Токсин в твоей крови

Утреннюю меланхолию музыканта нарушает художник, выкладывая помятую пачку сигарет на стол. Отстранённый взгляд голубых глаз скользит от упаковки к лицу, улавливая долю возмущения в мимике собеседника. — Ты решил сделать мне подарок? Мило, конечно, но я не любитель подобного, — ворчат на Сэмми за оставленную пачку в ванной. Становится в какой-то степени неловко, всё же Сэмми планировал её забрать. — Оставил чаевые, — вновь с серьёзным лицом несёт белиберду Лоуренс, чем вызывает неоднозначные чувства у Штейна. Вроде и смешно, но в то же время хочется ответить что-то отнюдь не лестное. Генри тихо выдыхает, пытаясь унять нервозность. — В следующий раз не забывай их у меня, пожалуйста, — смягчившись, просит художник, возвращаясь к своему столу. Музыкант окидывает пачку скучающим взглядом и выкидывает в мусорное ведро. — Она всё равно промокла, мог не заморачиваться и выкинуть, — скрывает музыкант трепет за безразличием. Ответа не последовало. Повернувшись полубоком, Сэмми продолжает наблюдать, пытаясь понять, что его так смутило за эту короткую минуту их диалога. Привычно спокойное лицо Генри сегодня напоминает хмурую тучу. Тот резко закатывает рукава, небрежно раскладывая канцелярию. Движения его были нервозными, выдавая плохое расположение духа. — Какой-то ты сегодня с утра взбалмошный, — вслух проговаривает свои мысли композитор, в ту же секунду ловя на себе вопросительный взгляд. — Дело в пачке или в чём-то другом? — беззлобно хмурясь, задают Штейну вопрос напрямую. Что-то неприятно отдало в груди при мысли, что сам Лоуренс может быть причиной такого настроения объекта симпатии. Несколько мгновений Штейн просто молчит, что-то обдумывая. — Да тут просто... — Генри поднимает со стула собственную сумку, демонстрируя собеседнику порвавшийся ремень. — На выходных отрисовал отрывок из первой сцены, где-то около ста страниц, — отчеканивает художник, делая акцент на количестве. После тихого вздоха продолжает. — Сегодня взял их с собой, но по пути ремень оборвался, и все листы оказались в луже, — порванную сумку опускают в пространство между доской и стеной, усаживаясь на стул. Теперь, когда Генри высказался, стало немного легче, но всё же это облегчение потраченного времени не вернёт. — Тебе сами небеса знак дают, отдыхать нужно на выходных, — подпирая щёку ладонью, безэмоционально выдаёт Лоуренс, хотя Генри и вправду было жаль. Но сейчас это не та обстановка, что даст тебе выразить все свои сожаления и поддержать. У композитора до сих пор остаются эти трудности, но... "Милый. Какой ты, чёрт возьми, милый растяпа" сцепляет композитор зубы, фантомно ощущая, как может вжаться пальцами в чужие тёплые щёки. Почему-то именно в Генри такая черта как неловкость давила на нервы меньше, чем оплошности остальных. Штейн в ответ на советы слабо хмурится, даже не подозревая о желаниях собеседника. — Я провожу свои выходные как посчитаю нужным, может мне скучно просто сидеть и ничего не делать. — Теперь разницы нет. Если бы ты "скучно посидел", то хотя бы сил набрался перед рабочей неделей, — разводит руками Лоуренс, прежде чем подняться с места. Штейн понимает, что в принципе спорить бесполезно, они останутся каждый при своём мнении. Сверля задумчивым взглядом стол, аниматор чувствует, как чужая ладонь ложится на его плечо. От неожиданности тот резко выпрямляется и поворачивает голову в сторону композитора — Ладно, не ворчи, — утешающе похлопали творца по плечу. Сэмми всё ещё пытался найти подходящие слова. — Ты успеешь отрисовать кадры вовремя. А может опять убежишь вперёд паровоза, —глаголят истину, пока прикосновение к тёплому плечу приятно греет ладонь. Вместе с тем внутри что-то противно копошится, заставляя разорвать тактильный контакт и завести обе руки за спину. Генри заглядывает в глаза-льдинки, мнётся, сжимая губы, и на долю секунды отводит взгляд в сторону. — Извини, если вдруг задел, я не в настроении, — наконец выдыхает художник. — Спасибо что поддержал, — грустно приулыбается Штейн, выражая свою благодарность. Он знал, что вредному композитору всё ещё сложно проявлять подобное. — Не придумывай, я ничего не сделал, — отмахивается Сэмми, делая резкий жест ладонью. Лоуренс шагает назад, разворачиваясь лицом к двери. Хотелось пройтись и закурить перед работой. — За эти недели ты сделал многое, — слышит Сэмми голос за спиной. Художник настаивает на своём, неосознанно продолжая слабо улыбаться, даже когда отворачивается, чтобы приступить к работе. — Много думаешь, Генри, — тише отзывается композитор, переступая порог. Мягкая улыбка не сходит с лица аниматора даже спустя несколько минут. Попытки Сэмми цепляли, заставляя проникнуться. Художник ловит себя на любопытном осознании. Удивительно, но теперь оно его не пугает. Наконец можно ненадолго затеряться в пустых коридорах, укрываясь от чужих глаз. Заполняя лёгкие дымом, Лоуренс непроизвольно погружается в свои размышления. Тот вечер не выходит из головы. Простого общения становилось мало. Когда Сэмми был дома, то казалось, что всё просто, он не будет докучать Штейну и остынет. Но теперь, когда Генри вновь рядом, такой грустный, такой мягкий и тёплый, хотелось чаще прикасаться, а мысль об объятиях вновь заставляла сердце тихо трепетать. Всё это мешалось с противным чувством тошноты. Генри не ответил взаимностью, а этот его сочувствующий взгляд там на кухне теперь вызывал отвращение к себе. Будто Лоуренс неизлечимо болен и Штейн его жалеет. Что-то липкое и грязное расползлось внутри, не давая почувствовать себя чистым даже после душа. После всего случившегося Генри не перестал хорошо относится к нему. А он что? Мысли были всё так же порочны. В кишках что-то неприятно копошится, и волнение тошнотой подкатывает к горлу. Почувствовав холодное прикосновение к