Смерть и золото

Когда Джоффри начал рассказывать о бастарде Уриэля Септима, Вейрен увидел, как из воздуха вокруг него сплетаются ярко-красные Линии. Вейрен не видел их уже очень давно. Линии тянулись от него куда-то далеко почти с самого его рождения, сплетаясь в узлы и снова распутываясь, но неизменно указывая путь. Когда сидишь в клетке, Линии будто смеются над тобой: манят куда-то далеко на запад, зовут своей ярко-красной вульгарностью куда-то прочь отсюда и, стоит попробовать потянуть за одну, когда жара и голод сделают свое дело и почти сведут с ума, — она ускользает из пальцев, снова невесомо рея на ветру, маня на свободу. Отчасти, может, из-за Линий Вейрен протянул так долго в Садрит Море. Красные Ленты обещали счастье и родственную душу, и он тянулся к ним, как рыба тянется к приманке: знает, что острый крючок разорвет рот и бок, но не тянуться к разноцветным перышкам было равносильно нарушению непреложных законов природы. Вейрен сидел в своей клетке, голый, голодный и изнывающий от влажного зноя, и все думал, кто ждет его на том конце Линии. Они тянулись по запястьям, игриво их обвивая, и устремлялись куда-то далеко вперед, длинные и тонкие, как порезы от острого ножа. Линии петляли между скал и домов, опускались в черную морскую воду и снова выныривали на поверхность, путаясь, но никогда не обрываясь. Вейрен пошел бы за ними, даже если бы они привели его к мучительной смерти. Прутья его решетки были достаточно редкими и хлипкими, чтобы сломать их, но ослабленному мальчишке не убежать от телваннийского стража, а Линии все вились в прогретом солнцем воздухе, указывая направление. Никто их больше не видел, и Вейрен хранил свои Линии, как маленькую тайну, как что-то, не дающее забыть о свободе, и однажды научился скрывать их даже от себя самого. Линии взволнованно всколыхнулись на ветру в последний раз и скрылись, оставляя Вейрена наедине со своей клеткой. — Он священник часовни Акатоша в Кватче. Ему никогда не было ведомо, что он сын Уриэля Септима, — Джоффри говорит это, а внутри Вейрена шевелятся радостные, так давно забытые Линии, лезут наружу сквозь кожу, устремляясь куда-то, и Вейрен уже начал догадываться, куда. — Тебе следует найти его как можно быстрее и привести его сюда. Он помнил, как его не испугало ни багровое небо, ни твари, вылезшие из открывшихся врат Обливиона, ни сами Мертвые Земли. Он шел, а Линии тащили его вперед, стягивая грудь тонким красным жгутом, сквозь жуткого вида коридоры, мимо дремор и скампов, как нетерпеливый пес тянет поводок, спеша домой. Помнил, как Линии втащили его в часовню, не давая перевести сбившееся дыхание и успокоить бешено стучащее сердце. Он вытер кровь из-под носа, испуганно, но с почти невыносимым любопытством оглядываясь вокруг. Он стоял там, в воздушном коконе из алых Линий, и Вейрен не знал, видит ли их сам Мартин, когда тот взглянул на него исподлобья. Линии дернули Вейрена навстречу, почти ощутимые под кожей, обвивающие кости и мышцы с восторгом и страстью и тянущие, тянущие, тянущие вперед. Он так долго шел за ними — может, всю свою жизнь, сам не понимая. Голос предательски даёт петуха: — Ты ведь Мартин, священник? Линии дрожат, когда они говорят о какой-то ерунде и пока Вейрен повторяет то, что ему сказал Джоффри, с пустой головой и наконец-то не с пустым сердцем.