Перманентное искажение

Никогда не обещай совершить возможное.

Возможное может совершить кто угодно

Терри Пратчетт «Держи марку!»

Песочные часы в руках Лидии заполнены снегом, и снежинки одна за другой медленно опускаются на дно пустой стеклянной колбы. Каждая отсчитывает день, и теперь Питер может иметь хоть какое-то отдаленное представление о времени. Это время до окончания зимы, но там внизу на стекле снег не тает. Что случится, когда последняя снежинка пересечет узкое горлышко? Будет ли это значить конец его призрачного заключения. Окажется ли он на свободе, или просто растворится в небытие между миром живых и темной обителью мертвецов. Питер прикасается кончиками пальцев к холодному полотну гобелена, ведет по кромке, где тонкие нити превращаются в рыжие волосы. Они еле заметно вздымаются от прикосновения, а следом вздрагивают ресницы, обрамляющие прикрытые глаза его маленькой лесной нимфы. В этом еще нет завершения, но все к тому ведет. Вот о чем пел тот мрачный влекущий аромат, горькой нотой вписавшийся в сладкую ванильную скорлупу. И не запах будущей волчицы так привлекал его животную натуру. Но холодный тон потусторонней привязанности. Темное начало ведьмы, что может прикоснуться к смерти и остаться невредимой. Может вывести меня отсюда за руку. Нужно лишь достучаться до нее, заставить ее открыть глаза и посмотреть в ответ. И привлечь ее внимание здесь, в запертом теневом пространстве, не так и уж и просто. С тех пор, как волчья тень убежала за мальчиком в реальный мир, Питер больше не погружается в дом, не сливается с его непостоянной фактурой. Но иногда проваливается в сумрачные беспокойные сны Лидии. В них она испуганно бродит в мерзлом тумане между тенями, что тянут к ней свои шепчущие беззубые рты, говорят голосами мертвых и насылают неясные видения. И сам он, Питер, как одна из этих теней, выглядывает из-за ее плеча, просит обернуться. Но пока голос его слишком слаб, чтобы даже шепот долетел до ее уха. Каждый раз ему удается подойти чуть ближе, но стоит проявить хотя бы крупицу настойчивости, как Лидия вздрагивает, подобно лани, заметившей направленное на нее дуло ружья, пускается в бегство. Страх незнания владеет ею, мешает принять свое естество. О, детка, кто-то должен сказать тебе, как ты прекрасна в своем мрачном безмолвии. И как смертоносна можешь стать, если его нарушишь. Но ее путь еще не пройден, круг не замкнут. И главное не дать ей с него сойти, иначе все придется начинать заново, а это слишком много времени, столько у Питера нет. Его сознание и так висит на волоске от угасания, держится на честном слове. Стоит чуть позволить себе забыться и можно уже никогда не выбраться отсюда. А значит и больше никогда не увидеть своего мальчика, оставить его одного. Под влиянием чужого присутствия дом наполняется временем как бездонный и ненасытный сосуд, превращается в один затяжной бесконечный день. Иногда Питер пытается спать на своей кровати, чтобы хоть немного разделить его, разграничить свое существование. Но это слишком похоже на сон во сне в призрачном лесу. Он утомляет и сбивает разум, делает его мутным и неподатливым, скованным. И первые две недели Питер отвлекается на Стайлза, который снова появляется в доме почти каждый день, заполняя его своими эмоциями и переживаниями. Ярким запахом овладевшего им одиночества. Еле заметными нотками надежды. Перебивающим все упрямством, что требует и требует осуществить очередное невыполнимое желание. Питер думает, что нарушать любые незыблемые правила мироздания настолько в его природе, что окружающий мир, - как видимая, так и невидимая его части, - просто не может этому сопротивляться. Не может и Питер. Удивительно, на что способен маленький слабый человечек, совершенно обычный, не обладающий никакими сверхъестественными силами. Ничем, кроме силы своей мысли. Если ты можешь не дать мертвому переступить грань, то на что еще ты способен? Но не это пугает Питера. Есть другое, более опасное. Он замечает не сразу, иначе прекратил бы это гораздо раньше, не дал бы этому распространиться и зайти так далеко. Связь не работает только в одну сторону, как он думал. И то, что Питер не может как-либо дать о себе знать, вовсе не значит, что оттуда ничего не проникает в реальный мир. Звон