Перманентное искажение

У них там много новаторских идей в области

медицины. Например, они считают, что в результате

лечения пациентам должно становиться лучше

Терри Пратчетт «Ночная стража»

Ночь окрашена яркими всполохами, эмоциями, все еще витающими вокруг вместе с запахами, отражениями счастья, отпечатавшимися на постели, как следы на снегу. Тот, кто их оставил, сбежал и похитил все возможное благоразумие. Питер лежит в темноте, глядя на экран телефона и кажется впервые не понимает, что происходит. Он уверен, что все было хорошо, лучше, чем он когда-либо мог себе представить, заходя в своем воображении достаточно далеко, чтобы потом корить себя за это. Никто и никогда не был с ним настолько открытым, отдающимся так честно, как наверно бывает всего раз. А потом внезапно все исчезло за стеной страха, и Питер не смог пробиться сквозь нее и увидеть истинную причину. Это задело его, заставило почувствовать себя таким беспомощным, словно его тело опять потеряло возможность двигаться. Все его волчьи инстинкты кричали ему, что он в своем праве, что Стайлз делал это осознанно. Но что если он ошибся? Что если мальчик, придя в себя от всплеска дофамина* в своем юном мозгу, понял, что вовсе этого не хотел? Был обманут своими желаниями, а теперь вспомнил, с кем именно их осуществил. Будто я воспользовался им ради удовлетворения своих низменных потребностей. Эти мысли изводят Питера, и он знает, что это неправда, но не может прекратить возвращаться в каждый момент их ночи, чтобы просканировать его на предмет собственной подлости. Его больше не ранят прикосновения, но теперь с этим прекрасно справляется короткий текст сообщения. Составленного так небрежно, что хочется разбить телефон о стену. Питер успокаивает себя тем, что Стайлз просто не понимает и слишком напуган чем-то, что опять себе придумал. Отчасти следующее сообщение это подтверждает. Но эта холодная неизвестность так выводит из себя. Я получил тебя или только хочу так думать? Он вспоминает эти неугомонные сладкие губы, которые так приятно ласкать, широко открытые восторженные глаза. Нервные пальцы в своих волосах, ноги, крепко сжавшиеся вокруг талии. И такой откровенный беспорядочный жаркий шепот обо всем, что он чувствовал и еще только хотел почувствовать. Господи, да он кончил, только я вошел в него, такое просто невозможно сделать намеренно. Если бы мальчик просто собирался дать Питеру то, что он хочет, лишь бы он отстал, это трудно было бы скрыть. И он не солгал ни разу, ни словами, ни своим телом. Только потом, когда сказал, что хочет домой. Это возвращало Питера к вопросу о том, что он сам сделал не так. Не мог ли быть груб или попросить слишком многого. К утру кухня, на которую Питер перебрался, чтобы спрятаться от вездесущего теперь конфетного запаха, полна дыма, а пепельница – мятых окурков. Он морщится, глядя на все это, потому как совершенно не испытывает удовольствия от курения. Как, впрочем, и облегчения. Не сплю всю ночь из-за мальчишки, который не знает, чего он хочет. Раньше бы его это взбесило, но все его раньше похоронено под старым домом. А все его теперь уместилось в одном нелепом человечке. Питер смотрит в окно на бледный призрак луны, затухающий в утреннем свете. Она почти полная, и скоро опять обратит на него свое круглое лицо, чтобы позвать, как каждый раз. Волк, в отличие от Питера, спокоен и безмолвен. Сомнения не снедают его, будто ему известно что-то, человеку пока недоступное. И сложно сказать, это обреченное смирение, либо же сытое довольство. Хочется накинуть шкуру и выпытать у него. В итоге ему удается провалиться в муторную дрему на диване на несколько часов. Закрывая глаза, он говорит себе, что после сна, как правило, все становится проще и понятнее. Где-то на краю сознания его настигает воспоминание, что Дерек должен был привести Кору. Или это должно случиться следующим вечером. Или он только собирался договориться о встрече. Почти сразу он падает в рваный волчий сон и бежит по мокрой траве вслед за маленьким олененком, который будто играет с ним и не понимает, чем обычно заканчиваются подобные игры с хищниками. Это очень старый сон, родом