спине, Лоуренс резко оборачивается, бегает взглядом по коридору, пытаясь выцепить того, кто его потревожил. Никого. Только с постера на мужчину глядит ехидно улыбающийся дьяволёнок, и Сэмми не понимает, почему на лбу выступил холодный пот. Солнце появляется всё реже, сменяясь на хмурые облака, а из календаря вырывают последний месяц лета. Время скоротечно и неумолимо движется вперёд, забирая ещё несколько недель жизни. Создавалось ощущение, что убегало только время, а жизнь застыла на месте, так и не желая меняться к лучшему. С уходом тёплых лучей постепенно пропадают и силы что-то делать. "Это просто короткий период" убеждает себя Лоуренс, игнорируя трель телефонного звонка из коридора. Все раздражают, никто не интересен. Лоуренс отворачивается и заворачивается с головой в одеяло. Короткий период растягивается, превращаясь в нежелание поддерживать жизнь в этом вечно болящем и ноющем теле. Смысла не видели даже прикасаться к зубной щётке или расчёске, если только не нужно было на работу или в остальные людные места. Сэмми пытается переключиться, занять мысли чем-то или кем-то другим. По пути на работу он видит белокурую девушку в пышном сарафане, с подолом которого играется ветерок. Всё это никуда не уходит. Глаза обводят силуэт, пытаясь выцепить что-то будоражущее. Нутро никак не откликается, скорее музыканта воротит, когда тот имеет наглость мысленно раздеть её и вообразить тактильную близость. Лоуренса аж передёргивает. Мужчина неосознанно морщит нос, отворачиваясь от дамы. Он болен или и вправду безумец? Вопрос не даёт покоя даже когда композитор переступает порог студии. — Сегодня премьера, помнишь? Дрю даже разрешает уйти домой раньше, — огибая сонного Нормана, нагоняет Штейн композитора быстрым шагом. Сэмми же как-то отстранённо глядит на коллегу и мысли занимает не предстоящая премьера, а вновь появившиеся синяки под глазами художника. — А какая разница? Ты всё равно задержишься допоздна, — бурчит музыкант с утра и чуть не спотыкается о криво прибитую доску. Руки бы оторвать этим мастерам-ломастерам... Генри уже готовится ловить падающего ворчуна, но всё обходится. — Кто знает. У меня тоже есть дела. — Рисовать дома? Ну в таком случае да, это совсем другое, — невесело усмехается Сэмми. Злорадствует, но не с целью обидеть, а из вредности, и Штейн это понимает. Художник приулыбается, зная, чем сейчас обезоружить этого умника. — Давай встретимся на выходных? — как-то слишком громко звучит фраза в безлюдном коридоре. От таких заявлений музыкант неосознанно зависает на месте, настороженно прислушиваясь к тишине, что резко повисла после предложения. — Что? — как дурачок переспрашивает композитор, думая, что это он не выспался или настолько помешался, что теперь ему слышится всякий бред. Но Генри не меняется в лице. Только ведёт плечом, поднимая взгляд к потолку. — Я хочу провести с тобой время на выходных. Мне неуютно сидеть одному, — выдают полуправду собеседнику, пока не собираясь раскрывать все карты ни перед мужчиной, ни даже перед собой. — Тебе же не нравилось, что я время отдыха тоже посвящаю работе. Критикуешь - предлагай, — пожимает Генри плечами и поправляет совсем не сползающие очки. Внутренний голос композитора кричит: "Нет, не вздумай!", а желания нашёптывают о необходимости этой встречи. — По правде говоря у меня были планы... — растягивает Сэмми предложение, уже собираясь отказать, но один лишний взгляд на чужую улыбку всё портит. — Ладно уж, побуду твоей сиделкой, — выпаливают очередной подкол, пытаясь отгородить себя от подступающей неловкости. Генри всё усугубляет последующей фразой. — Тебе ведь нравится, — ответом на это служит только колючий взгляд глаз-льдинок, говорящий о том, что в данный момент эти слова были не к месту. Штейн понимает, что шутка была неудачной, и опускает взгляд в пол, будто провинившийся щенок, что прижимает уши. Руки неосознанно прячут за спину и подушечки пальцев вжимаются в рукава собственной рубашки, в попытке унять нервозность. — Когда ты будешь свободен? — всё же задаёт вопрос художник, несмотря на неловкость ситуации. — Я буду занят только завтра утром, — как ни в чём не бывало, спокойно отвечает композитор, но уже не смотрит на собеседника. Момент опасности миновал, а значит можно выдохнуть. — Хорошо, если ты не против, то я зайду ближе к вечеру. Мне нужно встретиться с Джоуи. — Так вы двое разобрались? — слышится доля удивления в голосе музыканта. Штейн выдерживает паузу и отрицательно мотает головой. — Нет, всё никак не могу выловить его в рабочее время. Да и на перерывах это лишь короткие беседы. Только успеваю спросить у него как дела, а потом он опять убегает по своим важным делам. Иногда и с Грантом вприпрыжку, — утрирует Генри, выражая этим всё своё негодование. — Ты обо всём знаешь, я тебе рассказывал, — вздыхает художник, пожимая плечами. Лоуренс задумчиво мычит, но не находит, что на это ответить. Специалист по отношениям из него так себе. Зато не пренебрегает традицией подшутить. — Может у него роман с рыжиком? Ревну-у-уешь? — с улыбкой растягивает Сэмми, наклоняясь ближе к лицу мужчины. Штейн видит это ехидство отражающееся слабым блеском в голубых глазах. Слова как-то сами собой теряют смысл в этот момент, а дыхание замирает. — Знал бы ты, как хочется откусить тебе нос за глупые шутки! — несерьёзно возмущается творец, лёгким движением ткнув вредного блондина в бок. Сэмми запоздало пытается увернуться, но ничего не выходит. — Я же тебе ещё ничего не откусил, — ворчит композитор, но Генри видит на его лице намёк на улыбку. Опять прячет и строит из себя саму важность. Ну конечно, куда нам до великих композиторов? Спокойствие музыканта принимают за попытку сбежать от смущения, на деле не осознавая, что это то самое затишье перед бурей. План на новые