нити становится искаженным, странным. И сначала Питер думает, что это из-за общего состояния Стайлза, из-за его непомерной печали, в которую он себя запеленал и не желает выпутываться. Но потом он видит это темное, идущее с той стороны, притягивающее все ближе. Оно становится абсолютно ясным, когда мальчик видит на стене волчью тень, и вовсе ей не удивляется, не боится ее, воспринимает как что-то обыденное. Пытается с ней взаимодействовать. И Питер знает это потому, что когда Стайлз касается волка, когда их тени пересекаются, он снова может его видеть. Видеть в этом доме, в обоих сразу. Это неправильно. Ты должен уйти, сладкое сердечко. Что-то подсказывает Питеру, что, если и мальчик увидит его, изменения станут необратимыми. Это не поможет ему вернуться. Это может затянуть Стайлза сюда, в ловушку. Питер жалеет, что ему приходится прогнать мальчика, вселить в него страх, но не знает, как иначе уберечь его от этой ошибки, к которой он подошел слишком близко. Было так чудесно наблюдать за ним все эти дни, снова слышать его голос и наслаждаться его обществом. И конечно Питер хотел бы остаться с ним навсегда, но не здесь, не в этом ужасном мертвом месте. Стайлз создан для жизни, и он должен еще столько всего испытать, попробовать, узнать. Питер хотел бы это увидеть, как его черты лица станут чуть резче, волоски на щеках и подбородке загрубеют, плечи раздадутся, уйдет юношеская хрупкость. Взросление, которое изменит его и в конечном итоге превратит в мужчину. Но даже если Питеру не удастся выбраться и стать этому свидетелем, он все равно не готов дать Стайлзу провалиться сюда, в сумеречное пространство, где он точно никогда не вырастет. Остается только следить за ним глазами волка, который то уходит, то возвращается, делает, что ему вздумается. Питер никогда не думал, что будет испытывать зависть к своей звериной части, потому что всегда ощущал себя с ней одним целым. А теперь волк отделился и может следовать за Стайлзом, прятаться в его тени. И никто даже не замечает. Никто, кроме одного проклятого друида... Судя по тому, что он говорит мальчику, Дитон понимает, что происходит. Но знает ли он, что Питер не совсем мертв? И уж точно он не будет помогать. Когорта напыщенных засранцев обычно до последнего не влезает в дела оборотней. А этот конкретный еще и выбрал Скотта любимчиком, и черт знает, что от него можно ожидать. Но у меня все еще есть Лидия, я должен ее разбудить. Это странное непривычное ощущение, будто он не один. Конечно, у него есть Стайлз, но чувство совсем иное по сравнению с той связью. Лидия действительно особенная девочка. Видимо вокруг Стайлза других и не бывает. Питеру приходится признать, что он недооценил надменного капитана команды. По крайней мере Джексону удалось то, чего никак не получалось у других. Мальчик построил вокруг себя такую преграду, через которую не мог перелезть даже его отец. Но для Джексона ее будто не существовало. Занятно было наблюдать, как он раз за разом вторгался в чужое личное пространство, умудряясь при этом не нарушать его. К сожалению, это не отменяло ни одиночества Стайлза, ни боли, которую он испытывал. Ты должен прекратить. Питер все время возвращается к этой мысли. Видит это сквозь теневой волчий взгляд. Стайлз мучает себя, и наблюдать за этим просто невыносимо, ужасно. Жестоко. А я должен вернуться как можно скорее. Все это действительно начинает смахивать на личный ад. С особо изощренными моральными пытками. И если бы Питер не отвлекался на Лидию, то, наверное, сошел бы с ума заново. Свихнулся бы в бесконечном дне, наполненном страданиями своего самого дорогого на свете существа. Их нельзя прекратить, нельзя вмешаться. Можно только смотреть, как медленно гаснет это нежное тепло, заменяется на изломанное, больное и холодное. Можно только ждать. Но первой приходит не Лидия. Сначала к дому является Дерек, он ощущается каким-то другим. Питер не сразу понимает, что с ним не так. А когда определяет причину, то позволяет себе повеселиться от души. Потому что племянника обуревают эмоции, в основном негативные или около того. Этот каменно-стабильный фон наполнился всякой противоречивой белибердой, над которой превалирует раздражение, граничащее с бешенством. Дерек долго сидит на крыльце, источая