Ты главное помни
Тоска когда-то пройдет
Просто послушай
Меня, мой друг
Автоспорт - Береги себя
Цзюнь У уродлив.
И этот факт ему прекрасно известен.
Он не понимает, как Мэй Няньцин может смотреть на него и не кривиться от отвращения. Как тот каждый раз наоборот впивается в него взглядом, будто бы видит что-то прекрасное. В такие моменты его хочется схватить за грудки, сжать жесткую ткань одежд и неплохо так встряхнуть, вопрошая, что такого прекрасного Наставник Сяньлэ и бывший Советник смог увидеть. И мужчина понимает, что Мэй Няньцин позволит ему это сделать.
И за грудки себя схватить.
И встряхнуть.
Даже ударить даст, если это принесет в душу “его дорогого Высочества” какие-то положительные эмоции.
Возможно, даже что-то ответит, а не промолчит, упрямо поджимая губы, будто бы у него спрашивают очевидные вещи. Словно Цзюнь У вопрошает, почему трава растет, а солнце светит на небе. И так понятно ведь!
А в душу этого самого Высочества уже подобное закрасться вряд ли сможет, ведь он состоит из одних лишь негативных. Пропитан ими, будто бы земля водой после дождя. У него они через край выливаться готовы. И чужое обожание, чужая любовь лучше не делают.
Цзюнь У ведь знает, что ни первого, ни второго не заслуживает. Потому что разве может быть иначе?
Уже не принц, не небожитель и даже бедствием считать его сейчас - та еще шутка. Разбитый на уродливые осколки, весь состоящий из заплаток и сделанных на скорую руку стежков.
Смотреть противно. Ему на себя уж точно, хотя, казалось бы, надо было привыкнуть за столько лет. Но от маски идеального Владыки избавиться сложно, ведь носилась та слишком долго. Поэтому мужчина гадает, что такое происходит в голове бывшего советника. О чем тут думает, смотря на "своего принца"?
Не может же он на самом деле, после всего ими пережитого, любить его?
После заточения на горе Тунлу у бывшего небожителя обнаружились пагубные привычки. Если быть точнее, так считает Мэй Няньцин, самому же мужчине глубоко плевать. Конечно, вслух тот ничего не высказывает, но Цзюнь У не настолько глуп. Все видит по чужим глазам.
Он вообще никак не считает. Ему часто хочется просто умереть, разве дойдешь с такими мыслями до какого-то там самоанализа?
Цзюнь У стал отвратительно задыхаться. Особенно по ночам. Панические атаки, о которых даже думать лишний раз тяжело, вот только факт их наличия игнорировать попросту не получается. Слишком часто те случаются.
Особенно в те ночи, когда снится прошлое, а снится оно всегда. Невозможно провалиться в небытие, не видя гибели Уюна, не видя лица Мэй Няньцина. И глупо задавать самому себе вопрос, откуда там вообще оно появилось. И дураку понятно, а он, опять же, не дурак, хотя сомнения в этом иногда имеются. Вслух же звездочет никогда бы не произнес ни подтверждения, ни отрицания, поэтому догадки - единственное, что есть у бывшего небожителя. Да и сам он прямого вопроса не задает, ответ услышать как-то
страшно не хочется.
Возможно еще, что было то из-за канг, которые чернильными пятнами расположились на его шее, запястьях и лодыжках, лишая божественных сил. Делая обычным человеком, просто отвратительно-бессмертным. Бессмертие - тоже своего рода проклятье, просто осознаешь это не сразу.
Каждый раз после таких снов мужчина просыпается в холодном поту и понимает, что не может ни вдохнуть, ни выдохнуть, а легкие жжет, будто бы в те лаву залили. И каждую кость, каждую чертову косточку, тянет и пронзает боль, отчего единственный вариант справиться с этим состоянием - свернуться, уткнуться мокрым от пота и слез лицом в подушку, и начать ждать. Желательно, смерти, потому что жить, по сути, не хочется.
Но приходится, ведь удавиться не получится.
Цзюнь У начал ковырять пальцы. В мясо. Он стал отдирать заусенцы, без необходимости чесать до крови руки прямо поверх шрамов, и это, казалось бы, даже помогает.
Те становилось не так сильно видно.
И от этого будто бы немного легче.
Отсутствие зеркал - прекрасная вещь, потому что на свое отражение смотреть бывший принц откровенно не готов. Ему страшно, очень банально и глупо. Чувство это жалкое и отвратительное, присущее только слабым людям.