из его детства. Из такого далекого прошлого, когда не нужно было заботиться о себе самому. Когда можно было часами валяться на чердаке за книгой, а потом вылезти на крышу, спуститься по стене на террасу и получить теплое молоко с печеньем. Место, в которое можно попасть лишь во сне... Питер просыпается от навязчивого звонка старого дискового телефона, которого в его доме никогда и не было. Оглядывается, потирает затекшую от неудобного положения шею. Поднимает с пола телефон, его экран черный, непринятых звонков нет, как и новых сообщений. Бесовщина какая-то. Питер забирается под душ, чтобы окончательно прийти в себя и смыть этот неправильный сон, рассматривает лейку в своей руке. Что-то произошло именно здесь. И он был так поглощен своей радостью, что даже не заметил. Так непривычно было чувствовать себя счастливым, и он должно быть совсем забылся. Но это не отменяет того факта, что здесь не произошло ничего необычного, что могло бы так напугать Стайлза. Ну не испугался же он воды. Питер прикрывает глаза от прохладных струй, мысленно тянется по связи как по канату. И снова натыкается на мрачную завесу из страха и тревоги. Мальчик в таком ужасе, что совершенно закрылся, даже не осознавая этого. Такой взволнованный и ранимый, что хочется объять его целиком и защитить. Если только ты не нуждаешься в защите от меня, сладкое сердечко. Питеру кажется, что сквозь шум воды он слышит странно знакомую мелодию. Он пытается определить, откуда она исходит, но не находит источника. Это просто есть в его голове. Старая песня, название которой потерялось во времени, но слова сами всплывают и вертятся на языке непрерывным потоком. Позже, помешивая варящийся кофе, он гуглит ее по сети, включает и впадает в такой жуткий резонанс, что ему опять хочется закурить. И не замечает, как снимает турку, частично опрокидывает ее содержимое в кружку, отсыпает сахар и заливает сливками. Пробует и едва не выплевывает обратно приторный кисель, который сотворил из благородного напитка. А взгляд сам собой устремляется на полку, где в пол-оборота стоит коробка хлопьев, которые он купил, когда думал, что Стайлз у него останется. Будет оставаться достаточно часто, чтобы в ящике под столом появились конфеты и печенья. Он был в этом полностью уверен. Почему ты ушел? Телефон звонит по-настоящему на этот раз, и Питер идет за ним в спальню, но не доходит, потому что слышит стук в дверь. И только тогда понимает, что за ней Дерек. Когда он открывает, племянник отводит от уха свой мобильник и прячет в карман. Заходит, и конечно же сразу впивается взглядом в рюкзак, сиротливо лежащий на полу в прихожей. - Что он у тебя делает? – Дерек недоволен уже с порога, и Коры с ним нет. Он идет мимо Питера, оглядываясь и водя головой из стороны в сторону, принюхивается. – Стайлз? - Его здесь нет. Можешь не искать, - Питер наблюдает за ним, сложив руки на груди. И немного дергается, когда он идет к спальне и распахивает дверь. – Тебе не кажется, что вот так врываться в мое личное пространство неприлично? - Да ты ахренел, - Дерек захлопывает дверь и движется обратно с весьма угрожающим видом. – Сначала ты увлекся убийствами, а теперь что? Трахаешь детей? Я думал ты пришел в себя, а ты совсем свихнулся. Он хотя бы согласился? - Как грубо, - Питер идет на кухню, оборачиваясь и кивком приглашая Дерека следовать за собой. – Конечно он согласился, кто я по-твоему? – устраивается на стуле и отпивает из своей кружки, уже успев позабыть, какую дрянь туда намешал. - Не знаю, ты мне скажи, - Дерек садится напротив, - Кто ты и что ты делаешь. Хочешь травмировать его, чтобы он не смог больше вообще завести хоть отдаленно нормальные отношения с кем-то? - О, вот в чем дело, - здесь этот туман наконец-то рассеивается для него. Хоть до чего-то он в состоянии докопаться. – Вот почему тебе так неймется. Тебя задевают его честно открытые для всех глаза. Видишь в них отражение прошлого. Сравниваешь его с собой, а меня значит – с Кейт? - А что, ты чем-то от нее отличаешься? – он как бы пригибается, будто ожидая нападения. - Дай подумать, я не поджигаю дома, не лишаю жизни невинных людей. Я не обманываю