Смерть и золото

Он лежал неподвижно на каменистом дне, лениво наблюдая за большими серебристыми рыбами, плавно и неспешно проплывающими над его телом. Они не замечали его — тепла больше не было, как и дыхания, только зрачки ржаво-красных глаз изредка двигались, силясь сфокусироваться на чем-нибудь в серо-зеленоватом полумраке под водой. Вейрен не видел солнца уже полтора месяца. Оно жгло его кожу, ставшую тонкой и сухой, как жег бы яд насекомого, и слепило уставшие глаза, отзываясь гулкой пульсирующей болью в черепе. Вейрен бежал от таверны к таверне, прикрываясь плащом, ничуть не помогавшим, и прятался в тени, пока не настанет ночь. Когда симптомы стали слишком заметными для окружающих, пришлось бежать из города. Он обосновался в сгоревшей башне неподалеку от Бравила, из досок, ткани и ветвей деревьев смастерив себе логово между обугленных балок и почерневших камней. Вейрен лежал, скрючившись, на жестком полу, и ждал, пока солнце не станет из ослепительно-белого багрово-фиолетовым, и старался унять оглушительный гул в своей голове. Он не возвращался в храм Повелителя облаков уже месяц. Уже будучи зараженным, он пробрался мимо издали признавших его Клинков, кутаясь в грязный черный балахон с капюшоном, надвинутым на лицо, неслышно подошел к спальне Мартина и так и стоял там, пока небо не начало угрожающе светлеть, так и не решившись зайти. Рука с обожженными бледными пальцами коснулась тонкой раздвижной двери, так и не сдвинув ее в сторону. Ожоги и телесные изменения были ничем в сравнении с желанием Вейрена выломать ко всем даэдра эту хлипкую дверь и впиться зубами Мартину в шею. Приходить сюда было глупо — но Вейрен не мог не прийти: хотя бы чтобы попрощаться. Он сбежал оттуда в свою башню, кляня себя то ли за трусость, то ли за глупость — и сам не понимал. Боялся, что сойдет с ума и уснет здесь навечно, окруженный сгоревшими деревьями и зелено-черной мутноватой водой. Или, сдавшись на милость собственной страсти и голоду, станет очередным чудовищем из баек горожан, пока его голову не отрубит какой-нибудь удачливый искатель приключений. Он бы давно выпил чьей-нибудь крови, чтобы облегчить симптомы, но даже при одной мысли об этом он как наяву видел Мартиновы голубые глаза, глядящие то ли с гневом, то ли с поучительной строгостью священника. На глубине примерно трех футов жар солнца почти его не доставал. Он делался будто полупрозрачным, как вулканическое стекло, и таким же бирюзово-зеленым. Отсюда на солнце можно было смотреть: оно было мерцающим комком бело-голубоватого мягкого света, от которого расходились ровные узкие лучи. Вейрен лежал на дне, глядя на него широко раскрытыми глазами, и чувствовал, как вода и время текут сквозь него, как сквозь мельчайшее сито, ничего после себя не оставляя. К ночи, когда тяжелые очертания двух лун сменяли собой солнце, Вейрен отправлялся на охоту. Теперь его движения стали изящнее и бесшумнее: он превратился в совершенного ночного хищника. Спящий кабан мог и не знать, что его минуты сочтены, когда Вейрен подбирался к нему и вонзал нож в мощное тело и пил его кровь, пока зверь еще дышал. Такая кровь не питала, но охота не давала Вейрену впасть в забытье от одиночества и безделья. После он хоронил животное во влажной земле, чтобы не оставлять следов, и, то и дело с опаской поглядывая на небо, отправлялся под защиту своего логова. Спустя какое-то время — он перестал считать дни и ночи — Вейрену очень отчетливо подумалось, что выныривать из изумрудно-мерцающей над его головой воды уже не имеет смысла. Он чувствовал, как вместе с камнями зарастает зеленым мягким мхом и как между его неподвижных пальцев проплывают шустрые маленькие рыбки. Он чувствовал, как его тело теряет свою плотность, позволяя спокойному комфорту взять верх над собой. Он жалел, может, что не вошел тогда в ту дверь, потому что вместе они бы придумали, как вылечить его, но сожаление медленно, но неизбежно утекало от него прочь, оставляя только призрачную грусть в давно замершем сердце. Вейрен в последний раз сфокусировал зрение на солнце — он уже и не помнил, каким оно было там, над поверхностью воды. Солнце напоследок поманило его к себе, коснувшись лучом впалой прозрачной щеки, и затем исчезло навсегда.