Перманентное искажение

Знаете ли вы, где пропадает ваш кот, когда уходит из дома?

На всякий случай справьтесь у соседей из дальних домов,

нет ли у них кота того же размера и окраса

Терри Пратчетт «Кот без прикрас»

В бирюзовой от цветения стоячей воде плавает одинокий лист. Он делает круг, другой, и еще один. По спирали. Пахнет затхло и гнилостно. Пахнет смертью, которая уже совершена. Высокая трава растет у берега, поднимается из воды, ее кончики острые как зубья и сухие. Волк рассматривает свое отражение, черное, вздыбленное, загнанное. Его глаза еще горят, он безумен. Безумен. Этот огонь невозможно погасить, пока не прогорит все, что человеческое в нем. Пока не умрет все живое, как оно умерло и превратилось в пепел посреди их старого дома. И даже после будет просить только о смерти. С клыков срываются капли, еще теплые, и бирюзовый смешивается с красным. Кровь так остро ощущается на языке, сладкая, такая дурная. Как и тонкое тело, что лежит в воде и не двигается. Обнаженное и бледное, с уже чернеющим рваным узором поперек шеи. Волк заходит в воду, чтобы посмотреть в раскрытые и остекленевшие глаза. Видит в них себя человеком и скидывает шкуру. Нет. Руки холодные, скоро они начнут коченеть. И на грани волчьего слуха ни удара сердца. Нет! Только тишина. Питер дотрагивается до губ, они так непривычно сомкнуты. Я не мог... Он опускает лицо в воду и хочет остаться в ней навсегда. Захлебнуться. Но выныривает и закашливается. По-волчьи отряхивается от воды и от морока. Пытается отделить свою личность, обособить ее. В глазах все еще мутно со сна, в них красная пелена крови, ускользающая бледность чужой кожи. Остаточный страх сжимает все тело судорогой, кости ломит от слишком резкой трансформации. Вода обжигающе холодная, несмотря на то, что он провел в ней какое-то время и должен был привыкнуть. Питер встает, осматривая себя в черном зеркале пруда. Ищет следы крови на губах, ищет мертвое тело на илистом дне. Он один здесь. Лишь безумный волчий сон, который испаряется на утреннем свету. Но Питер отчетливо понимает то, что никогда всерьез не обдумывал, не так. Я могу навредить мальчику. Могу убить его. Волк настолько не в себе, что для него нет разницы, обладать мальчиком или растерзать его хрупкое нежное тело. Это знание страшное и больное. Но такое же реальное, как то, что он стоит обнаженный посреди леса. И не помнит в какой момент ночи волк пришел и забрал его сюда. Я должен отступить, должен забыть об этом. В серой дымке рассвета лес кажется потусторонним, ненастоящим. Он идет среди деревьев обратно по волчьим следам. Мысленно тянет за тонкую свежую ниточку связи и находит своего маленького щенка. Он такой юный и теплый, его сон спокоен, его душа еще чиста. Питер греется этим забытым ощущением кого-то живого. Скотт еще не понимает, что с ним происходит, не готов это принять. В его неумной голове совсем другие мысли, не о исполненном желании, не о том, что он получил. Не о том, чем придется расплатиться. Но столько чувств, которые набросились на его детское существо. Победа, соперничество, мнимое признание. Девушка, которую он получает так легко и даже не задумывается, почему. Арджент. Не то, чтобы он когда-то забывал. Но это имя все равно хрустит на клыках, как стекло, врезается в десна. Это имя пахнет дымом и мертвечиной. Жжет как серебро. Питер отгоняет это на время, сплевывает как горькую слюну. Не та девушка. Волку все равно, одна семья уничтожена, другая должна за это ответить. Невинность — это такое эфемерное понятие, оно такое легкое, как пыльца с крыльев бабочки. Для каждой по своей игле. Каждому по холодной землистой постели. Наблюдая, он не мог не заметить. Не мог не почувствовать за собой прозрачного шлейфа вины, почти неосязаемого за восторгом обретения