ребенка, чтобы угробить его семью, - он видит, как Дерек вздрагивает от этих слов, и жалеет о них. – И, если ты до сих пор не заметил, Стайлз – часть моей стаи. Я хотел бы, чтобы и ты был. Дерек кажется удивленным, но это выражение быстро исчезает с его лица, мгновение и его заменяет обычная настороженность. Его брови сходятся на переносице так, что угрожают перебраться на лицо и прогуляться по нему. Видно, как он размышляет, прогоняя в своей голове только что услышанные слова. В его позе читается некое противоборство, не совсем понятное Питеру. Он пользуется этим моментом, чтобы немного подогреть кофе и разлить в чистые чашки. Ставит одну перед Дереком, и тот на автомате берет ее и подносит к губам. - Выключи это дерьмо, Питер. У меня сейчас уши отвалятся, - он кривит губы на ноутбук, от которого доносится по кругу крутящаяся мелодия, но сам к нему не подходит. Тянет носом по сторонам. – Ты что здесь курил? – возмущение и раздражение. Дерек состоит в большинстве своем из негативных эмоций. – Так что случилось? - Я не знаю! Ничего, кроме очевидного! – Питер так старался быть спокойным с племянником, но он пытается залезть под кожу и это выводит. Пытается спросить, не спрашивая. Хочется рявкнуть на него и приструнить. Но Питер лишь выдыхает и добавляет уже без какой-либо интонации, - он чего-то испугался и ушел посреди ночи. Питер злится. Это чувство подавленной злости было с ним весь день, разделенный надвое беспокойным сном, который не принес ни отдыха, ни желанного успокоения. Оно поселилось в какой-то его части, и бушевало там, не зная выхода. Той самой части, что так боялась навредить мальчику, причинить ему боль, сломать его хрупкое тело. Отравить и испортить собой его невинную душу... Дерек кидает на него странно заинтересованные взгляды, выглядит более мягким. И Питер вдруг осознает, как нуждается в нем, хочет этой семейной принадлежности и стайной общности. Ищет забытого давно чувства, когда кто-то знает тебя, о чем ты и зачем ты. Достаточно лишь протянуть руку, крепко обхватить плечо, прижаться к чужому лбу своим. И Питер почти делает это, глядя в расширившиеся от неожиданности глаза, но Дерек осторожно отклоняется назад, уходя от прикосновения. Он делает это неосознанно, но все равно довольно неприятно видеть отторжение на его окаменевшем лице. - Что такое, Дерек? Не хочешь моей любви? - Лору ты тоже любил. Где она теперь... Доверие, вот порог, который он не готов переступить. И неизвестно, будет ли когда-нибудь. Питер думает, что все они, кто остался после пожара, поломаны. Механизмы их сосуществования друг с другом и остальным миром работают, но лишь отчасти. Этот сбой кажется незаметным, но он неуловимо скользит во всех их действиях. И любой человек, будь он хоть сколько угодно одарен интеллектом, способен считать по их лицам и телам мрачный отпечаток оставленной в прошлом, но все еще упорно волокущейся за ними трагедии. Как призрак, гремящий цепями по ночам и малюющий новое пятно крови взамен вымытого*. Как мертвец, раз за разом выползающий из темного угла, чтобы напомнить, что им не место среди живых, и только по нелепой случайности они все еще здесь. Погрешность системы и вина выжившего. И вовсе не из-за убийства Лоры или других смертей, причиной которым стал Питер, племянники не стремятся воссоединиться с ним. Они выстроили свою жизнь без него настолько шаткой и обособленной, что поставленная на место утраченная деталь может просто сломать ее. И тогда придется строить что-то новое, освободить место для других, разрешить им приблизиться. Не так-то просто, когда не готов заглянуть даже в себя. В затянувшемся молчании Дерек допивает свой кофе, сухо благодарит и уходит. Кидает немного виноватый взгляд на прощание, но решает не продолжать разговор, который они даже не начинали. Сожалеет ли он о своем нежелании пойти навстречу или же, что вообще пришел. Хлопок двери кажется Питеру достаточно метафоричным, но он попробует еще. Раз уж теперь он решил остановиться. Можно сделать правильный выбор и просто жить с тем, что есть. Построить что-то новое, хочет того Дерек или нет. Когда Питер выходит, чтобы закрыть за ним, то понимает, что