Смерть и золото

В районе Эшленда вдохнуть без респиратора можно было только раз. На второй горло забивалось пеплом и пылью, скрежещущей на зубах. Пыль проникала всюду, от нее горела кожа, болели легкие и, кажется, даже внутри костей ощущался глухой и низкий вой пылевой бури. Повсюду, от Кальдеры и до почти самого берега моря на северо-западе, круглые сутки неистово выла пыльно-пепельная буря, чью серо-бурую мглу то и дело разгоняли шныряющие из города в город СИЛТы со своими тусклыми желтоватыми лучами света из провалов в тяжелых эмалированных телах. Один СИЛТ, с трудом находя место для тонких и длинных шарнирных ног, плелся по долине уже не первый час. Буря немного стихла, и было видно бледные огни Нью-Хоум-Сити, в своем стеклянном куполе похожего на сгорбленного угрюмого гиганта. Вейрен, нетерпеливо барабаня пальцами по металлическому протезу, заменявшему потерянную ногу, смотрел на город со смесью усталости и раздражения. Возвращаться домой — это как просыпаться по утрам: иногда подобно ужасной пытке. Когда СИЛТ прошел очистку в порту и остановился у подсвеченного неоновыми огнями трапа, Вейрен услышал ни на миг не умолкающий шум большого города, по большей части состоящего из трущоб и узких темных улочек, складывающихся в замысловатый лабиринт с огромным пустым панцирем ровно посередине: даже высокие, почти под самый купол, хрустальные Башни-Грибы находились восточнее, будто не решаясь подступать к покинутому дому предков. Вейрен спустился, чувствуя, как город словно бы ощупывал его, вился вокруг, с интересом изучая старое, но неизменно другое лицо. Запахи пустоши не могли выветриться месяцами, выделяя Вейрена из толпы горожан: тяжелый запах трав, дымный — от костра, его единственного защитника там, где уже не ловит связь, и едва уловимый, как будто почти не существующий — запах их общего прошлого, гниль костей предков и их истлевшие книги. Многие сторонились Вейрена из-за его страсти к прошлому, другие предпочитали ему за нее платить. Нынешний заказ он нес за пазухой, бережно завернутый в синтетическую кожу и помещенный в стазис-ящик: красивая рукописная книга проповедей, из которых едва ли четверть была понятна. Тяжелая, с обложкой из натуральной кожи, она почти идеально сохранилась в душной гробнице где-то очень далеко на юге, где еще сотню лет назад вместо выжженных солнцем камней и зловещих впадин были цветущие зеленые луга и скрытые в лесах небольшие озера. Теперь там вообще не осталось жизни, даже тех страшных мутировавших тварей, милостью которых Вейрен лишился ноги и четырех пальцев. — Две тысячи, — хрипло предложил посредник, уже протягивая руку за ящиком, но Вейрен только хмыкнул: — Уговор был на три пятьсот, плюс доставка, плюс неразглашение — выходит не меньше пяти тысяч, братец, — посредник, рослый лысый орк со зловещими желтыми протезами вместо глаз, весь надулся от такой наглости, но Вейрен только обезоруживающе улыбнулся: — поверь мне, твой босс захочет заплатить за неразглашение. Имперские крысы только и ждут, когда я солью им еще одного любителя редких данмерских древностей. Орк нахмурил брови, но ничего не сказал: протянул руку запястьем вверх, открывая доступ к кредитному чипу. Вейрен списал со счета пять тысяч дрейков и передал ящик. — Приятно иметь дело с понимающим клиентом. До скорой встречи, когда седура Ралан захочет пополнить свою коллекцию. Вейрен растворился в душном городском воздухе, снова появившись уже внутри пустого панциря, где его шаги гулким эхом отскакивали от старого хитина, обтянутого паутиной оптоволокна. Он сел по-турецки на цветастые подушки в нише в земле, достал из кармана небольшой пузырек с едва заметно мерцающей синей жидкостью, откупорил и вставил в разъем в металлической пластине на шее, чувствуя, как жар и удовольствие растекаются по телу, а призрачно скрежещущий на зубах пепел потихоньку исчезает. Время чуть замедлилось, воздух сгустился до состояния теплого заварного крема. Вейрен откинулся на подушки, глядя на пятна звездного неба в дырах разваливающегося панциря, и улыбнулся. — Вам стоит сократить употребление наркотических веществ, господин Велас, — раздался голос отовсюду, и одновременно никто не говорил. — Это наносит непоправимый вред нервной системе. — Мои предки ширялись скуумой дни напролет, — фыркнул Вейрен, но наркотик, плавно текущий в его крови, не давал ему разозлиться по-настоящему, хоть краб его и прилично раздражал. — И вообще, ты просто панцирь и немного искусственного интеллекта. Нечего мне указывать. Панцирь не мог обидеться в силу несовершенства программ, но Вейрен счел его молчание упрекающим и снова сел, глядя туда, где, по его мнению, у доисторического краба когда-то была голова: — Ты бы видел те руины. Я по многим гробницам рылся, но эта… Золото, оружие, драгоценные камни, истлевшая одежда с золотым шитьем. Если бы теперь все это стоило денег, то я, может, и вытащил что-нибудь, но теперь никто и дрейка ломаного не заплатит за золото. Все изменилось, все теперь не так. — Вы не жили в прошлом, Вы не можете быть объективны, — услужливо подсказал краб. — Может, и так, — не стал спорить Вейрен, — но те руины для меня дороже любого города от Нью-Вивека до самого Шигорада. Их безделушки милее того, что предлагают Телванни и их мегакорпорация, владеющая всем на свете. — Но наркотики Вы берете у Телванни, не так ли? — Кто обучил тебя сарказму? — поднял брови Вейрен, но ответа не дождался: панцирь погрузился в задумчивую тишину, прерываемую только свистом ветра в отверстиях на потолке.