серии был выдан ещё пару дней назад. В основном художник и композитор были заняты лишь набросками предстоящего, что не подразумевало затраты больших усилий. Вот только Лоуренсу сегодняшний день был не по душе, а хоть какие-то надумки приходится вновь чуть ли не выдавливать из загруженного мозга. Внутренняя тревога от чего-то всё увеличивалась по мере приближения стрелки к назначенному часу. Так же без энтузиазма Сэмми следует за Генри в зал показа, где уже собрались некоторые работники. Всё кажется неправильным и далёким, будто он наблюдает какой-то сон или вообще всё, что происходит сейчас, никоим образом к нему не относится. Генри примечает ряд и хочет проследовать дальше, но композитор его останавливает, предлагая остаться ближе к выходу. Штейн, конечно же, не против. Он пытается занять оставшееся время обычной болтовнёй, но Лоуренс отвечает неохотно, иногда ограничиваясь обычным киванием. Постепенно Генри замолкает и просто смотрит, как небольшая комната наполняется людьми. Взглядом художник выцепляет Джоуи, после чего приветливо улыбается и машет, но ему только махнули рукой и сразу же отвернулись. Аниматор понимает, что вообще перестаёт понимать, что на уме у этих двоих. Приятное волнение перед просмотром перемешалось с тянущем ощущении в груди и было подавлено им. Штейн неосознанно сцепляет руки, медленно перебирая пальцами. Свет гаснет и щёлканье кинопроектора погружает зал в тишину. Шуршанию ленты вторит заставка и мелодия первого выпуска. Попытка отстраниться кажется провальной, ибо Сэмми всё равно замечает недолгие переглядывания Генри и Дрю. Замечает и замешательство, омрачившее ранее светящиеся от предвкушения зелёные глаза. Пытается уговорить себя не вмешиваться и оставить в покое. Не может. В полутьме они останутся незамеченными для остальных. Ладонь касается нервно сжатых рук, вынуждая Штейна расцепить их и поднять взгляд. — Не думай, — не отрывая взгляда от экрана, но и не всматриваясь в происходящее мультипликации, полушёпотом даёт наставления Лоуренс. Чувства не отпускают, Сэмми непроизвольно концентрирует внимание на тёплых руках. Генри малость теряется, получая поддержку. Быть может, он ошибся и то было не холодом со стороны Сэмми? Художник невольно засматривается на заострённый профиль. Взгляд скользит к чуть нахмуренным бровям и выразительному взгляду серьёзных глаз. Здесь в полутьме, разбавляемой лишь светом прожектора, все остальные коллеги кажутся такими далёкими. Это первый раз, когда Штейн ловит себя на мысли, как ему сейчас хотелось бы быть ближе. Коснуться щёк и заглянуть в голубые глаза, в глубине которых, очевидно, прячется что-то страшное. Но то, с чем они могли бы справиться. Генри слабо улыбается. Его не пугают эти мысли и не вызывают отвращения. Тьма скрывает от остальных, как тот мягко сжимает в своей ладони чужую руку. Лоуренс глубоко вдыхает, на какое-то время прикрывая глаза, таким образом пытаясь сдержать рвущееся наружу волнение. Он не до конца понимает, что значит это действие со стороны объекта симпатии. Внимание переключают непосредственно на мультипликацию. Но кажется Сэмми только глубже уходит в свои рассуждения. Глаза следят за плавными движениями персонажей. В какой-то момент Лоуренс даже сдерживает обещание и обращает внимание Генри на голос Алисы. Тот понимающе кивает, но, кажется, не улавливает тех же волн двойственности в её голосе. На протяжении всего действия в голове прочно заседает мысль, что весь визуал выполнен одним человеком. Неподдельное чувство восхищения трогает струны души. Выведенные рукой художника мультяшки и его музыка смотрелись на экране так органично и живо. По какой-то причине это тоже цепляет и композитор ощущает долю смущения. Всё это в итоге делает только хуже. Лёгкая тошнота подкатывает к горлу, начинает казаться, что взгляды присутствующих цепляются за них. Художника отпускают и приподнимаются с места, чтобы направиться к выходу. Штейн касается запястья музыканта. Так мягко и ненавязчиво, что композитора застают врасплох этим действием. Сэмми встречается с обеспокоенным взглядом и чувствует, как стук сердца обжигает грудную клетку. — Ты куда? — как можно тише звучит голос аниматора. Это пугает, потому что выглядит ещё очевиднее и заметнее для остальных. — Мне... Пора идти, правда, — запинается на первом же слове Лоуренс, но пытается звучать убедительнее. Конечно же Генри не верит этой актёрской игре. — Всё в порядке? — Нет, — хотя бы честно отвечает Сэмми, освобождая руку. — Давай я схожу с тобой? — обеспокоенным шёпотом предлагает аниматор, приподнимаясь и уже собираясь последовать за музыкантом. Лоуренса такой расклад не устраивает. Он пытается сбежать. — Генри, отцепись! — тихо шипит сквозь зубы композитор и выходит от чего-то так резко и грубо, что Сэмми сам осекается, а художник опускается на своё место, недоумевающе разглядывая лицо собеседника. — Давай потом, — уже мягче и ровнее звучит голос, но это не избавляет от неприятного осадка. В действительности же никто не замечает их маленькой драмы. Лоуренс пробирается через ряд, лишь на мгновение нарушая покой других работников. Хотя, это его сейчас не волнует. Очередной выразительный взгляд обеспокоенных зеленых глаз отпечатался в памяти, всё никак не желая давать покоя измученному переживаниями разуму. В этот день Сэмми больше не встречается с Генри. Он просто забирает свои вещи и идёт домой ещё до окончания представления. Эти мысли заставляют прийти сюда. Место казалось таким же холодным и неприветливым из-за въевшиеся неприятных ассоциаций. Но сейчас оно могло стать временным пристанищем его мрачных размышлений. Прохладный осенний ветер заставляет лучше кутаться в пальто. Взгляд задерживается на устремлённым к небу крестам скромной, но от того не менее красивой церкви. Он мог