весь спектр своего недовольства, а потом встает, оборачивается и обзывает Питера «чертовым эгоистом». После чего очень громко скрывается в лесу. Если я выберусь отсюда, сможешь сказать мне это в лицо. Дерек конечно прав. Оглядываясь на свое безумие, Питер даже думает, что это было слишком мягко. Но прошлого он изменить не может, надеется только повлиять на будущее. Если оно будет. Вслед за полной луной приходит Скотт. Питер ощущает его присутствие заранее, оно будто вздергивает его, заставляет ощетиниться. Потому что щенок что-то задумал, и его не до конца оформившееся намерение витает в воздухе, проникает сквозь доски и разбитые окна порывами ветра. Питер наблюдает из окна, как он крадучись идет к дому с этим своим упрямым взглядом исподлобья и сжатыми кулаками. Милый мой, если ты вознамерился подраться с мертвецом, то сначала стоило выкопать труп. Но драться Скотт не собирается. Он уже приходил сюда раньше, но ни разу не заходил внутрь. А теперь уверенно поднимается по лестнице и двигается прямиком в ту комнату, что дети когда-то выбрали для загадывания желаний. Где столько времени провел мальчик... Питер уже не может его видеть, но с интересом следит за ползущей по полу грозной тенью. - Дитон сказал, что видел твою волчью тень рядом со Стайлзом, - в свете луны Скотт становится почти видимым, и Питер понимает, что это не совпадение, что все это связано. – Что она ходит за ним. А значит в каком-то смысле ты все еще здесь... Пожалуйста, оставь его. Ему больно. Если он хоть что-то для тебя значит, оставь. Ты и представить себе не можешь, что он значит для меня. Скотт уходит, а Питер еще долго взирает на бледный диск луны, окруженный дымкой мрачного сияния. Все связано. Полнолуние — это ключ. А Лидия – та, кто вставит его в замок и повернет, выпустит узника на волю. И у него есть месяц, чтобы убедить ее это сделать. Иначе он уже не выберется отсюда, другой попытки не будет. Земля оживает весной, дает жизнь и всему, что в ней находится. Возможно, это сработает и с его прикопанным под домом бренным телом. Когда Скотт приходит в следующий раз, Питер несказанно ему рад. Он пытался докричаться до Лидии, но видимо лишь напугал ее. Теперь нимфа на гобелене сидит, закрыв уши руками и плачет. А черная мертвая вода хочет унести мальчика с собой, забрать его в темноту. И Питер может только наблюдать, как беснуется вокруг него волчья тень в бессмысленной попытке предотвратить это. Но Скотт устойчив. Ему удается. - Прости, но я должен его защитить, - говорит он, поднимаясь по лестнице на чердак. – Даже если он потом опять меня возненавидит за это. Слушая их разговор, Питер понимает две вещи. Дитон определенно знает, что Питер не совсем умер. И он вовсе не хочет, чтобы что-то вернуло его к жизни. Иначе зачем бы придумывать для Скотта эту нелепость, на которую он так резво повелся. Наивный самоотверженный щенок, ты действительно думаешь, что можно удержать чужую связь? Вся суть данного предприятия в том, чтобы Стайлз перестал за нее держаться. Потому что нельзя прикоснуться к смерти и ждать, что она не дотронется до тебя в ответ. Нельзя позволить этому случиться. Несомненно, это благородный мотив. Но помимо того, - и у Питера нет сомнений на этот счет, - друид надеется, что таким образом связь оборвется, как это и должно было произойти. Но он ошибается. Трудно сказать точно, в чем именно дело. В желании мальчика сохранить связь во что бы то ни стало. Либо в намерении Скотта ему помочь. Но Питер снова слышит этот чистый правильный звон, который пронзает темноту, отгоняет ее от себя и от Стайлза. И хотя сам мальчик больше не может этого почувствовать, расслышать и тем успокоиться, он наконец вновь становится теплым и светлым. *** Дом меняется, наполняется стеллажами с выставленными на них по алфавиту книгами, превращается в уютное местечко. Пытается запутать Питера своими появляющимися тут и там предметами интерьера. Заставить его забыть, что он здесь на самом деле делает. Дом как бы говорит: видишь, я могу дать тебе все, что попросишь. Вот твой письменный стол из кабинета и принадлежности для каллиграфии. Вот удобный диван и пуфик под ноги, книга, которую ты любишь перечитывать на сон грядущий. Вот журнальный столик со склонившимся цаплей светильником. Дом