его упрямый племянник забрал рюкзак. Очередное свидетельство отчужденности. Дереку все еще нужен повод, чтобы прийти даже туда, где его готовы принять. Отлично, это создаст еще больше непонимания. *** Луна заставляет все инстинкты обостриться, выводит на первый план животное начало. Прежде Питеру нравилось чувствовать в себе это единение с волком. Как врожденное превосходство над другими, то, чего никогда не будет у обычного человека и даже у того, кто был укушен. Но сейчас он ощущает лишь усталость, и тень зверя, нависшая над ним в холодном свете, мешает ему, кажется лишней. Останавливаясь перед домом Скотта, он уже слышит страх и волнение своего глупого щенка. И упорство, с которым он загоняет себя все дальше в неприятии собственной сути и принадлежности. Питер думает, что стоит показать ему, какие еще могут быть рычаги давления. Как минимум, чтобы ему больше не приходило в голову обижать друга, поддавшись нелепым отвратительным заблуждениям. А тем более высказывать их так, чтобы Стайлз потом чувствовал себя ничтожеством. Скотту не хватает воспитания мужчины, а мать дала ему только то, что могла – свою безграничную женскую любовь. Сделала его слишком эгоистичным и возвышенным. Что ж, ей же и придется возвратить его обратно на землю, по которой не всегда ходят только хорошие люди. Гораздо чаще по ней ходят совершенно обычные люди, подверженные всему спектру своих недостатков и тем привлекательные. Конечно Скотт пытается воспротивиться, но ему не хватает силы, и речь даже не о физическом ее аспекте. Питер уже заметил, что с каждым выпадом щенок неминуемо делает шаг назад. Возможно, сказывается отсутствие уверенности, подкрепленное долгими годами в теле застенчивого астматика. А ведь это можно исправить, изменить. Стая дает многое, и Скотт мог бы стать гораздо большим, чем он уже является. Все напрасно, пока он, словно тупой баран, отворачивается от предложенных возможностей. И теперь в ужасе наблюдает, как Питер берет под руку его мать и уводит навстречу новой жизни, которую решил ей подарить. Питеру нравится Мелисса, в ней есть жесткость, которую она зачем-то прячет под маской заботливой мамочки. Зря, это только портит ее сына. А ее саму старит раньше времени, забирает дерзкую красоту, превращает почти кошачью плавность в несуразные деревянные движения. Ей бы дать немного свободы, легкости. Питер хочет это дать. Стае нужна женщина, которая сможет и осадить, и пожалеть щенков. Кора бы подошла на эту роль, но она еще слишком юна. И к сожалению, не вполне уверена, что хочет быть частью другой новой семьи. Но возможно это изменится, если она учует заботу и потянется к ней. Удивительно, что он сразу не подумал об этом, а искал кандидатов среди подростков. У Скотта просто не будет выбора. Они отъезжают уже достаточно далеко от оживленных участков дороги, и Питер думает, просто сделать это или попробовать уговорить. В Мелиссе слишком много этого отчаяния женщины, которая думает, будто уже никого не заинтересует. Просто дом, работа и сын школьник, вот на чем сконцентрирована вся ее скромная жизнь. Но она хочет большего, ничуть не отставая в этом от других представительниц своего пола. Ей можно рассказать, показать то, что скрыто за бледным светом луны. И она не глупа, так как уже начала нервничать и опасаться, что свидание, на которое она так легко согласилась, вовсе не является таковым. Питер тормозит у обочины под неработающим фонарем, улыбается на вопросительно-испуганный взгляд, все еще раздумывая. И только тогда чувствует взволнованную вибрацию своей связи и неминуемое приближение. Понимает, что не предложит и не укусит эту женщину, потому что Стайлзу как всегда нужно ворваться в его планы. Исказить их под таким углом, чтобы нельзя было вернуться назад. Мгновенный укол злости от осознания, что мальчик снова позволяет Скотту манипулировать собой, просто выводит его. Что же ты никак не научишься, сладкое сердечко. Есть ли предел твоей доброте? Но, пожалуй, Стайлз не настолько добр, чтобы не портить чужое имущество. Питер уверен, что мальчик сделал это специально, и даже с удивлением замечает исходящую от него волну злорадства. Очень