раскаяться в содеянном и, может, тогда станет легче. Без надежды надеюсь... Тяжелые двери открываются с приглушённым скрипом. Лоуренсу кажется, что на миг жизнь здесь замирает и все взгляды направлены на него. Они знают, они видят его насквозь, они чувствуют. Ущипнув себя за запястье, тот, словно утопающий, выныривает на поверхность, прогоняя тревожное наваждение. Люди неспешно снуют в проходе, проявляя уважение к святому месту, и тихо переговариваются о чём-то своём между собой. В одном из рядов он видит её. Взгляд упирается в знакомый профиль. Длинный серый платок покрывает светлые волосы, опадая на плечи. Редкие морщины расползлись по её лицу, делая его выражение обманчиво страдальческим. Быть может, он специально искал встречи с ней? Осознание обжигает грудную клетку. Сэмми пытается отступить назад, но врезается спиной в какого-то мужчину. Незнакомец сдавленно ругается, а Лоуренс рефлекторно потирает вовсе не болящее от столкновения плечо, сжимая зубы и цепляясь раздражённым взглядом за мужчину. Именно в этот момент она обращает свой взор на него. Стеклянный взгляд карих глаз выцепляет композитора из толпы, и Сэмми готов провалиться сквозь землю. Улыбаясь, она жестом приглашает сесть рядом с собой. В голубых глазах недоверие смешивается с презрением. Как после всего она может так безмятежно ему улыбаться? Он не принимает её предложение. Вина грузом опускается на шею и плечи, заставляя почувствовать на себе озадаченный взгляд женщины, от которого он пытается скрыться, мешаясь с небольшой толпой. Лоуренс огибает ряд церковных скамей, скрываясь за другими прихожанами где-то в середине. Мелодичный звон колокольчика на мгновение выводит из раздумий, вынуждая поднять взгляд на священника, что ступает к алтарю. Взгляд мельком скользит по окружающей обстановке. Мрачные размышления находят лазейки, продолжая протискиваться в разум. Отвращение к себе вытесняет логику, не давая трезво оценить ситуацию, а тревожное додумывание всё только усугубляет. Эти люди нормальные и если бы они знали, кем является Сэмми, то наверняка каждый из них утверждал бы, что его место в аду. Во время мессы мужчина неподвижно сидит, сложив ладони вместе и уставившись в спинку передней скамьи. Всё же Лоуренс приоткрывает дверцу воспоминаний ненавистного детства. В то время хотя бы подобие стабильности не давало времени обратиться к своим мыслям и чувствам. Всё было понятно и просто: не получил удар ремнём — значит выжил. Вот только воспоминания не помогают сосредоточиться на молитвах. Плавное вступление церковного хора вытягивает из собственных размышлений, заставляя поднять взгляд. Среди однотонного мягкого звучания, Лоуренс выцепляет что-то... Нужное? Да, кажется, это сейчас самое подходящее слово. Глаза мужчины мечутся по женщинам, пока уши силятся понять, кому принадлежит ангельское звучание. Когда взгляд останавливается на кареглазой брюнетке, сомнения быть не может. Это то что он искал, то как он слышал и чувствовал своим сердцем при взгляде на ангела, заботливо выведенного рукой художника. Кажется, она замечает его взгляд. Брови женщины как-то странно приподнимаются, но лишь на мгновение. Она не выходит из роли, просто глядит на него мягким взглядом, прежде чем вновь полностью отдать себя и свой голос на общее дело и обращение к Богу. Когда приходит время причастия, Сэмми не идёт с другими. Всё же он здесь далеко не частый гость, да и практика показала, что это было лишь жалкой попыткой хоть как-то совладать со своими внутренними демонами. Может стоит поговорить с Генри? Он не отталкивал и всегда выслушивал, но... Не общается ли с ним Штейн только из-за того, что в данный момент Дрю не уделяет лучшему другу достаточно внимания? Эти догадки злят. Выходит из церкви Сэмми одним из последних. Взгляд обращают к небу, замечая надвигающуюся тучу. Но пока солнце ещё греет своими лучами, мужчина неспешно ступает по дорожке, всматриваясь в окружение. Несвойственная ему привычка вдруг проявляет себя, и музыкант от чего-то собирает по кусочкам воспоминания. Например за теми высокими деревьями Сэмми прятался от других навязчивых ребят. А у той калитки... Композитор первым делом вспоминает, как к нему наклоняется отец, неодобрительно сверля взглядом. Ледяными голубыми и такими ядовитыми глазами. Такими, которые Лоуренс видит в отражении зеркала. — Добрый день, вы ведь Сэмюэль Лоуренс, верно? Голос заставляет резко развернуться и опустить взгляд на незнакомку. Ей оказывается та самая участница хора, чьё пение привлекло внимание композитора. Женщина мягко улыбается, обводя взглядом недоверчивое лицо мужчины. — Прошу прощения? — слегка хмурясь, не понимает Сэмми и чувствует, как от волнения ком вновь подступил к горлу. — Ох, извините за бестактность. Просто так неожиданно встретить вас здесь, — спокойно продолжает женщина, замечая беспокойство собеседника. — К чему вы клоните мисс... — Миссис Элисон Коннор, — с большим энтузиазмом поправляет она его. Услышанная фамилия вводит в ступор. Элисон воспринимает это за презрение и спешит уладить ситуацию. — Вы не подумайте, я не пытаюсь уличить вас в чём-то плохом, совсем наоборот. Знаете, приятно встретить вживую автора прекрасных композиций, — её прерывают резким жестом руки. — Подождите, миссис Коннор, у меня голова идёт кругом, — жмурится мужчина, массируя виски в попытке прогнать начинавшуюся головную боль. Всё происходящее напоминало бредовый сон. Что он вообще забыл в этом месте и с чего он вообще взял, что ему здесь станет легче? Ну бред сумасшедшего просто! Он правда полагал, что не встретит здесь мать, которая не пропускает эти встречи? Как наивно. Глубоко вдохнув, Лоуренс всё же выпрямляется. Черты лица вновь разглаживаются, и он уже спокойнее обращается к женщине. — Извините, тяжёлая неделя, — неделя