связи. Его умный мальчик догадался обо всем так легко. И также легко отошел в сторону, остался один. Трудно было игнорировать его вялотекущую печаль под ленивым покрывалом из надоевшей клавишной партии. Тонкое лезвие беспокойства, дымный холодок страха. Его большое и теплое, как вязаный плед, ощущение заботы, которую Скотт отвергал, а мальчик не мог насильно навязать. И с каждым шагом назад будто становился все меньше и меньше. Подслушивая, как они ссорятся в комнате мальчика, Питер старательно игнорировал летящие в него как шквал стрел детские эмоции. Они не были направлены на него, но попадали прямо в сердце, где и так не было живого места от проклятой доброты. Питер находит свою одежду под лестницей, садится на ступеньках, закрывает глаза. Медленно освобождает разум от волчьих мыслей, возвращается во вчера. Чтобы вспомнить ледяную мертвую руку сестры на своей расчерченной шрамами щеке. Вот почему он сошел с ума чуть более, чем обычно. Он ждал мальчика весь день, но тот так и не пришел. Его голос не заполнил дом, не оживил, не прогнал призраков. И тогда с опустившейся темнотой она выползла из-под лестницы как змея и притаилась напротив, издевательски улыбаясь. Все они приходили раньше, но она – никогда. Питер думал, что этого и не произойдет и радовался, насколько можно было назвать радостью мысль о том, что проводишь ночи с неполным составом мертвецов. Она была другой, не требовала, не обвиняла. Лишь молчание и притворная нежность холодной ладони. Но потом... Ты сломан, Питер, и слаб. Сломаешь и его. Подобно игрушкам, что ломал в детстве. Пальцы сжались, впились в щеку, это обездвиживало, возвращало туда, где он был полностью беспомощен. Думаешь ты альфа? Думаешь это твое? Хочешь его? Она подбиралась вплотную, скребла ногтями щетину, скалилась в мертвой беззубой улыбке. Ты уже горел, и все еще тлеешь. Давай, позволь еще одному ребенку погибнуть... Питер отшатывается от этого яркого воспоминания, сидит некоторое время, вцепившись в свою рубашку. Волк пытался спрятать это, но он вытащил наружу, позволил этому опять быть. Позволил этому полностью затопить свое сознание. Уже в своей квартире, наскоро ополоснувшись и переодевшись в чистое, ему удается немного прийти в себя. Он думает, увидит ли еще мальчика, придет ли он. Или же исчезнет, как и собирался. Питер так привык к этому, перестал напоминать себе, что это закончится. Он правда пытается сместить ракурс на свои дальнейшие планы. Но раз за разом словно в наваждении возвращается к ломкому образу, который себе составил. И злится на себя за то, как нуждается в этом. Как падает в это и растворяется при любой удобной возможности. Хочет то забытое в прошлом, похороненное, но такое отзывчивое и уязвимое в сейчас. Не возвращайся, не позволяй мне. Сообщения на автоответчике короткие, не особо информативные. Питер и так знает, что полиция нашла Лору, и что все еще ищет ее вторую половину. Не найдут, еще рано. Он сминает в руке небольшой листок со списком, написанным аккуратным почерком его племянницы, думает, выбирает. Гораздо больше его интересует, почему никто не пришел. Шесть лет назад все предпочли забыть, но сейчас как будто должен кто-то заинтересоваться. Ардженты вернулись в город, они будут охотиться. Как скоро они вычислят Скотта? Питер думает, что довольно скоро, если он продолжит в том же духе. Что ж, это преподаст ему урок. Еще несколько дней он ждет, затаившись. Они не могли не почувствовать этот разрыв, не могли не озаботиться, почему их сестра не связывается с ними. В конце концов они придут. И Питер предвкушает это так же сильно, как и не хочет этого. Осталось ли что-то там? Будут ли они совсем чужими, или он сможет почувствовать хоть немного этого забытого. Ощущение семьи. То, что тянет его в прошлое, где