интересно. Мелисса порывается выйти и поговорить с ним, но Питер лишь качает головой и миролюбиво улыбается ей. Конечно он не мог не заметить, как она сразу же успокоилась и перестала дергаться, когда оказалось, что они больше не вдвоем на тихой темной улице в закрытой машине. Он выходит и идет к джипу, возле которого уже стоит его притворно виноватый мальчик, который не испытывает абсолютно никакой вины, если заглянуть ему в глаза. Но невозможно не радоваться ему и не хотеть его, когда он снова такой горячий. - Помогаешь Скотту после того, как он с тобой обошелся? – Питер обходит джип, останавливается напротив, но достаточно близко, чтобы Стайлз непроизвольно отступил и ударился спиной об дверь. – Еще и побил сам себя. Так на тебе живого места не останется, сладкое сердечко. - Я не помогаю ему, - он недовольно сопит и закидывает руку за спину, чтобы потереть ушибленное место, будто нарочно вытягивает шею. – Я три раза сбрасывал его звонки, перед тем как он прислал сообщение, что ты забрал Мелиссу. Ты что хочешь обидеть ее? Так злишься на Скотта? Не надо... Она хорошая. Эти нежные нотки в его голосе совершенно сбивают с толку, и Питер понимает, что абсолютно бессилен. Не может отругать или накричать, даже просто как-то встряхнуть его, чтобы не забывался. Стайлз хлопает на него своими невыносимыми глазами, и можно только наблюдать, как порхают его длинные острые ресницы. Наваждение, которое не спешит рассеиваться. Питер борется с соблазном засунуть руку ему в штаны прямо здесь, посреди улицы. Потому что Стайлз этого хочет, его желания витают вокруг него томным шлейфом конфетного запаха. Как сладкий привкус предвкушения на языке. Даже страх, все еще таящийся в трепещущем сердечке, не может этого перебить. Стайлз просто несносен и великолепен в своем смущении. Уже не таком ярком, как раньше, но все еще заставляющем его краснеть под пристальным взглядом. Он конечно не может считывать эмоции и запахи подобно волку, но некая проницательность доступна и ему. - Перестань, - он скромно отводит глаза и кусает губы. - Я ничего не делаю, - усмехается Питер. – Пойдем, потом заберешь свой джип. Питер возвращается к машине, даже не оглядываясь, чтобы проверить, идет ли мальчик за ним. Его взбудораженное сердце грохочет на всю улицу. Питер открывает перед ним дверь, и он напряженно садится на заднее сиденье, коротко извиняется перед Мелиссой, но она лишь хмурится, глядя на него в зеркало. Она явно рада не продолжать свидание и едва ли предполагает, от чего отказалась, даже не выслушав предложение. Питер отстраненно думает, будет ли Скотт сидеть у окна с видом побитого щенка, когда машина остановится напротив его дома. И задумается ли хоть на минуту, кто из них и в каких целях на самом деле использует Стайлза. Но почему-то кажется, что не в этот раз. Мелисса прощается с ними на подъездной дорожке, обещает позвонить, и только в этот момент на ее лице проскальзывает разочарование. И видно, как она уже обвиняет себя во всем и отгоняет свой страх, который теперь кажется ей надуманным и глупым. Мысленно оплакивает свою в очередной раз неудавшуюся личную жизнь. Ты и представить себе не можешь, милая. Стайлз смиренно пересаживается на ее место и молчит всю дорогу, пока Питер не останавливается на относительно неосвещенном участке улицы недалеко от его дома. - Слушай, извини за машину, - он робко поворачивается в кресле. – Ты злишься? Я могу заплатить за ремонт. Питер рассматривает его, уже зная, что отсутствие слов действует на Стайлза гораздо лучше, чем нотации. Если сидеть так достаточно долго, то он не выдержит и начнет извергать из себя все, что у него на уме. Питеру кажется это очень милым. Но сейчас он такой... Недосказанность все еще висит между ними. Если бы можно было просто обнимать его и услышать то, что он на самом деле хочет сказать, но по какой-то причине отказывается. Это такое смутное и неясное, такое же хрупкое, как и сам мальчик. Питер наклоняется к нему, но не прикасается. И видит достаточно ясно, чтобы захотеть это сделать. Глаза мальчика говорят: я скучал по тебе. Его тело спрашивает: ты отвергаешь меня? Конечно же нет. Сладкие