ли? Насколько длителен этот срок, Сэмми? Недели? Месяцы? Года? Она лишь понимающе кивает, и в её чистом взгляде невозможно различить ни капли презрения. — Знаете, миссис Коннор, для меня тоже большая неожиданность встретить здесь человека, которому нравится моя музыка. Думаю, это особенно приятно слышать от вас. — Вы так вежливы, потому что находитесь в конфронтации с моим мужем? — она весело улыбается и ведёт себя раскрепощённей, нежели в стенах церкви. Сэмми успевает лишь возмутиться. — С чего же вы сделали такое нелепое предположение? — теперь выпрямляются и неодобрительно глядят на женщину. Уголки её губ ползут выше, будто та в любой момент готова расхохотаться. — Да ладно вам, мистер Лоуренс, просто вношу немного юмора в наше знакомство. Я наслышана о вашем "заносчивом" характере, — изображает она кавычки в воздухе и мимика её оживляется, предавая этой характеристике комичный оттенок. Сэмми продолжает презрительно относиться к её задору, сверля колючим взглядом голубых глаз. Но было в ней что-то важное и нужное, что не позволяло оборвать диалог. Хотя чего уж таить, он прекрасно знал, что его так зацепило. — Так почему же вы сунулись к "заносчивому" композитору, если вам наверняка уже всё в красках расписали? — деловито скрещивая руки на груди, интересуется Лоуренс. Она на мгновение задумалась, поднимая взгляд к небу. Наконец-то взгляд мужчины выражает ещё что-то помимо потерянности. Создавалось впечатление что все тучи мира повисли над композитором. Но та не собиралась расспрашивать и лезть в чужую душу без приглашения. — Знаете, я предпочитаю отделять личность создателя от его творения. И при всём моём уважении и любви к Томасу, мне было любопытно самой это проверить, — несмотря на все шутки, мужчина отмечает, что выражение лица и взгляд женщины не имеют оттенка злорадства. Сэмми недовольно хмыкает, когда кажется, что злиться на эту особу не за что. Та будто нарочно упомянула их натянутые с Томасом отношения, чтобы увидеть реакцию вспыльчивого блондина. — Ну и как? Довольны были напороться на грубость? — вопросительно изгибает бровь музыкант, когда возмущение постепенно сходит на нет. — Вы не боитесь показать своего недовольства, это по-своему привлекательно, — её ответ кажется странным и в какой-то степени смешит. — Я начинаю понимать, чем обусловлен ваш выбор спутника, — кидается небольшой колкостью в ответ уже сам композитор. — Вы так проницательны, — с очевидным сарказмом в голосе отзывается Эллисон. — Но скажу вам по секрету, чтобы обуздать такой нрав, где-то глубоко в душе нужно быть таким же противным и упрямым. — Я думал мы говорим о музыке, а не о вашей исповеди. — А кто не без греха? Вы хотите поговорить о музыке? — Меня заинтересовал ваш голос, — кивнул Сэмми в сторону церкви. — Где вы учились? — интересуется композитор, удивляясь, что ранее, когда он ещё был в этих кругах начинающих композиторов и певцов, он не слышал и не видел её. — Я окончила актёрский факультет несколько лет назад. Довольно занятные года моей жизни. Актёрское мастерство, вокал, фехтование, — казалось мечтательно вспоминала женщина, лучезарно улыбаясь. — Врагу такого опыта не пожелаю. Нужно отдать всего себя роли и зрителям, прожить, прочувствовать. Как оказалось, это не совсем моё. Но я рада этому опыту. Благодаря ему я сейчас здесь, — вот так просто принимает свою судьбу "ангел", не жалея о потраченном времени. — Вот как... Теперь понятно почему я не встречал вас ранее, — мелкий дождь отвлекает, не давая сразу продолжить мысль. Оба поднимают голову к ещё светлому небу, но очевидно, что на этом их встреча подходит к концу. Эллисон вновь вежливо улыбается. — Была рада повидаться с вами. Была бы так же рада увидеться с вами в будущем, — надеется она на их следующую встречу и плавно машет рукой на прощание. — Кто знает, миссис Коннор, — машет вслед музыкант, недолго провожая её взглядом. Небо заволокло тучами. Тихий стук капель о листья намекал о надвигающемся ливне. Но мысли были заняты не непогодой, а неожиданным и таким странным диалогом. Если бы сам Лоуренс подбирал актёров озвучки, то непременно пригласил бы её. Но у Сэмми, по-видимому, не было такой возможности. Во-первых, роль была уже занята, во-вторых Сьюзи так просто не уступит место, да ещё и прожужжит все уши Дрю, а в-третьих, самому директору вряд ли захочется возиться с этим. Сплошные рамки для творчества, кошмар. Рабочие вопросы разбавляют тревожные мысли недолго. Всё вновь возвращается в привычное русло, когда он слышит знакомый голос, что его окликнул. — Здравствуй, Сэмми, — что-то липкое и противное расползается в грудной клетке. Желание сбежать, это уже как рефлекс. Но Лоуренс стоит на месте и молчит, оглядывая её низкую фигуру. — Опять осень, как обычно нездоровится мне в это время года, — причитает она, страдальчески приложив ладонь к щеке. — Проводишь? Здесь недалеко, — вроде и интересуется она, но уже сама берёт его под руку. Ступор не позволяет сделать выбор. — Давно тебя не видела. Не отвечаешь на телефонные звонки, не приходишь в гости, — рассуждает она, мягко преподнося ему своё недовольство его поведением. Лоуренс хмурит брови, чувствуя, как внутри всё закипает. — Ты сама после похорон отца дала понять, что не хочешь меня видеть. Сказала, что это всё моя вина, что я должен сгинуть с глаз твоих, — холодно звучит обвинение. Она подняла ошарашенный взгляд на него и интенсивно замотала головой. — Я не могла сказать такого зверства своему ребёнку! — кладёт она свободную руку на сердце. — Быть может, ты не так понял, — делает она предположение, от которого Сэмми аж передёргивает. — Представь, какого это видеть в гробу человека, с которым ты прожил всю жизнь. Его хрупкое родительское сердце не выдержало всех перемен, — поднимает она печальный взгляд к