Смерть и золото

— Пацан-то твой, поди, совсем в пустошах пропал. Ойнаб кивнул, но даже с места подниматься не стал: не такой уж и пацан был все-таки Вейрен, в семнадцать лет можно за себя постоять научиться. Ничего, не пропадет в пустоши, а если пропадет — так, значит, мертвым приглянулся больше, чем живым. Мертвых в пустоши было полным-полно, как крабов на побережье — только подставляй руки, сразу вцепятся. А как отпустят, так бредут по твоему следу, не отстают — вон от Ойнаба и в Альд’Руне не отстали. Храм его, конечно, хотел ординаторам сдать, чтобы ересь свою не распространял, но Ойнабу и не нужно было — все равно, чье имя называешь, когда пророчишь, а пророчества люди любили. — Может, послать за ним мужика-другого, а, Ойнаб? — не унимался подвыпивший стражник, только что с дозора, но, видать, таких ни кагути не пугают, ни сами духи предков — только дай погеройствовать лишний раз. — Нет, Далвас, в этом нужды нет, — низким голосом ответил Ойнаб. Данмером он был крепким, широкоплечим и едва заметно сутулым: такого скорее за кузнеца примешь, чем за шамана. Только длинные кривые пальцы в извилистых линиях татуировок и полосах колец из черненого серебра его выдавали, да, может, еще запах трав с пустошей — горько-сладкий, душный и тяжелый, застывающий на коже, как воск. — Если заберут его предки — значит, так ему и суждено. Далвас только покачал головой. Мальчишку он видел всего-то пару раз — когда Ойнаб его посылал за бататом и флином в Альд Скар. Нескладный, тощий, как труп, которых норды держат в гробницах, но взгляд живой. Волосы сбриты, при свете солнца лысина сияет, как начищенная медная тарелка. Все повторял за своим мастером его ритуалы, но по большей части безуспешно — юношеское нетерпение все-таки брало свое. Ойнаб его ругал, конечно, но что толку ругать-то. Впрочем, ясно было, что Ойнаб преувеличивал: когда Вейрен не вернулся на третий день, еще до рассвета нагрузил своего старого гуара вещами и сам отправился в пустошь, провожаемый неодобрительными взглядами стражников: — А ну как и сам там сгинешь, Ойнаб, двоих вас не станет. Твоего мальца, может, уже кагути сто раз обглодали. Ойнаб промолчал, хмуро глядя на черное ночное небо. Пустошь ночью полна движения. Ветер с тихим шорохом несет песок и пепел, пока не уронит где-нибудь, оставив причудливый узор. Где-то далеко скрипят, жужжат, воют его порывы, передразнивая голоса предков, вышедших из родовых гробниц под безлунное черное небо. Ойнаб остановился, поклонился учтиво на восток и на юг. Ветер затих, недовольно шурша под ногами и ластясь, как голодный гуар. Теперь пустошь стихла, бездонно-черным глазом предутреннего неба насмешливо поглядывая на Ойнаба, — «издох твой jubarhu-miluth, нечего тебе здесь искать». Ойнаб пустоши не верил: пустоши всегда весело запутывать тех, кто ищет в ней что-то. Он неспешно шел и шел вперед, глядя на длинные изогнутые хребты песчаных дюн и причудливые черные силуэты вырезанных ветром и водой скал, пока не увидел, наконец, чахлый костерок неподалеку от Бал Исра, между изъеденных временем и погодой камней. В центре, неподвижный, как окружающие его каменные глыбы, сидел на коленях Вейрен. Его лицо казалось высеченным из эбонита: и до этого острые скулы теперь больше напоминали лезвия, высокие и крутые надбровные дуги теперь выделялись на лице еще сильнее. Тонкие губы едва слышно произносили слова, но из горла вырывалось только низкое монотонное пение, отражавшееся от камней и разлетавшееся по округе и смешивающееся с заунывными песнями ветра, пролетающего между скал. От зажженных рядом курилен дым тоненькими белыми струйками поднимался вверх, будто ветра здесь вовсе и не было. Ойнаб оставил гуара неподалеку, привязав к скале, и неслышно сел рядом. К рассвету, когда первый призрак света только-только разбавил чернильную черноту ночи, глаза его ученика раскрылись. Это были слепые, неподвижные, затянутые мутной дымкой глаза мертвеца, глубоко всаженные в глазницы тощего юноши. Голос его не замолкал, звуча то ниже, то выше в своей странной непрерывной мелодии. — Khan. Sharmat. Bihn. Dimi-tosh. В его голосе звучали и другие голоса, смешиваясь в единый, похожий на дребезжание земли и завывание песчаной бури. — Khan. Sharmat. Bihn. Dimi-tosh. Вейрен моргнул, и глаза снова стали прежними, красными и живыми. Он закашлялся, согнувшись почти до земли и держась за живот. Ойнаб накинул на него прихваченный из дома плед и терпеливо ждал, пока его ученик начнет ровно дышать, хотя нездоровый присвист в его дыхании еще оставался. — Получилось, — прошептал он сухими губами. Костер почти потух, среди тонких древесных веток проглядывали и кости принесенных в жертву животных, которые теперь, в предрассветном полумраке, можно было увидеть. — Получилось, gaharihn. Духи говорили со мной. Ойнаб нахмурился и погрузился в размышления. Достал трубку, набил табаком и травами, раскурил хорошенько, подождал, пока солнце поднимется, красное и подрагивающее от висящей в воздухе пыльной дымки, и затем сказал, мягко положив руку на горячий лоб Вейрена: — Духи кричат об одном и том же уже много лун, daelheg. Наступят темные времена, когда духи замолкнут, в ужасе глядя на то, что происходит с их потомками. Отдохни. Больше мне учить тебя нечему. Он достал из кармана своей запыленной робы острое костяное перо и чернила, взял дрожащие руки Вейрена в свои, холодные, как лед, и развернул запястьями вверх. — С этого момента ты связан с духами предков, — низко и нараспев проговорил Ойнаб, загоняя под тонкую кожу Вейренова запястья черную краску, — их голоса теперь в твоем голосе, их глаза смотрят через твои глаза, их руки обвивают твои кости. Запястье обвивает черная лента, затянутая в узел там, где видны фиолетовые вены. Вейрен раскачивается, как в трансе, но взгляд его неподвижен. Кровь стекает вниз по его пальцам и падает на голые ноги. Ойнаб вытер перо о тряпку и спрятал в карман, затем снова взял руки Вейрена в свои, держа их бережно, как держат раненую птицу. Кровь окрасила его ладони в багрово-коричневый. — Isk edur bahr indkhes, daelheg. Это не дар. Дары приносят радость, но отныне ты навсегда забудешь о радости, зная, что случится в будущем. Пусть предки будут к тебе милосердны. Он подался вперед и, прикрыв глаза, коснулся губами лба Вейрена.