Хотя этим самым слабаком он сейчас и является.
Благо, что оно убирает необходимость натягивать на уродливое лицо улыбку. То покрыто шрамами, они спускаются ниже и примерно на третьем верхнем позвонке начинают комбинироваться с ожогами. На теле Цзюнь У, кажется, нет даже миллиметра ровной, гладкой кожи, по которой было бы приятно провести пальцами. Она вся неровная, мерзко бугрится, и руку хочется одернуть.
Мужчине уж точно.
К себе прикасаться нет желания совершенно.
Засыпать страшно, но без сна это тело существовать не может, поэтому бывший принц Уюна просто сидит на кровати. С момента заточения прошло уже около… тридцати лет. Каким-то образом Мэй Няньцину удалось достать разрешение для белого бедствия покидать гору и выходить на прогулки. Жаль только, что сил на это нет никаких.
И Цзюнь У, привыкший, казалось бы, к одиночеству за столько веков, сейчас живет лишь ради того, чтобы услышать один-единственный голос. Не отвратительно ли? Безликий Бай, самый могущественный из четырех великих бедствий, сейчас трясется, сидя на кровати, потому что ему приснился очередной кошмар.
– Мое дорогое Высочество? – голос заставляет мужчину вздрогнуть и крепче сжать руки, потому что он не услышал.
Не услышал шагов.
Не услышал дыхания.
И прямо сейчас не может разглядеть нормально человека, который к нему идет. Лишь расплывчатую фигуру с плывущими то туда, то сюда очертаниями. Она раскачивается подобно хлипкой лодке на ветру.
И все из-за оглушающего шума крови в ушах, из-за чертовой пелены стыдливых слез.
Цзюнь У не отвечает. Он вообще редко что-то говорит, лишь слушает. Но Мэй Няньцину это и не надо, казалось, было. Тому был приятен сам факт того, что он может находиться рядом со своим принцем.
Мужчина отворачивается, потому что сердце мерзко замирает в груди. Он смотрит в сторону и вниз, ведь даже в обычное время слишком уродлив.
Он знает, он видел себя. А на фоне советника вовсе похож на Цоцо, сына Фэнь Синя. Да даже пострашнее будет. И являть лик, более уродливый, чем обычно, совершенно не хочется.
Мэй Няньцин ступает теперь шумно. Он шуршит тканью одежд, нарочито громко ставит на хлипкий столик какую-то еду, и лишь затем подходит ближе, будто бы до этого давал некоторое время привыкнуть к своему присутствию.
Будто бы Цзюнь У - чёртов зверек, какой-нибудь дикий котенок, которого можно с легкостью спугнуть одним неверным движением. Ну разве не смешно? Мужчине хочется засмеяться, но с губ срывается лишь хрип, и те криво изгибаются. И точно делают его лицо еще хуже, уж лучше то будет расслабленным и кожа, испещренная шрамами, не будет натягиваться.
– Мое дорогое Высочество, вам снова приснился кошмар? – шепчет Мэй Няньцин, аккуратно протягивая руки. – Сколько вы уже не спите?
Мужчина не знает, ведь палочки благовоний для измерения времени зажигать не додумался. Да и зачем? Глупо все это. Время сейчас - вещь относительная и абсолютно ненужная, когда дни настолько похожи, что сливаются в один сплошной. Кошмары, боль во всем теле, ненависть к себе. Хуже становится в моменты, когда советника нет рядом. Тот ведь не может… не может вечно находиться вблизи “своего высочества”. И от этого факта даже грустно.
Мэй Няньцин - центр мира для Цзюнь У сейчас. Даже весь он.
Но Цзюнь У для того не факт, что является чем-то подобным. В подобное хочется и не хочется верить одновременно. Сердце отвратительно мечтает о «да», а разум кричит о «нет», ведь звездочёт заслуживает лучшего.
– Не знаю… – тихо произносит бывший небожитель, а затем заходится в надрывном кашле, отчего мужчина рядом тотчас же подрывается с места. Боковым зрением некогда безликий бай различает панику на чужом лице, беспокойство, будто бы из-за какого-то кашля “его Высочество” может умереть здесь и сейчас.
Меч Сяньлэ не убил.
Собственные руки - тоже.
И даже от кровопотери не судьба.
А вот кашель да, эта зараза Цзюнь У точно в могилу сведет. Он прямо сидит и видит сейчас свою кончину.
Возвращается Мэй Няньцин со стаканом воды в руках, однако, видя, что чужие дрожат, пусть и сжаты крепко-крепко в кулаки, чтобы этого не показать, и взять тот не получится, садится на кровать рядом.