сны сотворены из этого*. Губы Стайлза приоткрыты, будто только и просят о поцелуе, Питер не собирается отказывать. Делает лишь одно движение навстречу, и мальчик тут же тянется следом, вцепляется пальцами в плечи, приникает всем телом. Так отзывчиво и бесшабашно впадает в поцелуй, словно ныряет в него с обрыва. Хочется его прямо здесь, но этого конечно же не будет. Питер не уверен, что сможет быть достаточно сдержанным. Но так приятно забраться пальцами ему под футболку и гладить его тело. А потом расстегнуть его джинсы и просунуть руку под резинку трусов, чтобы ласкать его член медленно и нежно. И слушать как он стонет и слабо сопротивляется, при этом весь дрожа и отчаянно подаваясь навстречу руке. Питер прикусывает его ухо и снова переключается на губы. Стайлз все еще делает попытки высвободиться, и это просто нелепо, учитывая, как сильно он возбужден. - Опять хочешь и отказываешься? – Питер гладит головку большим пальцем все медленнее и медленнее. - Да... ах... нет! – он вертится, не зная, как повернуться, чтобы было удобнее. – Ты мучаешь меня! - То есть мне прекратить? – он останавливается и смотрит в затуманенные глаза. - Да... черт, нет. Не пре-кращай... мм... пожалуйста. - Все еще хочешь меня? – Стайлз на это только стонет и нетерпеливо ерзает на своем месте с несчастным видом. – Почему ты ушел? – Питер опять не дожидается ответа, вздыхает. – Ладно, - чуть откидывает свое кресло. – Садись на меня. - Кто-то увидит, - он ожидаемо пугается. - Мне плевать. Залезай и мы продолжим. Он забавно пыхтит, перелезая со своего сиденья, путается в собственных ногах и наконец усаживается сверху. Смотрит расфокусированным взглядом и слегка покачивается, будто у него кружится голова. Питер устраивает одну руку у него на ягодицах, а второй возвращается к члену. Ему нравится ласкать предельно медленно, чтобы Стайлз крутился и стонал ему в ухо, выпрашивая ускорить ритм и нашептывая, как ему хорошо. Всегда такой откровенный, расточительный в своих эмоциях. Периодически Питер приподнимает бедра, вжимается, давая мальчику почувствовать, как он сам возбужден. Как хочет его и оказаться в нем. Сожалеет, что уже не в том возрасте, когда кончают от подобных манипуляций. Но это все равно так сладко и жарко, что можно забыть про любые сожаления. Питер оглаживает вытянутый изгиб спины сверху-вниз, чтобы просунуть руку под джинсы сзади. Добраться до нежной кожи ягодиц, скользнуть между ними к желанному отверстию и совсем немного толкнуться в него пальцем. Как раз достаточно, чтобы Стайлз дернулся, вскрикнул и спустя пару движений кончил ему в руку. Потом он сидит, уткнувшись лицом Питеру в шею, такой нежный и расслабленный, что не хочется отпускать его. Если бы можно было просто оставить его себе навсегда, забрать от всех, украсть у этого мира. Чтобы ты был только для меня, смотрел только на меня. Какое эгоистичное желание. Ведь это теплое дыхание на шее настолько доверчивое, что невозможно отказаться. И то, как Стайлз все время замирает, но не в страхе перед хищником, а словно в невольном трепете, как если бы Питер был чем-то прекрасным. А не тем, чем он является на самом деле. Как это заманчиво – быть особенным, единственным. Тем самым. Если бы это в действительности было так. Стайлз возится, неуклюже приподнимается, отлипая, забирая свое тепло. Питер наблюдает, как он суетливо копошится, лезет в бардачок в поисках салфеток. Смеется над тем, как мальчик сокрушается над его испорченной рубашкой, которая не имеет никакого значения по сравнению с ним. И немного печально, что он решает перебраться обратно на пассажирское сиденье. От него снова слегка веет сомнениями и страхом, неуверенностью. Неправильно. Все это должно было испариться, раствориться на губах. Почему оно все еще здесь? - Ты же не собирался на самом деле навредить Мелиссе? – спрашивает Стайлз, забираясь на кресло с ногами. – Решил проучить Скотта? - Вообще-то нет. Я собирался, в каком-то смысле. Но ей бы понравилось, - Питер видит, как глаза мальчика расширяются, слышит участившееся сердцебиение. И понимает, как двусмысленно это прозвучало. – Я хотел сделать все правильно, не как со