Смерть и золото

Когда Ойнаб впервые его увидел, то сразу подумал, что таким дураком и неудачником недостаточно просто родиться — малец явно этому долго и упорно учился. Попался на краже, буквально пойман за руку у чужого кармана и теперь стоит, злобно зыркая на горожан, ожидая, когда стражник вдоволь поглумится и приступит к порке. Ойнаб долго пытался понять, почему сложно отвести взгляд, пока не осознал, что юнец не издал ни звука — до крови прикусил нижнюю губу, но даже не охнул, пока кнут опускался на бледную спину с выступающим хребтом. Ойнаб знал, когда Линии меняют направление и обхватывают чужие запястья, знал, как волнуется всё внутри, когда судьба усмехается по-недоброму и кидает кости — кто тебе достанется, кому достанешься ты? Он глядел на юношу исподлобья, с опаской, с тревогой, с интересом, прикидывая, к чему провидению сводить его с кем-то во второй раз, и уже на всякий случай осторожничая. Мальчишку он забрал к себе, едва тот смог ему кивнуть в ответ на скупое предложение пойти в ученики к одиозному нелюдимому шаману и в няньки к его трёхлетней дочери, у которой глаза были, как ясное небо по весне. — Я Ойнаб. — Вейрен, — выплюнул юнец, но продолжать не стал — всю дорогу до старенького дома на отшибе молчал да смотрел себе под ноги, пиная камешки в пыли. Ойнаб не просил: время у них есть. Когда Вейрен уснул, едва тронув предложенный печеный батат с травами, Ойнаб разложил карты, бросил косточки давно почившего скального наездника, погадал по сморщенным листочкам чая на дне надколотой пиалы, потом долго сидел рядом и курил, задумчиво разглядывая напряжённое даже во сне лицо Вейрена. Через месяц юнец решил утопиться. Ойнаб только вернулся с рынка, успел отдать обрадованной подарками дочери ягоды в меду и ярко раскрашенных бабочек на палочке, когда почувствовал, что Линии потянули его вниз — несильно, но настойчиво, как дети тянут к ларьку с фруктами в карамели. Вейрен лежал под поверхностью воды в большой медной ванне: по сводчатому потолку ещё невесомо плясали блики, а тонкая серебряно-серая рука вцепилась в узкий бортик, скребя по металлу неровно обстриженными ногтями. Шаман сделал несколько шагов — никакой реакции. Рука замерла, длинные пальцы застыли, скрюченные. Его лицо ничего не выражало: открытые красные глаза смотрели прямо вверх сквозь едва колышущуюся водную гладь, рот приоткрыт. Тощая грудь не поднимается, он весь неподвижный, как скульптура самого себя. Ойнаб нагибается ближе и пропадает. Тонкие, но сильные руки обхватывают его за шею и тащат в воду, цепляются за одежду, за кожу, залезают под воротник простецкой домотканой рубашки, окрашенной в красный, притягивают к себе — горячее тело к ледяному, живое к почти мёртвому. Вейрен замирает всего на секунду, чтобы громко вдохнуть и впиться бледными губами в губы Ойнаба, ещё не целуя, но приноравливаясь, пробуя, как бы это было, не кружись у него голова до того, что внутри всё было как из ваты. Ойнаб упирается руками в бортики ванны, позволив юноше — этому тощему скампу — повиснуть на себе, и смотрит в чужие глаза — не сумасшедшие, просто слегка мутные и любопытные. Глаза напротив сощуриваются, пальцы на пробу проходятся по чёрным волосам. — Сопляк. — Старик. Ойнаб смеётся, и Вейрен целует его — уже по-настоящему, ослабляя хватку и чувствуя, как чужие руки подхватывают его под лопатки, чтобы он не грохнулся обратно в воду. У него длинные рыжие ресницы — дрожат, щекоча Ойнабовы щёки, и в глазах пляшет огонь. Он пользуется моментом, чтобы толкнуть Ойнаба в грудь, повалить его своим весом и оседлать его бёдра, забрызгав холодной водой и прижав к полу, дрожащими — холод? предвкушение? — пальцами обхватив горло. Ойнаб позволяет застать себя врасплох. Позволяет стянуть с себя липнущую к коже рубашку и отбросить её прочь, позволяет пошло тереться о его бёдра — лежит спокойно, пока Вейрен не смотрит на него вопросительно: — Я тебе не нравлюсь? Ойнаб позволяет себе выдохнуть сквозь улыбающиеся губы, прежде чем тянется к губам напротив за поцелуем — долгим, медленным, осторожным. Просит разрешения коснуться: проводит поднятыми указательным и средним пальцами по острой линии челюсти, по тонкой коже на шее, по ключицам и идущим под ними шрамам — белым, давным-давно уже зажившим, но прикосновение к ним заставляет Вейрена замереть и перестать дышать. Ойнаб опускает руку. Не спрашивает — у такого есть история, к которой они оба не готовы. Вейрен усмехается невесело, возится с Ойнабовыми штанами, приспускает их до коленей и ладонями снова пригвождает его к полу, давя на плечи. — Я тебе нравлюсь, — уверенная улыбка, и он трётся о стоящий член Ойнаба внутренней стороной бедра, прежде чем осторожно на него опуститься, впуская в себя на треть. Шаман позволяет себе негромкий стон сквозь зубы и чувствует, как жар приливает к щекам. Хочет схватиться за Вейреновы бёдра, хочет почувствовать его кожу под пальцами, хочет знать, охнет ли он смущённо от такой дерзости, но оставляет любопытство на потом. Вейрен осторожный, плавный, но не медлительный, выгибает спину, опускаясь до основания, касаясь ягодицами Ойнабовых бёдер, и ёрзает из стороны в сторону, то ли дразня, то ли привыкая к ощущениям. Мокрая кожа наконец-то начинает согреваться. Он хватает руки Ойнаба и держит их крепкой хваткой у него над головой, двигаясь вверх-вниз самостоятельно, дыша прерывисто, глядя куда-то вверх, без слов обращаясь к кому-то, кого в комнате не было. За каждый укус на его тощих юношеских бёдрах, за каждый порез по прихоти чужого извращённого сознания, за каждый раз, когда он не мог дышать, будучи вжатым лицом в вонючий рабский матрас, Вейрен брал с Ойнаба сполна. Кожа липкая и мокрая от пота, когда он склоняется над лицом Ойнаба — взгляд сосредоточенный, уверенный, цепкий, от него по коже бежит холодок. Вейрен касается губами скулы, щеки, подбородка, мажет поцелуем по губам, втираясь в кожу и проникая под неё, как проникает запах трав и пепла, как проникает в сердце Ойнаба стойкое знание: их Линий он уже не расплетёт друг от друга. Вейрен рычит ему в губы, кончая вместе с Ойнабом ему на живот, и отпускает, наконец, руки, дрожащие ладони опуская на чужие щёки и глядя — почти с нежностью. Выдыхает, соскальзывая с него, ложась рядом на пол и глядя в потолок. Он ещё не отдышался, хрипло и едва слышно смеясь. — Не такой уж ты и старик, — но Ойнаб пропускает колкость мимо ушей, скосив взгляд на улыбающееся юное Вейреново лицо. Демон в шкуре скампа в шкуре юноши. Ойнабу интересно, что под шкурой демона.