– Мое драгоценное Высочество… – он чуть склоняет голову к плечу, прядь белоснежных волос выбивается из простой прически. Кажется, он просто стянул те в хвост? Мужчина не уверен, ведь обзор его ограничен. – Позволите? Взгляните на меня, вам нужно попить. Я помогу.
“Нет, не нужно. И ты мне не нужен со своей преданностью, с водой и всем остальным”, – хочется ответить бывшему небожителю, но он прекрасно осознает, что каждое слово - ложь, и ими обмануть не получится.
Хотя отвадить от себя Мэй Няньцина очень хочется, зачем тому якшаться с ним? Трата времени, сил…
Цзюнь У недостоин, и прекрасно это сейчас понимает. Спустя столько лет заточения он сравнивал себя с советником слишком много раз.
И в то же время есть желание привязать того к себе, очень мерзкое и низменное.
Поворачивается мужчина медленно и явно неохотно, потому что ему и правда того делать не хочется, однако звездочету отказывать он как-то разучился. И даже не заметил, когда именно это произошло. Так просто случилось и все. Оставалось лишь принять этот факт, смириться с ним и
жить существовать дальше.
А Мэй Няньцин с радостью свою жизнь на чужую обменял бы, если бы это значило, что тогда его драгоценному Высочеству станет хотя бы немного легче.
Что тогда часть бремени с его плеч уйдет.
Потому что все еще виноват, ужасно виноват перед своим принцем. И уж что, а вина эта не исчезнет никогда.
Цзюнь У хочется, как тогда, крикнуть “убирайся!”, и посмотреть, уйдет ли советник на этот раз. Тоже, как тогда. Возможно, во второй раз будет даже не так больно. Когда он срезал лица, с каждым разом становилось все более все равно. Существовал ведь шанс, что так будет и с чувствами, скрытыми глубоко за ребрами? Теми, о которых думать лишний раз не хочется, ведь иначе станет тяжело
жить существовать, но уже совсем по другой причине.
Мэй Няньцин не торопит, потому что какой смысл? В их руках буквально все время мира, и каждое его мгновение мужчине хочется провести рядом со своим принцем. И плевать, будут его ненавидеть или нет.
Лишь бы позволили быть рядом. Хоть в этот раз звездочет и не собирался уходить даже после тысячного, миллионного “проваливай”. Больше той ошибки он не совершит.
– Спасибо. – шепот и слабая улыбка, когда чужое лицо оказывается ровно напротив лица бывшего советника. В душе же в этот миг поднимается волна облегчения, потому что каждое действие со стороны Цзюнь У - маленькая победа, маленький шажок друг к другу. – Мое драгоценное Высочество…
Обращение это — молитва, в которой все: любовь, боль, отчаяние и действительно мольба обо всем и ни о чем конкретном.
Взгляда Владыка не поднимает, потому что до
истерики страшно увидеть на чужом лице отвращение к своему собственному. Он просто позволяет поднести к губам стакан, подумав, все же берет из рук звездочета тот и начинает пить, стараясь, чтобы свои не дрожали. Либо дрожали, просто не так сильно.
Чтобы хотя бы вода попала в рот и никуда больше.
– Вам приснился кошмар? – слово “снова” в этот раз не звучит, да и спрашивать о столь логичных вещах, наверное, нет нужды. Цзюнь У уж точно так считает. Смысл? Ничего не менялось десятилетия Сейчас тоже не изменится. – Я ходил собирать травы. Попробую новую комбинацию, она должна помочь вам. Думаю, что поможет.
Владыка усмехается, усмешка эта скрывается за гранями стакана, однако вода не бесконечная. Поэтому он просто допивает ту, ждет, пока из его рук заберут это глиняное нечто. Весьма несуразное, потому что сделано самим Цзюнь У. Все же он Бог Войны, а не… лепки.
В этом доме, - в этом их доме, - вообще много самодельных вещей. Тарелки, стаканы, кружки, даже чарки для вина, которого здесь, кажется, отродясь не было и не будет. Зачем они нужны - вопрос, на который Мэй Няньцин ответил как-то “просто так”, мягко улыбнувшись.
– Хотите, чтобы я дал вам попробовать уже сейчас? Мне понадобится где-то… два часа. Или вы ляжете спать?
Иногда Цзюнь У кажется, что этот звездочет беспросветный дурак, потому что разве не видно, что бывшее бедствие с радостью отказалось бы от сна, если бы была такая возможность? Непонятно, на что советник вообще надеется.