Скоттом. Объяснил бы ей, и она бы согласилась на укус. Мне просто нужна взрослая женщина для стаи, - и похоже я только усугубляю... Стайлз выглядит подавленным, можно буквально увидеть, как тень наползает на его лицо. – Не придумывай то, чего нет. Я не пытаюсь тебя кем-то заменить, сладкое сердечко. - То есть... тебе нужен не только я? – он вдруг становится тихим и отстраненным. – Хотя знаешь, ты не обязан оправдываться. Ты ничего не обещал. - Чего ты добиваешься, Стайлз? Я не понимаю, что я сделал, чтобы ты так думал. - Ты пригласил ее на свидание, Питер. На настоящее свидание. Потому что она женщина и подходит тебе по возрасту? - Ты ревнуешь, - удивительно и так забавно. Питер не удерживается и смеется, потому что это смешно. А потом поворачивается и видит слезы в глазах мальчика. – Стайлз, я не... - Мне пора домой, - перебивает он. – Не пиши мне, ладно? Можно ли чувствовать себя большим идиотом? Мальчик действительно хотел каких-то ухаживаний, он ведь даже сказал об этом. Просто не смог не перевести все в шутку. А теперь думает, что свидания это не для него, и все, на что ему стоит рассчитывать – только секс. Не потому ли он тогда ушел? Стайлз порывается выйти из машины, но Питер хватает его и прижимает к себе, возможно даже слишком резко. Чувствует, как он мелко дрожит и пытается хоть сколько-нибудь глубоко вздохнуть. Как будто ускользает, не двигаясь с места. И это ощущение, словно он сейчас совсем исчезнет, так пугает и отрезвляет. - Пусти меня, дурацкое ты чудовище, - он слабо толкает Питера в грудь, уворачивается от руки, что пытается его погладить. – Не надо успокаивать. Я знал, что это все несерьезно и все равно... все равно... Все равно... что? - Ну перестань, сладкое сердечко, - Питер прижимается к его щеке губами. – Ты ошибаешься. - Дай мне уйти, Питер. Невыносимо видеть боль в его глазах и осознавать, что это он, Питер, является причиной. Он расцепляет руки, и Стайлз сразу же открывает дверь, ныряет в притаившуюся снаружи темноту. Все время убегает, будто не может остановиться и позволить себе быть счастливым. Питер провожает взглядом его хрупкую фигуру, удаляющуюся в направлении дома так медленно, что хочется остановить его и вернуть. Но разве можно заставить его слушать, когда он такой. Очень скоро Питер будет думать, что надо было попытаться, а чуть позже придет к выводу – хорошо, что не стал. Сейчас же он просто не может поверить, что все каким-то образом повернулось так. Возможно Стайлз, как и все в его возрасте, склонен драматизировать и утрировать любую подобную ситуацию. И ему надо дать немного времени побыть в этом состоянии, прожить свои надуманные переживания. Питер еще не знает, что времени у него нет. *** Старый дисковый телефон звонит не переставая, будит среди ночи, заставляет сонно шарить рукой по подушке. Питер открывает глаза и тут же щурится от света. Солнечные лучи разрезают полумрак комнаты, пробиваясь сквозь колышущиеся от ветра занавески. Это совсем не хороший ветер, он несет с собой что-то темное и мрачное. Так жутко контрастирующее с летним солнечным днем в его спальне на втором этаже. Питер прислушивается, пытается учуять в доме хоть кого-то. Но чувствует лишь давящую пустоту в своей груди. Будто внутри он полый, как один из этих дурацких стеклянных шаров, в которые так любят запихивать всякие композиции и засыпать блестками. Только кажется, если перевернуть Питера, то посыплется пепел, и вряд ли он будет радовать глаз и настраивать на праздничный лад. Он сдирает с себя одеяло, придавившее его к кровати как каменная плита, спускает ноги на шершавый деревянный пол. Выходит из комнаты как есть, босым и в пижаме. Людей здесь нет, Питер в этом уверен, ни один отголосок чужого тепла не отзывается ему. Однако, в доме кто-то есть. Слышно, как внизу на террасе чашка опускается на блюдце с характерным керамическим звуком. Доски скрипят от чьих-то шагов, глухо вздыхает подушка на софе от прислонившейся к ней спины. Питер крадется вниз, ему это все не нравится, в доме какой-то чужак, и он может скрывать свой запах. Но почему-то не скрывает свое присутствие. Если только это не мертвец. Мертвецы могут