небу, пытаясь вызвать всем своим видом сострадание. Он помнит. Он всё прекрасно помнит. Но от чего-то его пытаются убедить в том, что он сам надумал себе трагедию и неправильно трактовал её слова. Вера в собственные воспоминания вновь пошатнулась, но музыкант пытается удержаться за эту нить осознанности. — Хрупкое родительское сердце, — чуть слышно, но так ядовито усмехается Лоуренс, на миг отворачиваясь от неё. Он не может поверить, что она и вправду верит в свою картину мира. — Что-то ваши родительские сердца не дрогнули, когда меня хлестали ремнём по спине, — напоминают матери малую часть детских обид, так глупо и бесполезно демонстрируя свою уязвимость. Хотя бы сейчас он ищет понимания и признания её вины в проёбах. Ни один мускул на её лице не дрогнул. Он не видит сожаление в её взгляде. Наоборот встречается с осуждением и разочарованием, словно он опять тот провинившийся мальчишка. Она горько вздыхает, будто жалея себя. — Может ты не замечал, но мы всегда заботились о тебе. Мы с отцом всего лишь хотели, чтобы ты вырос достойным членом общества, — Сэмми даже ничего не говорит, каждый раз одна и та же пластинка. А она всё не унимается. — Скажи, разве сейчас ты плохо живёшь? Посмотри на себя, ты взрослый здоровый мужчина, — он не находит, что ей ответить. В её словах есть доля правды, но лишь непозволительно малая доля. Она присматривается к нему, будто что-то выискивая в его чертах. — Осталось взять достойную девушку в жёны и завести ребёнка, — далее он её почти не слушает. Чувство омерзения затягивается тугим канатом в области груди, не давая выхода словам опровержения. Что-то не так в её словах, но Сэмми не может понять, обвинить. Её слова звучат фоном, собственные мрачные мысли громче. Вот такого сценария придерживаются нормальные люди. Только он никогда не примерял его на себя. Он привык быть отвергнутым другими людьми, но то был его характер. Его извращённое желание, это совершенно другое. Сэмми терпит её разглагольствования и наконец, когда та оказывается у порога их старого дома и, очевидно, хочет пригласить зайти, Лоуренс делает резкий жест ладонью. — Нет, мне давно пора идти, — холодно звенят слова, пока сердце бешено колотится в горле. Он больше никогда не попытается. Не покажет ей свою слабую часть, если вообще им когда-нибудь представится случай увидеться. Композитор не прощается с ней, пропускает мимо ушей её уговоры и ступает прочь, чувствуя, как мать ещё больше разворошила этот беспорядок в голове и душе утопающего. Частые капли дождя холодные и противные, но не противнее, чем отвращение к себе за проявленную слабость. Промокшие волосы и одежду хотя бы можно снять и высушить. Розово-оранжевый закат сегодня обманчиво тёплый, на деле вовсе не греет. Воздух после дождя влажный и холодный, заставляющий сжать губы и сунуть руки в карманы. Генри так и поступает, медленно шагая по улице. Холод становится отвратительным дополнением к неудачному разговору с Дрю. Штейн давно не видел Джоуи таким... Раздражённым и неприветливым? А ещё эта странная ситуация с кошкой в коробке вообще вводила в недоумение. В какой-то степени Генри надеялся обсудить этот странный момент с Сэмми. Хотя... Между ними двумя тоже всё ещё оставались недосказанности. И всё же волнение перед визитом подкрадывается незаметно. Где-то полминуты уходит на то, чтобы собраться с мыслями и постучать в дверь. Та медленно открывается и художнику предстаёт довольно нетипичная картина. Одетый в домашнюю тёмную футболку и штаны Лоуренс выглядит изнурённо и болезненно. Лицо его было хмурым, волосы взлохматились, непослушно раскинувшись на плечах. — Привет, — знает Генри, что этот бука не поздоровается в ответ, но всё равно доброжелательно приулыбается. Лоуренс тянул до последнего, всё не решаясь отменить встречу. Теперь же видеться в таком состоянии с Генри не хочется. Композитор смотрит в сторону, замечая любопытный взгляд соседки. Мужчина понимает, что они не могут продолжить диалог здесь. — Проходи, — устало выдыхает Сэмми, отступая в сторону. Художник неуверенно кивает и проходит в дом. Верхнюю одежду оставляют в прихожей, прежде чем пройти в гостиную. Штейн чувствует как сопровождающая их тишина давит на плечи. Что-то было не так. Да и после случившегося оставались вопросы. — Как ты себя чувствуешь? — заходит издалека Генри, поворачиваясь лицом к собеседнику. Лоуренс, оперевшись плечом о дверной косяк, хмуро глядел в сторону гостя. — Так себе. А тебе-то что? — скрестив руки на груди, холодно отзывается музыкант. Генри улавливает раздражение, но пока не понимает, в чём дело и является ли он причиной всего этого. — Неважно выглядишь, — отмечает художник, сделав пару шагов по направлению к собеседнику. И это было правдой, потому что Сэмми выглядел так, будто не спал. Взгляд тусклый, он теперь сутулится и периодически шмыгает. Штейн тянется ладонью ко лбу, но встречается с раздражением во взгляде музыканта. Руку художника плавно перехватывают за запястье и отводят от себя. — Не трогай, — строго и пренебрежительно звучит протест. Действия в какой-то степени идут в разрез с словами. Генри цепляется за плавность и именно она не даёт забить тревогу и уйти сейчас. Генри слабо хмурится, делая шаг назад. — Если честно, то я тебя не очень понимаю. Что случилось? — художник наблюдает, как на лице собеседника появляется саркастичная усмешка. — О, ничего. Совершенно ничего, — пошатнувшись, отлипает Лоуренс от дверного проёма. Его походка медлительна, но движения рук резки. — Просто меня раздражает, что ты продолжаешь таскаться за мной, — резко взмахивая, указывает он пальцем на аниматора. Так же резко опускает руку, вздёргивая собственный подбородок. — Ты прекрасно знаешь о моих чувствах. Но продолжаешь мозолить мне глаза своим присутствием! Хватаешь за