он был нормален, был собой. Нет, это не вернет его туда. Ничто не способно вернуть. Где-то далеко щенки выросли и позволили себе забыть о нем. Ничего, он напомнит. Он ждет терпеливо, почти позволяя себе оставить это. Пока вдруг не чувствует знакомый аромат нервозности, перемешанный с химическим привкусом фруктовой жвачки и теплым – свежей выпечки. Мальчик идет к дому. Волк бесится, учуяв его, хочет больно и обидно цапнуть. Потому что был оставлен, был брошен. Уходи, тебе не следует здесь быть. Здесь только смерть. Но мальчик не может этого услышать. А Питер словно цепями прикован к своему месту на чердаке, к этому проклятому дому, в котором сам запер себя как в темнице. Не может отказать себе побыть в этом еще раз. Это так притягательно и неотвратимо. Сладко, как звук маленького сердечка, как запах запеченных вишен и сливок. Ужасно, как желание прикоснуться. Присвоить это тепло. Мальчик и раньше приносил еду, которую готовил, но в этот раз как будто стесняется. И Питер так хочет заверить его, что каждый раз это хорошо и желанно. Но позволяет себе только тонуть в чужой болтовне как в болоте. Почти как тот умалишенный идиот* из романа Маркеса, но мальчику, слава богу, не двенадцать. Он словно выпадает из реальности, теряется, зрение переходит в красный диапазон. Пока не очухивается как от дурного сна, услышав резкие запахи тех, кого он практически забыл. Они ощущаются другими, взрослыми... и незнакомыми. Здесь в этом доме ожидание становится конечным и бессмысленным. Глядя на племянников, Питер думает, что ничто в них не будет тянуть его назад. Дерек выглядит опасным, и на короткое мгновение кажется, будто он может причинить мальчику боль. Но тот прекрасно справляется с этой нелегкой задачей без чьей-либо помощи. Кучей разных непреднамеренных способов... Пожалуй, невозможно было быть готовым к такому повороту событий. Нельзя спуститься туда, нельзя выдать себя. Питер может маскировать свой запах, но слух оборотня в любом случае работает отлично. Он может только наблюдать. Волк беснуется, когда Дерек прикасается к мальчику. Не смей трогать. Не смей забирать его боль. Он наш, и все в нем наше. Опять бессилие. И злость, и чувство вины. И невозможность утешить мальчика, переубедить его. Чтобы он перестал источать эти ужасные эмоции. Разочарование, обида, ненужность, одиночество. Отчуждение. Неразумно, но обдумывать некогда. Ему нужно быть в больнице до того, как в палату зайдут посетители, которые действительно захотят это сделать. Питер ждет, пока машина не отъедет от дома достаточно далеко, и бежит так быстро, как может. Он в состоянии проделать весь этот путь в шкуре, но еще светло, и эту заманчивую мысль приходится отбросить. Ведь он все равно не успевает добраться до больницы раньше них. Потому что всегда прячет машину подальше от дома, чтобы не вызвать ненужного любопытства. И после едет на расстоянии, чтобы чужое волчье чутье не подсказало, не выдало преследования. Дерек и Кора задерживаются вместе с мальчиком на первичном осмотре, это дает дополнительно время. И только потом, подслушивая их неловкий разговор, он понимает. Никто никогда не приходил по одной простой причине. Они не знали, что можно прийти. Лора сказала им, что он мертв, как и все остальные члены их семьи. Знает ли вообще хоть кто-то? Знают ли Ардженты? Или его заведомо похоронили. Питер подходит к зеркалу в своей палате, рассматривает свое обезображенное лицо и не может удержаться от смеха. Беззвучного больного смеха, под которым нарастает волна ярости. Жаль, что нельзя убить Лору еще раз, сделать это осознанно и с наслаждением. Тогда у него была одна простая цель – забрать силу. И его безумный волк хорошо с ней справился. Какая ирония. Он сминает лицо в руках, хочет снять его, как ненужную