интересуется: что еще тебе нужно, я вытащу из небытия любую вещь, что только найдется в твоей памяти и дам ее тебе. Иногда это так заманчиво, что Питер забывается. Сначала ненадолго, но вскоре падает в это целиком. Ходит потерянный в мягких тапочках по чистому паркету, озирается на удобные приглашающие кресла, зависает возле идеально выкрашенных стен с украшающими их картинами. Пока не слышит что-то снаружи дома. И останавливается рядом с окном, плотно завешенным непроницаемыми тяжелыми шторами. Что-то говорит ему не трогать, но рука сама тянется и отодвигает за край. Питер смотрит в ночную тьму, упирается глазами в почти полный диск луны, и наваждение этого места тут же слетает с него как пыльца от легкого дуновения ветра. Он оборачивается и видит, как горит и ломается мебель, пепел оседает на пол и мешается с пылью. И весь лоск слезает со стен вместе с краской, оставляя лишь голые доски. И единственное, что теперь украшает комнату, это бессменный гобелен. Цветы в волосах Лидии распускаются, знаменуя скорый приход весны. А снежинки в колбе почти все перекочевали на дно, лишь несколько одиноко клубятся за стеклом наверху. Питер подсчитывает – ровно семь. Страх пробирает его с ног до головы, стискивает холодными зубьями. Как я мог проспать так долго? Я не успею. Но он должен успеть, от этого в прямом смысле зависит его жизнь. Питер мечется по комнате, и волчья тень следует за ним, вздыбленная и оскаленная, готовая напасть, но нападать тут не на кого. Он кидается к гобелену, ощупывает его ледяную поверхность. И только тогда замечает, что нимфа смотрит на него томными зелеными глазами из-под пушистых ресниц. Чувствует мрачный горьковатый аромат граната, расползающийся по дому незаметно и неотвратимо, подобно газу из открытого вентиля. Вспоминает, что должен был разбудить, но вместо этого сам был выдернут из вязкого обманного сна. Запах исходит не от гобелена, Питер осознает это также быстро, как и то, что практически стоял на грани, мог оступиться и навсегда остаться во тьме. Он слышит легкие шаги возле дома, слышит страх в чужом сердцебиении, в беспокойном дыхании, дрожащих пальцах. Слышит незаданный вопрос. Там внизу под окнами стоит Лидия, кутается в пудровый свитер крупной вязки, накинутый поверх белоснежной пижамы. Топчется по траве босыми ногами. Ее волосы в привлекательном беспорядке, а глаза открыты так широко, что это должно бы вызывать дискомфорт. Стоит только Питеру приблизиться к окну достаточно, чтобы увидеть в нем собственное отражение, Лидия тут же вцепляется в него взглядом. Ты видишь меня. Только ты видишь меня. Питер чувствует это правильным, очень верным. Банши могут прикасаться к смерти без вреда для себя, могут видеть и слышать то, что покинуло мир живых, но еще не погрузилось во тьму окончательно. Лидия хочет зайти в дом, но боится. Да и не время ей пока. Но Питер знает, она сможет переступить и тот другой порог, который не выпускает его. Может снять барьер. Полнолуние, не раньше и не позже. Тебе придется это сделать. Ее плечи вздрагивают, брови страдальчески заламываются на переносице, красивый рот кривится. Питер уверен, что она слышит его и страдает от страха и непонимания. Тяжело быть привязанной к мертвецу и не знать, что он от тебя хочет. Ему почти что совестно за ее мучения и слезы, но это ничто по сравнению с силой, которая в ней таится. Которая проложит ему путь обратно в мир живых. Только вот почему она пришла одна? Мое опасное прекрасное создание, неужели же ты совсем никому не можешь довериться? Дни растягиваются, снова превращаясь в один сплошной временной отрезок, по окончании которого все должно решиться. Питер боится закрывать глаза, старается не задерживать взгляда ни на чем в этом доме, кроме гобелена, с которого мрачно взирает на него лесная нимфа, прижимающая к своей груди песочные часы. Волчья тень нетерпеливо ходит по стене вокруг него, то и дело принюхиваясь, вздергивая уши и снова прижимая их. Я знаю, мы должны ждать. Больше Питер не может наблюдать за своим мальчиком через волка. Но иногда видит его глазами Лидии как сквозь сон, как за завесой тумана. Стайлз выглядит таким печальным и смирившимся, что больно на него смотреть. Питер сохраняет в себе его редкую неуверенную улыбку, что теперь