Смерть и золото

— Мне предсказали смерть, — тихо сказал Вейрен, глядя куда-то в небо. Они с Городской Пловчихой лежали на деревянной пристани, смотрели на небо и пили мед. Дело было уже к рассвету, небо чуть просветлело на востоке, но до восхода солнца, кажется, было еще далеко. Три маленькие звездочки, ярче всех мерцавшие над Бравилом, скорее всего, не пропадут еще долго. Вейрен показал на них пальцем, ничего не говоря — Пловчиха все равно его поняла, неопределенно хмыкнув в ответ. — Интересно тебе, Вейрен, живется, — насмешливо сказала аргонианка. — Тебе, может, еще и осень предсказали? И полдень? Естественно, ты умрешь. Ты хоть не заплатил за такое предсказание-то? — Да нет, — рассеянно бросил Вейрен, водя рукой по шершавым от непогоды серым доскам. Он вообще не знал, почему рассказал об этом — может, подсознательно понимал, что беспечность Пловчихи его успокоит. Когда дела шли из рук вон плохо, ни о чем не тревожащаяся аргонианка просто пожимала плечами: «О чем переживать — ты лучший в своем деле». Её уверенность в том, что ничто не пойдет по плану, была довольно заразительной. — Ты боишься? — спросила Пловчиха, притихнув. — Смерти? Вейрен замер ненадолго, раздумывая. Было тихо — стражники только-только сменились на постах, последние выпивохи добрались до своих домов, а самые ранние прохожие еще не появились на грязных узеньких улочках. — Я не знаю, — признался Вейрен внезапно охрипшим голосом. Некоторые страхи нельзя вытравить ничем. — Да, — наконец, ответил он, глядя на свои руки, только-только зажившие. После очередных врат Обливиона ладони были обожжены — как ему в голову пришло защищаться от огненной стрелы руками, это отдельный разговор. То, что эта огненная стрела может стать последним, что он видит, пугало тогда намного больше. — Да. Боюсь. Всегда казалось, что такие, как я, должны смеяться смерти в лицо, а я боюсь. Городская Пловчиха улыбнулась мелкими острыми зубками: — Бояться смерти на самом деле лучше, чем не бояться. Но если это тебя волнует, то… — она села по-турецки, перебирая отросшие Вейреновы волосы, — это довольно просто. Знаешь, что мой отец говорил? — Ну? — Он был фонарщиком, — Пловчиха говорила, и в ее голосе слышалась неожиданная для Вейрена нежность. — Зажигал и гасил фонари в Бравиле всю жизнь. Я была еще совсем мелкой и боялась темноты. Он мне сказал, что темнота — это просто отсутствие света. Темноты не существует на самом деле, — аргонианка сидела в глубокой задумчивости некоторое время, расфокусированным взглядом уставившись на светлеющий восток, — просто не видно света, вот и все. Потом пришлось додумать, что смерть — это отсутствие жизни, и бояться, вроде как, стало больше нечего. Они еще долго молчали, пока совсем не рассвело. Теплый солнечный свет приятно грел лицо. Городская Пловчиха поднялась, сняла с себя простенькое домотканое платье и легко спрыгнула вниз, в канал. — То, что существует, всегда будет больнее того, чего нет, — крикнула она и скрылась под водой.