– Подожду, – однако срывается с губ, ведь “высочество” и правда готово подождать, ведь ждать придется Мэй Няньцина. Правда знать тому об этом совершенно необязательно, в этом факте мужчина сам себе признается нехотя и крайне редко. Когда очень плохо. Прямо как сейчас, например.
Яркая, подобная солнцу, улыбка служит ответом. Невольно Цзюнь У думает, что так звездочет улыбался бы даже в случае отказа, ведь то будет от “его драгоценного принца”.
Думает и невольно хмыкает, потому что никакой он не драгоценный и не может им быть.
Так, сломанная железяка, которую давным-давно пора выбросить. Даже переплавить не получится. Однако Мэй Няньцин похож на какого-то барахольщика, иначе как объяснить отсутствие мужчины где-то среди груды остального мусора? Там, где ему было бы самое место.
***
Для Мэй Няньцина Цзюнь У самый прекрасный. С каждым своим неровным шрамом, концы которых похожи на хвосты комет. Он считает, что чужое лицо - самая настоящая звездная карта. Мужчине нравится целовать каждую белую полосу, пока их обладатель уязвлено хмурится, будто бы его сейчас хотят мечом снова проткнуть или что еще похуже. Хотя, пожалуй, уж чего, а меча его драгоценное Высочество уж точно не боится.
Для Мэй Няньцина каждый ожог на чужом теле - не символ уродства. Он проводит по ним кончиками пальцев, откровенно боясь причинить боль, пусть и знает, что та - простой фантом, появляющийся обычно либо перед дождем, либо после кошмаров. Звездочет чувствует подушечками каждый бугорок, а затем прослеживает ту же дорожку, но уже своими губами.
Его драгоценное Высочество, лежащее под ним на кровати, вновь хмурит брови и задыхается, но, к счастью, уже не из-за страшного сна. Бывший советник хочет прогнать каждого монстра из чужого сознания, оградить и защитить.
Сделать то, что он не сделал до этого.
Когда решил позорно убежать.
Грудь Цзюнь У сжимают тиски, в носу мешаются запахи от трав, чая и мазей, а еще масла. Каждый пункт Мэй Няньцин делал сам, и этого факта становится даже как-то дурнее, пока тот уже в, кажется, сотый раз исследует его тело. То хочется прикрыть чем-нибудь. Спрятать сначала под тканью одежд, затем - под одеялом, а после под пологом кровати, запереть дверь в комнату и остаться в таком состоянии навечно. Однако ни одного пункта нет в полной мере. Из одежды лишь несколько нижних комплектов да пара одеяний, больше похожих на облачения монахов. По сравнению с этим даже ставшее извечным белое ханьфу Се Ляня кажется предметом роскоши. Одеяло вовсе валяется где-то на полу, скинутое то ли Мэй Няньцином, то ли самим Владыкой. А балдахина здесь вовсе отродясь не бывало.
Цзюнь У хочется почувствовать новый поцелуй на своих кривых, отвратительных губах. Он знает, что верхняя у него сейчас неправильной формы, не той идеальной, какой была до этого, буквально жизнь назад. Сейчас она мерзко изгибается, и думать об этом сейчас - какой-то идиотизм, однако не делать этого мужчина не может.
Он вспоминает о каждом несовершенстве своего тела очень методично.
Рассеченная правая бровь, от которой к виску, а затем вниз к щеке тянется шрам. Самый длинный из всех остальных на его лице. Самый давний и глубокий, который бывший принц Уюна сделал первым. На лбу всего один, что даже удивительно. Затем идет следующий, пересекающий ровно посередине, через нос. Третий - на подбородке, переходящий на шею рваными линиями. И последний пересекает губу, делая её такой, какая она была сейчас.
Омерзительной.
Но даже такую Мэй Няньцин целовал. И делал это нежно, словно та наоборот была самой прекрасной на свете. Поэтому вполне ведь логично, что такой поцелуй хочется ощутить вновь? Вот только сказать вслух об этом - дело совсем другое. Цзюнь У до сих слегка в шоке с положения дел в их отношениях. Он не против, то ведь происходит с его
любимым советником, но небольшое недоумение присутствует.
– Мое драгоценное Величество, – шепот между прикосновением губ к уродливой коже. – Мой принц. – движение по обожженному участку, вызывающее предательскую дрожь.