выглядит на его бледном лице так, будто оказалась там случайно и стремится поскорее сбежать. И так хочется прижать его к себе, хотя бы дотронуться до него. Чтобы ты знал, сладкое сердечко, что я вернусь к тебе. Ничто иное не заставило бы его вернуться. Но Стайлз на той стороне будто закрылся от всего, и невозможно почувствовать, что с ним происходит. И так изнуряет тянуться к нему руками Лидии и не дотягиваться. Пытаться вложить в ее губы слова для него, но встречать яростное сопротивляющееся молчание. Заставлять ее писать послания в тетрадях и на салфетках только для того, чтобы тетрадные листы с его именем были со злостью вырваны и скомканы, а салфетки смыты в унитаз. Пока Питер не оставляет свои попытки и не возвращается к тягучему ожиданию без мыслей и образов. В ночь, когда луна становится полной, а последняя снежинка опускается на дно колбы, Питер снова слышит шаги снаружи дома. Но они быстро исчезают за скрежетом стекла. Этот звук настолько громкий, что отдается болью в ушах. Он заполняет собою весь дом, обрушивается, сминая эту реальность. Питер смотрит на ползущую по колбе трещину, видит, как она опоясывает часы, расходится мелкой паутиной по всей площади стекла. Запоздало отскакивает в сторону, уже понимая, что не успеет. С оглушительным треском осколки разлетаются по комнате, вонзаются, ранят. Но не это страшно. Снег, оказавшись на свободе, распространяется всюду, куда хватает взгляда. И белая вьюга беснуется вокруг Питера, грозясь унести, забрать его с собой. Открой дверь, Лидия! Зайди в дом! Неясно, слышит ли она его теперь сквозь завывание снега. Питер бредет, прикрыв лицо локтем. Его почти сносит ветром, и сейчас нельзя толком сказать, находится он все еще в доме, и не прячется ли за белой ледяной завесой стена тьмы. Одежда покрывается инеем и стремительно леденеет. Тело почти потеряло чувствительность от холода, и кажется, что он снова превратился в бесплотный дух, который мотает между небом и землей. Лед под ногами трещит и разламывается. И Питер падает, лишь каким-то чудом успевая ухватиться пальцами одной руки за край разлома. Он знает – внизу тьма, смерть, ничто. Оттуда не вернуться. Когти царапают по льду, слышно, как рычит волк. Лидия, не дай мне упасть! Это луна! Луна! Слишком путано, она может не понять. Но как ей объяснить?.. Он стискивает пальцы из последних сил, а потом внезапно чья-то рука хватает его за предплечье и тянет вверх. Здесь оборотень, очень странный... Мысль появляется и исчезает в снежной буре, постепенно утихающей, опадающей. Растворяющейся, будто и не бывало. Снег хрустит под ногами, но вскоре и его не остается. Потерянный и сомневающийся, Питер стоит перед входной дверью, он опять в доме и вероятно не покидал его. Тянет руку, чтобы попытаться открыть ее, не зная, получится ли у него. Но прежде чем его пальцы касаются дерева с облупившейся краской, дверь сама распахивается, являя собой бледную растрепанную нимфу, такую прекрасную в своем ужасе. Ответь мне, Лидия. Ты – жизнь? Она перегибается через порог, чтобы коснуться к нему тонкими пальцами, обдать горьким ароматом граната и жарким дыханием. И оставить поцелуй, такой невесомый, словно снежинка растаяла на его губах. Это всего лишь видение, очередной морок. Питер закрывает глаза и проваливается, чтобы открыть их среди земли и ощутить всю боль своего одеревеневшего тела, еще не решившего, хочет ли оно быть живым снова. Сверху сыпется песок и пыль, слышно, как Лидия раздраженно и одновременно испуганно с кем-то переговаривается. До Питера долетают отдельные фразы, но он не вполне осознает их значения. Луна светит на него через зазор между досками, ласкает его щеки, заставляет волка завозиться и удовлетворенно заворчать. Медленная регенерация пускает кровь по онемевшим конечностям, и Питер слабо шевелит рукой, не отрывая взгляда от струящегося лунного света. Которого становится на порядок больше, потому что кто-то снимает доски одну за другой. Пока проем не становится таким большим, чтобы обе любопытные головы могли в него заглянуть. - Я же говорила тебе, что он здесь! – шипит Лидия. - Нет, ты пыталась заставить меня снять весь пол и билась в истерике, - вторая голова принадлежит Джексону и выглядит ничуть не менее надменно, чем обычно. – Знаешь, я мог бы провести эту ночь гораздо веселее... На худой конец, я мог бы спать вместо того, чтобы искать труп по твоей прихоти! И он совершенно не выглядит так, будто сейчас встанет и отправится пить текилу на берегу тихого океана. - Я бы предпочел виски, - скрипит Питер, и оба ночных гостя отшатываются за пределы видимости. Собственный голос кажется ему чужим и непослушным. А голосовые связки – поврежденными. Ах да, горло.  – Но для начала кто-то должен вытащить меня отсюда. Какое-то время Питер слушает их грохочущие сердца и сбившееся дыхание. Когда он уже начинает терять терпение, Джексон возвращается и склоняется, чтобы вытащить его за предплечье. Это уже второй раз, я начинаю походить на должника... Оказавшись на поверхности, он пытается размять онемевшие ноги, кровь бежит по телу все еще медленно. Но слабость постепенно и неохотно отступает. И он наконец может выпрямиться и отцепить от себя руку Джексона. Питер брезгливо рассматривает испорченную рубашку, вспоминает, что на чердаке есть запасные. Вряд ли ночью в лесу он встретит кого-либо еще, кроме этих двоих, но он подозревает, что и так выглядит, будто его убили четыре месяца назад и предпочитает быть хотя бы прилично одетым ходячим мертвецом. Лидия и Джексон безмолвно следуют за ним наверх, очень похоже, что они не совсем уверены, происходит ли это с ними на самом деле. Толкаются в дверях и отводят глаза, пока Питер неспешно переодевается и пьет воду из припрятанной бутылки. От них веет озадаченностью и невысказанными вопросами. Питер бы тоже кое-что спросил, например, почему здесь Джексон, а не Дерек и не Скотт. Это было бы логично, но трудно искать логику в невозможном, непостижимом. Невероятном, как воскрешение. Поэтому Питер спрашивает другое. - Как... как Стайлз? – голос все еще непослушный, скребущий. - А ты как думаешь? – раздраженно отвечает Джексон. – Ты умер. Он как будто тоже. Что? Не понимаешь, о чем я? Я видел ту записку. Каким же конченным ублюдком надо быть... – он пинает порог, понимая, что не дождется реакции на свои слова, берет Лидию за локоть. – Поехали домой. - Я видела тебя во снах... – она до сих пор словно в трансе. – Ты тонул в черной воде... - Не беспокойся, больше я в них не приду. - Пойдешь к себе? – Джексон оборачивается с лестницы. – Он наверняка опять там заснул. Постарайся выглядеть чуть менее мертвым. Снова оставаться одному в этом доме совсем не хочется, и Питер спешит покинуть его. Слишком долго он был заперт здесь и не вполне мог поверить, что это закончилось. Переступая порог, он чувствует резкий укол страха, но барьера больше нет, ничто его не держит. Ночной воздух свеж и наполнен запахами леса, и они такие живые, что это пьянит. Не как крепкий алкоголь, приправленный аконитом, но как чувство заново обретенной плоти. Жизни, что была подарена во второй раз, и оттого неимоверно ценна. Возможность вдыхать пряный весенний воздух, слышать перешептывания деревьев, видеть такой обычный мир вокруг себя и наслаждаться им. Чувствовать боль своего исцеляющегося тела и мыслить так ясно, как уже и забыл. Быть свободным от черного марева безумия. И временно отгонять от себя весь ужас, в котором он существовал так долго. Не сейчас, у меня еще будет время. Желание накинуть шкуру и выпустить волка погулять велико, но это тоже лучше отложить. Полнолуние дает иллюзию силы и величия, но сам Питер ослаблен и изможден, и он больше не альфа. Обратиться – значило бы придать его ночной прогулке ненужную опасность. И все же молодая трава так одуряюще пахнет, как и земля, из которой она растет, как и древесная кора. Вокруг столько неразумных и мелких живых существ, их крошечные сердечки бьются тут и там на деревьях и в кустах, под камнями и за поваленными деревьями. Все это волнует волка, заставляет его нетерпеливо перебирать лапами и лязгать зубами. Он тоже еще слишком слабый, но уже стремящийся к охоте. Питер стряхивает с себя это накатившее чувство бушующей жизни, идет к своей машине, которую по счастливой случайности за это время никто не нашел. Запоздало думает, что бак может быть недостаточно полным. Смотрит на счетчик и решает, что добраться до квартиры ему хватит. Так странно ехать по пустынной полуосвещенной редкими фонарями дороге, когда совсем недавно