руки, трёшься рядом и так непринуждённо о чём-то болтаешь, будто ничего не было! — шипит композитор, словно брызгая ядом. Аниматор растерянно хлопает глазами, думая, что он и вправду мог сделать что-то не так. — Я не пренебрегал твоими чувствами, — устало отзывается Генри, которому одного конфликта за сегодня уже хватило. Сэмми на это недовольно фыркает, недоверчиво смотря на аниматора. — Дело в том... — художника резко обрывают, не давая объясниться. — Мне не нужна твоя жалость, — от таких слов Генри и вовсе впадает в ступор. Глаза от удивления широко распахиваются и он перестаёт улавливать, о чём вообще говорит собеседник. — Ты что вообще такое несёшь? — в каком-то смысле даже чувствует себя оскорблённым аниматор. А Сэмми только продолжает расходиться. — Не прикидывайся, Штейн. Я вижу, как ты смотришь на меня. Смотришь как на какого-то брошенного щенка. Нет, Генри, мне это не нужно. Генри молчит, решая сначала дослушать этот нескончаемый поток претензий до конца. Глаза композитора устремлены в пол. Он залипает в одну точку, словно поймал себя на каком-то осознании. Взгляд так же медленно обращают к лицу творца и Генри видит в них угрожающий огонёк безумия. — Или, может, ты всё это делаешь, потому что тебя кинул твой дружок Джоуи? — усмехается музыкант, скрывая ноющее от этой мысли сердце. Он видит, как недоумение на лице собеседника сменяется раздражением и воспринимает это как подтверждение своей теории. — Я тебе не нужен, ты боишься одиночества, — собирается во время обвинений какая-то странная картина в голове. — Или может ты что-то специально сделал? Запудрил мне мозги, втёрся в доверие, заставляя влюбиться ещё больше? Тебе нравится мучить меня, да? Это ты сделал меня таким ненормальным, я... — резкий толчок обрывает поток недовольств и презрений. Музыкант удачно приземляется на диван, очевидно, что это учли. Ошарашенный взгляд голубых глаз устремляется снизу вверх на Генри. Его рассерженное лицо раздражает, невольно собственные брови ползут к переносице, а музыкант сжимает зубы, собираясь подняться. Ему не дают этого сделать. Штейн резко наклоняется, перехватывая. — Слушай сюда, паникёр, — голос звучит строго, а руки вжимаются в чужие плечи, удерживая разбушевавшегося музыканта на месте. — Ты сказал, что хочешь слушать меня. Так вот теперь будь добр, — тон художника заставляет притихнуть. Но Лоуренс продолжает играть в эти рассерженные переглядывания и гадать, кто и кому первым откусит нос. Пальцы на чужих плечах сжимаются сильнее, отталкивая назад и вжимая протестующего в спинку дивана. — Нет, я не общаюсь с тобой из-за жалости. Нет, не общаюсь с тобой, потому что Джоуи шарахается чёрт знает где. И нет, ты не ненормальный. Всё понял? — прикрикивает Штейн из-за собственных расшатанных нервов. Но Лоуренс не унимается, продолжая язвить и раздражать своей противной злорадной ухмылкой. — Да с чего ты тогда продолжаешь таскаться за мной? Чего прицепился? — Сэмми, я не уверен что ты в том состоянии, чтобы обсуждать такую тему, — пробует ослабить хватку Генри, но чувствует напряжение в чужих плечах. — Говори, — серьёзно требует композитор, пытаясь уцепиться за руки художника и вырваться. Это раздражает. — Может тогда сядешь спокойно для начала? — готов пойти на уступки аниматор, но Лоуренс ведёт себя, как противный первоклассник. На мгновение Генри кажется, что он уловил осознанность в глазах напротив. Сэмми замирает на месте, недовольно фыркает, опуская взгляд. Только сейчас до него дошло в каком положении они находятся, и это вызывает противоречивые чувства. Не без усилий воли, но музыкант разводит руки в стороны, показывая, что он останется на месте и готов выслушать. Выражение лица художника смягчается, он наконец отпускает собеседника и выпрямляется. Переплетает пальцы, отводит взгляд в сторону, и только по этим действиям музыкант готовится услышать что-то странное. — Потому что ты мне нравишься, — выдыхает Генри, проговаривая это тише и мягче, пока сердце ускоряет свой ритм от волнения. Лоуренс приоткрывает рот, но слова и вопросы застревают в горле. Сэмми смотрит недоверчиво, будто над ним жестоко шутят. Штейн это замечает, поэтому продолжает. — И я не уверен в каком плане. Мне не хотелось тебя путать, — объясняется Генри, наблюдая за потерянным взглядом музыканта. На какое-то время в воздухе снова повисает тишина. — Как долго? — хрипло и приглушённо вопрос разрезает тишину. — Что как долго? — не сразу понимает Генри. — Как долго ты думал? — наклоняется Лоуренс вперёд, выжидающе глядя на аниматора. — Ну... Возможно пару недель, может чуть меньше, — потирает художник шею, теперь чувствуя, что как-то затянул с разговором. Композитор разводит руками и огорчённо хлопает себя по коленям. — Ты издеваешься? — губы растягиваются в истеричной ухмылке. Нет, они точно сходят с ума оба. В отличии от Сэмми, Генри остаётся спокойным. В какой-то степени усталость берёт своё. — Нет, я просто пытался понять и сравнить с другими влюблённостями, — оправдывается Штейн, но на деле звучит странно. На художника глядят исподлобья, чувствуя как раздражение, трепет и страх мешаются воедино. — Так я сижу перед тобой, гений. Время уже определиться, тебе не кажется? — слышится вызов в едкой усмешке. Генри на это недоверчиво хмурится. — Мне кажется, что некрасиво торопить других. — Как и заставлять других ждать. На несколько мгновений тишина вновь даёт передышку обоим, потому что Генри нечего ответить на это утверждение собеседника. — Ну так? — не оставляют Штейна в покое, продолжая добиваться чего-то. Лоуренс сам пока не мог понять чего конкретно. — Знаешь, иногда ты бываешь таким невыносимым, — Генри отбрасывает образ порядочного человека и поддаётся вперёд. Да, Сэмми вредный, но Штейну с недавнего времени нравится искать всё новые