Владыка прикусывает подушку и тычется в нее лицом, пока Мэй Няньцин поет чуть ли не серенады о любви его спине. Как на ту вообще можно смотреть с таким выражением? Мужчина специально отвернулся, чтобы того не видеть, однако улыбку буквально
чувствует, легче от этого не становится.
– Самый прекрасный. – с этим нестерпимо хочется поспорить, и Цзюнь У мычит, ощущая вслед едва различимую усмешку. Кажется, будто бы его реакция лишь придала советнику сил. Того до безумия сильно хочется заткнуть, занять чем-нибудь этот болтливый рот, который, казалось, совсем разучился закрываться за прошедшее время.
Боль - часть жизни бывшего бедствия, она - его неотъемлемая часть. И, кажется, мужчина даже не может вспомнить моментов, когда та отсутствовала. Просто в какие-то моменты той было больше, в какие-то - меньше. Однако сейчас, наверное, именно второй вариант. Потому что Мэй Няньцин целует его спину, проходится губами по выпирающим позвонкам и на мгновение создается ощущение, будто бы та исчезла.
На крошечную долю секунды этот факт пронзает сознание, и в глазах начинает нестерпимо щипать.
Мэй Няньцин точно чувствует изменение в чужом настроении, потому что руки его скользят с ребер принца ниже, аккуратно касаются бедер и, подождав мгновение, переворачивают бога войны на спину. Он меж чужих ног, позади - темнота, разрываемая лишь слабым пламенем свечи, которое погаснет в ближайшие пятнадцать минут. Впереди и под ним - его драгоценное высочество, на чьем лице видны влажные дорожки.
– У тебя рот совсем не закрывается? – выходит совсем не грубо. Хотя
очень не хотелось. Цзюнь У, судя по всему, совсем разучился в сарказме.
На щеке чувствуется прикосновение. Нежное, мажущее. Пальцы на удивление холодные, однако Владыка к тем все равно невольно льнет, потому что они принадлежат Мэй Няньцину, и от него сейчас мужчина готов даже яд принять. Хотя тому он будет, что уж скрывать, рад.
– Нет, когда это касается моего драгоценного Высочества, – честный и прямой ответ, даже удивительно.
Бывшее бедствие невольно вскидывает брови. Неужели, его советник из того типа мужчин, что становятся разговорчивыми в постели? Ему что, стоило поцеловать того раньше, чтобы добиться ответов на интересующее вопросы?
“Либо же просто задать те”, – подсказывает услужливо мерзкий голосок в голове и брови невольно сходятся на переносице.
Новое легкое изменение в чужом настроение - новое движение пальцами по щеке, прикосновение к бледным шрамам.
– Решил, что все это поможет тебе искупить вину? – эти слова выходят уже более колко. Цзюнь У почти доволен, хотя сейчас себя нестерпимо хочется ударить. И прикрывать такое свое поведение какой-то там защитной реакцией не хочется, Мэй Няньцин ведь таких слов не заслужил. Но в то же время… вдруг тот одумается и уйдет? Перестав тратить на “принца” свою жизнь. – Действительно, разве много чести в том, чтобы трахать это жалкое тело, а, Мэй-Мэй? – говорит Владыка, и это обращение ему же врезается где-то под ребрами. Ощущается застоявшейся кровью, которую хочется сплюнуть, однако не получается, и приходится терпеть ту.
Улыбка на чужом лице не становится менее мягкой, в ней нет ни тени обиды.
Мэй Няньцин все понимает, особенно своего дорогого принца. Чувства того для мужчины вообще на первом месте, на всех остальных никого больше нет, те пусты.
Чужие слова сказаны не из-за злости, а отчаяния. Безысходности. Ненависти к самому себе, которую тот сейчас так отчаянно пытается проецировать на кого-то другого, думая, что это может помочь.
И звездочет не против, чтобы его ненавидели, если бы это помогло его драгоценному Высочеству.
Однако этот способ не работает. Он делает лишь хуже.
И вот это уже бывшего советника волнует.
– Мою вину ничто и никогда не сможет искупить, – спокойно отвечает Мэй Няньцин, пока его свободная рука касается выгнутой линии шрама на чужом плече. Под пальцами чувствуется бугорок, который нестерпимо, до жжения в губах, хочется поцеловать. – И ваше тело прекрасно. Вы прекрасны. И этого не изменить. В моих глазах вы подобны светилу, своим сиянием затмеваете солнце.
Цзюнь У хмыкает, ему хочется поспорить, ведь тут даже аргументов особых не нужно, их всего лишь надо поставить напротив зеркала. Все отличия будут на лицо. Буквально.