вылез из импровизированной могилы. Он разглядывает в зеркало свое бледное и слегка осунувшееся лицо, вид все еще нездоровый, но гораздо лучше, чем было. Это тело определенно уже готово жить дальше. Волнение наполняет его, и это так непривычно. Питер больше не чувствует той больной одержимости, но от мысли, что скоро он снова увидит своего мальчика, сможет к нему прикоснуться, сердце болезненно вздрагивает. После всего, что было, позволишь ли ты мне теперь любить тебя? Позволю ли я себе... Уже поднимаясь, он пытается нащупать эмоциональный фон, понять, чего можно ожидать. Но с удивлением натыкается на глухую стену. И это пугает. Питер прислушивается к связи, она все еще никуда не исчезла, не оборвалась, и мерно вибрирует в такт чужому спокойному сердцу. Он вытряхивает песок из волос перед зеркалом в лифте, поправляет рубашку. Свет слишком яркий, непривычно бьет в глаза. Отражение кажется чуть более живым, но остается усталым и измотанным. Питер взял запасной ключ у консьержа, но он ему не понадобился. Дверь в квартиру не заперта. Не слишком безопасно вот так оставлять ее и засыпать. Внутри темно и тихо, лишь рассеянный свет ночника робко выглядывает из спальни. Он кажется маяком среди этой ночи. Питер идет на него, вслушиваясь в сонное сопение и еле слышное бормотание музыки. Стайлз опять зациклил в плеере какую-то песню. Обрывки слов долетают до Питера и кажутся такими печальными, горькими на вкус. Гаснут огни. В одно мгновение мы потеряны и найдены. Я просто хочу быть рядом с тобой*... Стайлз лежит посреди кровати на боку, подтянув колени к груди и обняв подушку. Он кажется таким болезненно юным и одиноким. Гораздо более юным, чем он выглядел для Питера раньше, даже когда он еще не перестал обращать внимание на его возраст. И намного более одиноким, чем он должен быть. Питер садится рядом и запускает руку в его отросшие волосы, гладит, и чувствует себя таким счастливым от этого простого прикосновения, от возможности его осуществить. Таким наполненным жизнью. Словно именно здесь и так она действительно к нему возвращается. Лицо мальчика спокойно, ресницы чуть вздрагивают, но он не просыпается. Еле заметная улыбка трогает его губы, как тень, как призрак. И так хочется обнять его, вжаться в него всем своим существом, но Питер не решается, боится напугать. Для него вдруг становится так отчетливо ясно, сколько вреда он принес. Эта ясность ранит его и заставляет думать о том, что он не имеет никакого права на это доброе нежное сердце. - Питер... Почему ты не приходил? – бормочет Стайлз сквозь сон, ловит его руку в своих волосах и тянет к губам. – Даже во сне... Я ждал так долго. Так долго... Так устал без тебя. Так сильно скучаю по тебе. Так хочу тебя увидеть... - Тогда открой глаза, сладкое сердечко, - Питер осторожно поглаживает его щеку. – Или ты можешь еще поспать. Но когда проснешься, я буду здесь. - Опять обманешь... – обиженно шепчет он, но вдруг замирает, выныривает из сна. Недоверчиво смотрит из-под ресниц. – Меня предупреждали, что начнутся галлюцинации, если не буду нормально спать. И вот это произошло, прекрасно, хоть так с тобой увижусь. Надо было вообще перестать спать, - он щипает себя за бок свободной рукой, зажмуривается и снова открывает глаза. Окончательно просыпается и осознает. – О боже... ты не... Ты здесь! Но как? – он вцепляется в руку Питера и мелко дрожит. На это просто невыносимо смотреть. - Ты загадал желание, - Питер пожимает плечами, мягко улыбается. – И вот я здесь. - Да, но это чушь... Я что тоже умер? – он выглядит так, будто сейчас даст деру или расплачется. - Перестань. Ты не умер, - Питер тянет его на себя и наконец обнимает, и Стайлз бьется в его руках как маленький испуганный птенец, захлебывается воздухом. – А вот я вернулся с того света. Там погано, одна звезда, никому не советую, сервис адский. - Господи, ты шутишь о своей смерти! Кто так делает? - Не знаю, может быть незнакомый мужик, которому лет триста и с которым ты обнимаешься в темноте? - Питер, - он чуть отстраняется, смотрит в глаза, его лицо мокрое от слез. – Как ты вернулся? - Лидия очень особенная девочка, - Питер аккуратно вытирает ему щеки. – Я расскажу тебе, но не сейчас. Мне надо бы душ принять, а то тут все землей пропахнет, - отстраняется