обходиться без запаха. Питер встряхивает головой, силясь понять, как и откуда в нее попадают подобные мысли. Он осторожно отодвигает занавеску и выглядывает на террасу через мутное запыленное стекло. И видит парня, сидящего вполоборота за низким столиком с чашкой в руке. Чувство смутного узнавания одолевает Питера. И он вспоминает. Этот день уже был. Каким-то образом Питер провалился в прошлое, и теперь наблюдает из окна за самим собой. Воспоминание настолько ясное, словно он полностью слился с ним. То лето было скучным и муторным, Питер с переменным успехом бунтовал против собственной жажды к знаниям и юношеских соблазнов, перекидываясь с одного на другое. К тому же Талия постоянно скидывала на него детей, у которых были собственные примитивные потребности, но их тоже нельзя было игнорировать. Но в тот день сестра забрала куда-то всю эту щенячью мелочь, а Дерек еще не вернулся с тренировки. Новая книга из семейной библиотеки была нудной, и Питер тихо ненавидел автора, но упрямо продирался сквозь нагромождение ненужных текстовых конструкций. И действительно, потрепанная серая обложка старого томика тут как тут, выглядывает из-под диванной подушки. Наконец Питер решает выйти и поздороваться с собой, как бы глупо это не звучало. - Привет? – Питер смотрит в собственные глаза, в которых еще нет ни утраты, ни сумасшествия. Думает, что молодость – это так прекрасно. - Ага, прекрасно и очень изнурительно, - учитывая, что он болтает со своей юной версией, не так и удивительно слышать ответы на собственные мысли. – Хреново выглядишь, старик. Только не начинай рассказывать, что ты еще в строю. - Ну конечно, все, кто старше двадцати уже воняют ладаном, - смеется Питер. – Подскажи мне, я брежу или умер? - Пока бредишь, но скоро умрешь, если не остановишься. - Тогда хорошо, что я уже остановился. - Ты так думаешь? – он подливает себе кофе из турки, но смотрит внимательно, Питеру в глаза. – В каком ты должно быть забвении. Здесь помнишь, там не помнишь... Подумай вот о чем. Продолжать не страшно, ты уже это делал. Как и умирать, ведь ты был почти мертв шесть лет. Довольно долго, чтобы привыкнуть. Но если ты остановишься, то будешь убивать тех, кто этого не заслуживает. Даже тех, кого любишь. Однажды найдешь его тело в пруду, и этого будет уже не исправить. Ты забыл, что ты безумен? Неуправляем, опасен. И жесток. Посмотри, что ты уже сделал. - Я не понимаю, я ничего не сделал, - и Питер уверен, что так и есть, но также он знает, что это неправда. - А ты в багажнике посмотри, - он вздыхает, вытаскивает книгу из-под подушки, кладет себе на колени. Питер завороженно смотрит на торчащий из нее мятый фантик закладки. – Возьми трубку, Питер. Дисковый телефон в его руках вздрагивает и разражается противным звоном. От неожиданности Питер выпускает его и просыпается. Он в своей квартире, за окном все еще ночь, и луна гладит его по щеке своим бледным холодным светом. Можно протереть глаза от бредового сна и перевернуться на другой бок. Но что-то не дает ему покоя. В багажнике... Питер вскакивает, натягивает футболку и штаны, влезает голыми ногами в ботинки, не зашнуровывая их. Хватает ключи с крючка на стене и бежит вниз, на парковку. Тело медсестры в багажнике определенно уже мертво какое-то время, но еще не воняет. Я это сделал. Когда я это сделал? Вот так, хотел убить и убил. Сомкнул руку на ее шее и сжимал пальцы, пока не услышал характерный хруст. Но Питер не помнит, и это пугает его. Что еще он мог сделать такого, что его больной разум от него скрыл. Волк на периферии сознания молчит и притворяется дурачком. Забвение. Наивно было полагать, что все закончится само собой. Что каким-то чудесным образом он излечится и сможет жить как все нормальные люди. Позволить себе любить мальчика и обладать им, совсем не опасаясь однажды вонзить клыки в его нежную шею. Думать, что эта любовь спасет его как в какой-нибудь детской сказке. Расколдует, превратит из чудовища в прекрасного принца... Питер захлопывает багажник и стоит, опираясь на него и мечтая немедленно проснуться от этого кошмара. Но нельзя проснуться от жизни, какой бы поганой она вдруг не представилась.