способы, заставляющие композитора прикусить язык. Генри наклоняется, устраивая колено между ног мужчины. Немного компрометирующая поза, но он уверен, Сэмми переживёт. — Ты ведь не против? — смотрят на композитора сверху вниз, деловито вздёргивая бровями. Лоуренс теряется от этого действия, что напоминает сны. Ощущение бабочек в желудке мешается с желанием провалиться под землю. Он молчит, сжимая губы, но Генри не двигается с места. На композитора глядят выжидающим взглядом, желая уже получить ответ. — Нет, — бурчит музыкант, на мгновение отводя взгляд в сторону и пытаясь сесть удобнее. Он прекрасно понимает к чему тот клонит. Художник выдыхает, заглядывая в голубые глаза напротив, что наблюдают за ним из-под полуприкрытых век. Ладони осторожно касаются щёк музыканта, ласково поглаживая, словно успокаивая. Те кажутся горячими, но на этом не заостряют внимание. Генри видит, как дрогнули чужие губы, чувствует, как неуклюже руки Сэмми цепляются за его локти, будто он сейчас может передумать, и от этого действия будто что-то сжимается в грудной клетке. Штейн прикрывает глаза и тянется ближе, мягко накрывая губы композитора своими. Дыхание замирает, а сердце колотится, как бешеное, когда тёплые губы сливаются в одном чувственном темпе. Волнение и внутренний трепет заглушают неприятный привкус табака. Поцелуй выходит коротким и скорее неловким, но через касания пытаются передать всю испытываемую нежность и понять правдивость испытываемых чувств к мужчине. Генри медленно отстраняется, чувствуя как на щеках выступил яркий румянец. Хотя большее смущение вызывает завороженный взгляд голубых глаз и раскрасневшееся лицо композитора. — Ой! — невольно комментирует Генри, прикрывая рот ладонью. Сэмми даже оживляется от такой неоднозначной реакции, выпуская локти из хватки. — В смысле ой? Что ой? — дёргается музыкант, зыркая на творца беспокойно бегающим взглядом. Генри забавляется над тем, как кажется взлохматились даже волосы композитора от возмущения. — Это... удивление, — тепло улыбается аниматор, сдерживая смешок. И Сэмми хочет что-то возразить, но аккуратное движение пальцев, заправляющих прядь за ухо, вновь сбивает с толку. Насупившийся музыкант что-то неразборчиво бурчит себе под нос, усаживаясь в привычное положение и наблюдая, как объект воздыхания садится рядом. Странно, что после этой странной сцены Генри выглядит... нормальным? Немного задумчивым и мечтательным, но нельзя сказать, что его, как и Лоуренса, мучают угрызения совести. — Думаю да. Ты мне нравишься, — добивают музыканта фразой, вновь заставляя ощутить это волнение, что вызывает внутреннюю дрожь. — Да, ты прав, мне стоило поговорить с тобой раньше. Просто... До этого я испытывал симпатию только к девушкам и встречался только с ними, — пожимает плечами художник, неловко улыбаясь. — Или думал, что испытываю это только к девушкам, — делает смелое предположение Генри, но не развивает его далее. Будет о чём подумать перед сном... Сэмми потупил взгляд, обдумывая услышанное. И в какой же момент всё пошло наперекосяк? Музыкант отрицательно мотает головой. — Знаешь, я уже ничерта не понимаю, — закрывает композитор лицо ладонями и измученно выдыхает, откидываясь на спинку дивана. — Я могу понять твою растерянность. — Да ничерта ты не понимаешь, Генри, — отрезает Сэмми и это вызывает недоумение. Штейн вопросительно наклоняет голову, теперь наблюдая как-то обеспокоенно. — Ты передумал? — тише интересуется художник, не желая доставлять лишний дискомфорт. — Нет. Нет, не в этом дело... — замолкает композитор, чувствуя, словно обруч неприятно давит на голову. Лоуренс жмурится, потирая болящие глаза. — Сначала только я, а теперь и ты такой же, — открывает композитор глаза, пялясь в потолок и чувствуя, как закипает внутреннее возмущение. — Я хотел, чтобы ты ответил, и не хотел, чтобы ты отвечал взаимностью! Я мог хоть как-то наслаждаться этим, потому что знал, что ты не испытаешь то же самое, потому что ты нормальный. Знал, что мечты просто останутся мечтами и ничего этого не будет. Но теперь придётся разбираться с этим! — садится обратно и резко взмахивает Лоуренс руками в воздухе, будто активно пытается что-то доказать. Взгляд скользит к лицу Генри. В его глазах он видит лишь малую долю беспокойства и то это скорее из-за смятений самого музыканта. — Почему ты вообще такой спокойный!? — вновь встрепенулся Сэмми. — Потому что ничего плохого не случилось? — приулыбается Штейн, смотря так невинно, будто это не он чуть ли не прижал композитора к дивану несколько минут назад. Музыкант смотрит недоверчиво, всё ещё хмуря брови. — Это неправильно и плохо. — Плохо для кого? Сэмми открывает рот, чтобы возразить, но ответа на поставленный вопрос не находит. Это ведь плохо для них, для него, но с другой стороны... Плохо ли, если оба согласны? От очередного прилива жара соображать трудно. Композитор наклоняется ближе, и по его лицу видно, что тот готов набурчать. — Сидишь тут, разумничался, — недовольничает Лоуренс, угрюмо смотря в упор на собеседника. Но Генри, кажется, не воспринимает его бубнёж всерьёз. Играть в переглядки с художником сложно, особенно когда тот так мягко улыбается. — Так ты меня ещё и умным называешь? — слетает с губ тихий смешок, от чего композитор фыркает. Генри не знает всех деталей, но может понять, что останавливает мужчину. Они живут далеко не в идеальном мире. — Если для тебя это сложно, то я не буду настаивать, — художник всё же касается тыльной стороной ладони лба композитора. Тот недовольно сопит, но уже не пытается остановить Штейна. Ладонь неожиданно кажется приятной и прохладной, заставляя притихнуть и оставить возмущение при себе. — Всё понятно, — улыбаясь, выдыхает Генри, когда догадка подтверждается. — Давай ты дашь мне ответ, когда поправишься, хорошо?