маску. Все это время он в действительности был совершенно один. Медленно гнил, застыв во времени, в абсолютном ничто. Может быть потому к нему и приходят мертвецы, что он один из них. Ходячий труп, не удостоенный церемоний прощания и даже заросшей надгробной плиты. Как и кого теперь за это наказать? Вот и сошелся пазл, последняя деталь встала на свое место. Скоро придет время и ему стать целым. На периферии сознания эмоции Скотта ощущаются уже более спокойно. Как быстро он переключился с желания защитить мальчика на чувство общности. Разделил угрозу на исходную и направленную, и быстро приспособился к ситуации. И вот уже радуется, что встретил других, похожих на него, имеющих необходимые ему ответы. А потом все это стирается нахлынувшей волной восхищения мальчика, он так бесхитростно и открыто восторгается ситуацией, в которую попал и волками, которые теперь его окружают. Тебя всегда так тянет к тому, что может тебя убить? Питер чувствует, как мальчик очарован оборотнями, их инаковой сутью, их животным естеством. И пытается подавить в себе поднимающуюся черную и вязкую ревность. До этого момента он был единственным, особенным, а теперь стал почти обычным. Но эта чистая радость такая светлая и невинная. Мальчик отдает ее настолько естественно... Но быстро погребает себя под бетонной плитой вины, когда в кабинет заходит его отец. - Просто немыслимо, Стайлз, что на этот раз? Ты подрался? – вместо упрека в голосе шерифа отчетливо угадывается беспокойство, забота и безграничная отцовская любовь. Это поражает Питера каждый раз в нем. - С дверным косяком, - отвечает за него Дерек, он вероятно улыбается. - Мелисса сказала, что у меня нет сотрясения, так что я в полном порядке, пап. Тебе не обязательно было приезжать. Никакой опасности для жизни Стайлза, - это звучит довольно смешно, учитывая обстоятельства. – Просто зависаю с друзьями в больнице. - Ну конечно. Ты уже записан на обследование. - Пап, это всего лишь синяк! Прикасаясь к холодной больничной стене, он все-таки переключает внимание. В его планах все виделось совсем иначе. Питер знал, что убийство Лоры приведет к тому, что племянники вернутся в Бикон Хиллс, но совершенно не рассматривал такого стечения обстоятельств, при котором все эти люди окажутся в одной комнате. И точно не желал их дальнейшего контакта. Но повлиять на что-то было уже невозможно. Мальчик был без ума от возможности общения с сверхъестественными тварями, а Скотт отчаянно нуждался в наставнике, не мог ждать. Питер возвращается в дом, но вечером легко накидывает шкуру и снова его покидает. Он говорит себе, что не собирается никого убивать, просто хочет удостовериться. Волк считает иначе, и в каком-то смысле он более честен с собой. Темнота скрадывает звуки на безлюдной парковке, где водитель собирается закрыть школьный автобус и отправиться по своим делам. Волк обходит с другой стороны и ждет его у выхода. Он все еще в ярости, которая копится на кончиках когтей, сочится слюной между клыками. Когда человек появляется в зоне видимости, глаза застилает красная пелена. Человеческие тела такие мягкие, ткани легко рвутся, когда сжимается волчья пасть. И кости легко ломаются от удара о землю. Кровь горячая, но старая и совершенно невкусная. Даже в своем безумии волк осознает, что в этом мало удовольствия. Все это недостаточные мучения за шесть лет отвратительного небытия. Не тот человек. Поэтому он останавливается и не добивает. Лишь оттаскивает тело с парковки, оставляя грязный кровавый след. И видит Скотта, которого привела связь, и который теперь парализовано стоит возле автобуса, неспособный ни сбежать, ни очнуться. Волк приближается и легонько кусает его за ногу, а потом наблюдает, как щенок резво улепетывает. Уже глубокой ночью он забирается в