Будто бы читая чужие мысли, советник вздыхает и качает головой. Он садится меж чужих ног на пятки, облизывает пересохшие от волнения губы и проводит раскрытыми ладонями по груди своего драгоценного принца. Тот тотчас же дергается, подается навстречу касаниям, и мужчина видит, как мочки Владыки чуть краснеют, ведь волосы сейчас так удачно собраны в косу. Цзюнь У хмурится и дышит едва заметно тяжелее.
– В моих глазах вы…
Договорить Мэй Няньцин попросту не успевает, ведь мужчина наконец-то хватает уж слишком одетого советника за грудки, тянет того на себя. Мгновение. И их губы встречаются в жестком, голодном поцелуе, потому что иного Цзюнь У заслуживать, по своему мнению, не должен. Его должны были убить, однако сейчас он
счастливо живет под чертовой горой.
Звездочет коротко мычит, стараясь направить все в другое русло. Его руки нежно, мягко и откровенно любовно оглаживают чужие ребра, то спускаясь к краю нижних штанов, то поднимаясь обратно. Тело под ним бьет заметная дрожь, игнорировать ту не получилось бы даже при всем желании.
Реакция на нежность. Незаслуженную. По чужому, понятное дело, мнению. Мэй Няньцин же считает, что той он дает даже недостаточно много.
Что нужно больше. Что его слова, действия, каждое прикосновение - сущее ничто, если сравнивать с чужими демонами. Ни один пункт те не смогли перекрыть за все эти годы.
Мэй Няньцин проводит языком меж губ своего драгоценного высочества, который спустя несколько минут поцелуя все же стал чуть более расслабленным. Он уже не впивается в рот звездочета, словно бы в попытке сожрать. Не прикусывает до крови, вкус которой все еще щекочет рецепторы. Это даже можно считать маленькой победой. Очередной, но такой незначительной, если чуть отойти и взглянуть со стороны.
Сколько еще тех должно быть, чтобы Цзюнь У смог понять, что достоин любви? Достоин быть любимым? И что его, Мэй Няньцина чувства, не пропадут, а сам он не исчезнет?
Этот вопрос хотелось бы задать звездам, но те на зов бывшего советника не отвечают уже слишком давно.
– Вы… – предупреждающий укус за кончик языка, для которого принц чуть отстраняется. Показательное сжатие коленями талии мужчины, а затем он тянет руку и кидает на кровать рядом флакончик с маслом. – Решили побыть нетерпеливым? – заканчивает Мэй Няньцин предложение чуть иначе и не сдерживает смешок. Тот откровенно нервный.
– А ты наоборот решил спустить все на тормозах? – звучит с откровенным вызовом.
И мужчина качает головой, оставляя в уголке чужих губ поцелуй. Легкий, будто бы прикосновение первого теплого лучика солнца после долгой зимы.
Цзюнь У нежности не нужны, но Мэй Няньцин - её воплощение.
И от того, насколько он стал зависим, владыке страшно. Потому что он слишком быстро отвык от одиночества, жалкие десятки против долгих и мучительных тысяч.
Цзюнь У уродлив и об этом ему прекрасно известно. Сложно будет найти того, кто сможет отобрать у бывшего небожителя это звание. Его лицо покрыто шрамами, на теле к ним добавляются ожоги. Его сердце - разбитое и сто раз склеенное нечто, от чего прежняя форма давным-давно потеряна. Он сам - разбитый сосуд, пытаться чинить который - всего лишь бесполезная трата времени.
– В моих глазах вы самый прекрасный, – все же заканчивает то предложение Мэй Няньцин, и в его словах ни капли лжи.
В них обожание, безграничная любовь, преданность. И все это сдобрено виной. Той настолько много, что она оседает на языке, и проглотить её - та еще задача, поэтому руки бога войны скользят как-то уж слишком аккуратно по чужим плечам. Он зарывается дрожащими пальцами в белоснежные волосы и вновь тянет на себя, желая поцеловать.
Но на этот раз без зубов, без металлического привкуса на языке.
Желая сделать все так, словно Мэй-Мэй - его кислород, коим он, в общем-то, и является сейчас.
– Тогда, прошу, больше никогда не покидай меня, – едва различимый шепот, но в полнейшей тишине, разрываемой лишь тяжелым дыханием, каждое слово звучит отчетливо.
– Мое драгоценное высочество. – поцелуй в висок. – я больше никогда не скажу вам “прощайте”.
