускает сквозь пальцы свои волосы, распутывая их, закручивая жгутом и затем собирая в пучок, и закрепляет их заколкой. Ничего необычного не происходит, мир не переворачивается с ног на голову. — Это всё, что осталось, — тихо говорит он, оборачивается, не зная, на что надеется… Но за спиной никого нет.