собственную квартиру через открытое заранее окно, держа в зубах пакет. Спрыгивает на пол и наконец скидывает шкуру, но не волчье безумие. Его еще потрясывает от всех этих нехороших чувств. Чужая кровь на руках запеклась, и хочется смыть ее. Питер смотрит на тарелку с пирогом и понимает, что не в силах с этим справиться. Это настолько приторное чувство, от него сводит скулы. Пирог такой сладкий, отвратительно, великолепно. Я не смогу остановиться. Слишком хочу этого. Здесь одуряюще пахнет мальчиком, его нервозными пальцами, которые смешивали это тесто, трогали эти ягоды, взбивали эти сливки. Какими бы они были под горячим прикосновением губ? Насколько бы быстро билось это сердечко, если сосчитать языком пульс под подбородком? Насколько станет чувствительной эта кожа если... Прекрати. Его даже здесь нет. *** Водитель автобуса умирает в больнице, но охотники и так уже понимают, что в Бикон Хиллс опять завелся оборотень. Иначе не притащились бы всем семейством. И наконец-то в город возвращается и Кейт. Питер ждал этого, и радостно пошел поздороваться. Но она почему-то не оценила. Одного взгляда на это шлюшье лицо было достаточно, чтобы волк взбесился окончательно. Но еще не время и не место, поэтому он смог удержать животный порыв и отступить. Дни растягивают после этого, становятся неправильными. Иногда Питер чувствует, как Скотт тянется к нему по связи, ищет его и зовет. Как он боится своего естества и своего альфы. Но волк в нем хочет объединения, признания. Присутствия. Это терзает его юный ум и пугает. Даже с учетом того, что Дерек проводит с ним время и пытается его тренировать, этого недостаточно. Питер знает, как он нуждается. Но кто знал, что племянники наткнутся на щенка до того, как он сможет наладить с ним контакт. И теперь надо как-то временно разъединить их. У Питера есть на этот счет некоторые мысли, но они пока не оформились, не приобрели четкие очертания, которым можно было бы следовать. Он осознает, что мальчик занимает почти все его внимание, отвлекает. Умудряется это делать, даже не появляясь в старом доме и не заполняя его своим бесконечным голосом. Теперь он разговаривает с другими, доволен их обществом, больше не приходит... Дерек как будто пытается позаботиться о мальчике, это раздражает. Просит его не ходить в лес, разрешает приходить вместе со Скоттом, пускает его в их с Корой квартиру. Питер не знает, есть ли там мертвецы или демоны, которых надо выгнать. Или племянник просто ведет себя как человек, который подобрал на улице маленькое пищащее животное и теперь готов нести ответственность. Питер чувствует себя так, будто его обокрали. На пятый день этого бесконечного наблюдения он так измотан, что ему все равно, придут ли мертвецы, будут ли что-то говорить. Вместо того, чтобы следовать плану, он проводит время за чем? Опять подслушивает чужие разговоры, истязает себя всеми этими эмоциями. Для чего? Чтобы убедиться, что так будет лучше? Чтобы захотеть все отменить? Чтобы волк кусал себя за хвост в бессильной ярости? Быть голодным и несчастным... Всего один раз. Питер обещает себе, что всего один раз приблизится и забудет об этом. И наваждение развеется как утренний туман. Бесшумно забираясь по стене, он уже думает, что это плохая затея. Свет от настольной лампы уютно рассеивается по комнате, а мальчик сидит на кровати, скрестив ноги, спиной к окну, даже не подозревая, что за ним может кто-то наблюдать. Слушает что-то непривычно тяжелое в своих наушниках и бездумно листает новости на своем ноутбуке. От него исходит какая-то туманная тоскливость. Питер следит за пальцами, которые отбивают раздраженный ритм по покрывалу. Мальчик долго не ложится, пока отец не заходит к нему и не напоминает, что здоровый сон в его возрасте необходим. Вместе с ним комнату