и встает. - Я с тобой! – Стайлз хватается за его рубашку. – Просто посижу там и посмотрю, чтобы ты не исчез. Ну знаешь, на всякий случай. Просто проконтролирую процесс мытья... - Стайлз, я – настоящий. - Это никем не доказано! - Твой отец знает, где ты? – Питер осторожно расцепляет его пальцы, не удерживается и целует их. Они теплые и все еще дрожат. – Я не буду закрывать дверь. Отсюда проконтролируешь. Позвони отцу. - Какое же ты все-таки зловредное чудовище... Удаляясь в ванную, Питер чувствует на себе его взгляд. Этот взгляд не отпускает, держит так крепко. Спина горит от него, словно на ней выжжено клеймо. И Питер просто не знает, что ему с этим делать, как ему жить, не оглядываясь на того себя, что был настолько безумен. Который посчитал, что будет уместным связать себя с ребенком и спать с ним, и причинить ему столько боли. А ты каждый раз прощаешь. Каждый чертов раз. Можно ли быть еще более ужасным человеком? Питер думает, что, если все это не конец. Что может быть хуже. Сквозь шум воды он слышит, как Стайлз плачет, задерживает дыхание и комкает подушку, пытаясь успокоиться. Питер уже вымылся и просто стоит под струями воды. Ждет, чувствуя, как мальчик отвергает чужую жалость, выстраивает свою стену по кирпичикам выше и выше. Хочет замуровать себя в ней. Но почему? Спустя долгих несколько минут, дыхание его выравнивается. Стайлз несколько раз прерывисто вздыхает и звонит отцу. Питер не хочет, чтобы он уходил. Нельзя оставлять его таким уязвимым и одиноким. Он вслушивается в ровный голос Стайлза и думает, что если он попытается опять сбежать, то это ему не удастся. Я вернулся, но ты все еще несчастен. - ... да знаю я, что поздно. Я уснул, извини, - он вертит в руках провод от наушников, динамики глухо постукивают друг о друга. – Эмм... у Питера. Не ругайся, я тут останусь... Да знаю я. Да говорю же, я уснул. Откуда мне было знать, что он вернется?.. Да, у меня есть ключ. Ты же в курсе, пап, у меня есть ключи от всего... Нет не дам, он все равно в ванной. Нет. Все, пап, не вызывай наряд полиции и не ищи меня с собаками, ладно?.. Закутываясь в халат и промокая волосы полотенцем, Питер думает, что ему придется пойти и поговорить с очень добрым человеком. И перспектива быть пристреленным на месте его совсем не радует, он только что оттуда, обратно не тянет. Конечно обычными пулями оборотня не убить. Если какая-нибудь добрая душа не расскажет ему про необычные. Питер возвращается в комнату, и глаза Стайлза все также следят за ним, пока он переодевается в домашнюю одежду. Теперь этот взгляд удивительно похож на прицел. И нельзя проникнуть за эту стену, чтобы окунуться в его эмоции, распознать их. Питер решает подумать об этом позже. Он забирается на кровать и раскидывает руки, предлагая Стайлзу свои объятья. Ты можешь выбрать это, или нет. Печально думать, что слишком поздно он предоставил мальчику право выбора. Теперь он знает все, но не откажется. Стайлз как будто колеблется, но в конце концов укладывается рядом, позволяет рукам удержать себя. Робко обнимает в ответ и вновь кажется таким хрупким, но все еще нежным, и податливым. Питер зависает в этом моменте, в котором мир словно стал целым, встал на место.  Иллюзия правильности длится и длится вокруг него. - Ты злишься на меня за то, что я отпустил, да? – шепчет он Питеру в плечо. – И теперь этого нет, а значит я больше не твой. И ты жалеешь меня. - Я не злюсь. Ты должен был отпустить это гораздо раньше. Оно могло навредить тебе, - Питер вздыхает, пытается притянуть его еще ближе, дать ему понять, что он ошибается. – И ты все еще мой. Никуда оно не ушло. - Но я не чувствую! – он дергается, снова будто в попытке убежать. – С того дня я будто... остался один. И сейчас ты вернулся, а я все еще один. Понимаешь? И я чувствую только, что больше не нужен тебе. - Ты нужен, - Питер тянется поцеловать его, но Стайлз прячет лицо. - Но ты не можешь быть со мной. Это не вопрос. И он так ужасен в своей завершенности для Стайлза. Питер физически ощущает, как он ранит словами сам себя, и никак не может этого остановить. Что он может сделать, чтобы переубедить мальчика? Имеет ли на это право? - Я не знаю, могу ли, - Питер гладит его по волосам, мягко поворачивает к себе за подбородок. – Но я хочу.