окутывает всепоглощающей заботой. Это заставляет мальчика кивнуть и захлопнуть крышку ноутбука. Питер слушает, как он возится, переодеваясь в пижаму, щелкает выключателем и закутывается в одеяло. И ждет, неосознанно замерев, пока сердцебиение его не становится ровным, а дыхание глубоким. Сон мальчика спокойный и крепкий, как у ребенка, который вдоволь набегался за день. Что ж, это практически так и есть. Питер осторожно забирается в окно и подкрадывается к кровати. Только сейчас он осознает, что никогда не видел мальчика настолько близко, и это метафорически выбивает у него землю из-под ног. Волк в нем бьется о клетку человеческого тела в попытке вырваться и присвоить. Это наше. Мы нуждаемся в этом. Да, но почему? Что такого в этом нескладном пока еще мальчишеском теле? Чем оно отличается от других? Питер пытается препарировать свою потребность, но ответа нет. И возможно никогда не будет. Что если это одна из тех вещей, которые происходят в твоей жизни просто так, без какой-либо видимой причины. Однажды просто появляется мальчик, и вот ты уже не можешь без него жить. И это такое беспомощное, такое жестокое и желанное. Так похожее на смерть. Но он такой живой, такой теплый и нежный. И такой умиротворенный сейчас, когда мысли не переполняют его голову и не превращаются в слова с бешеной скоростью. Питер думает, что другой возможности может и не быть. Присаживается на край кровати и с каким-то затаенным страхом дотрагивается до лба мальчика. Там уже нет боли, только небольшая ссадина. Он очерчивает пальцами овал лица, и вздрагивает от появившейся на нем улыбки. Наклоняется, чтобы рассмотреть ее поближе, запомнить. Только для этого, ни для чего более. Боже, я должен бежать отсюда. Питер чувствует на своем лице чужое сонное дыхание, он так близко, но это совсем не отрезвляет. Особенно, когда руки мальчика вдруг обхватывают его и тянут на себя. Это почти парализует его на какое-то время. Прикосновения кого-то живого так ранят. Даже через одежду это ощущается настолько ярко, что кожа зудит. Питер в ужасе пытается понять, проснулся ли мальчик, задерживает дыхание, потому что их губы практически соприкасаются. Почти задыхается, осознавая, насколько это интимно. И успокаивается, не услышав изменений в сердечном ритме. Интересно, кого он там обнимает в своем сне? Он осторожно отцепляет руки мальчика от себя, но тот внезапно протестует, бессвязно бормочет. - Опять-отталкиваешь... – его лицо приобретает обиженное выражение, такое детское. – Злобное-вредное-ты-... чудовище... что-я... тебе сделал... – вдруг его тон становится осмысленным, и Питер отступает к окну, выбирается из комнаты. – Это обидно... Что ты себе думаешь? Что я скучаю тут по тебе? Конечно я ску... Вот дерьмо, опять, - и очевидно просыпается окончательно. Слышно, как он откидывает одеяло и загнанно дышит. – Дерьмо, - мальчик встает, подходит к окну, и Питер прижимается к стене. – Прекрати это свое дебильное джиннское колдунство, слышишь? – говорит он ночной улице. – Ты же знаешь, что я не могу к тебе прийти! Нечего было призывать в город шизанутого оборотня, который убивает людей. Мог бы и выйти ко мне хоть раз, а не быть таким заносчивым мудаком... Что вообще происходит между нами? – несчастным голосом спрашивает он и отворачивается от окна. Абсолютно ничего хорошего. - К черту! Не могут же они сторожить меня даже ночью! – мальчик хватает толстовку, просовывает руки в рукава, пытается влезть в джинсы и застывает посреди комнаты. Садится на кровать и скидывает одежду на пол. – Что я делаю... Готов побежать в лес один посреди ночи из-за дурацкого сна. Как же это жалко. Ох, сладкое сердечко... Питер дожидается, когда мальчик снова уснет, чтобы еще раз взглянуть поближе на его спокойное лицо. И забрать толстовку.