Токсин в твоей крови

Продолжительный стресс всё же сделал своё дело, ослабив иммунитет директора музыкального департамента. Отлёживаться дома в выходные с температурой и головной болью ну вообще никак не входило в планы Лоуренса. Более того, состояние никак не сочеталось со сложившейся ситуацией, и мужчине нужно много сил для принятия решения. Но, кажется, организм решил иначе, и теперь Сэмми в кои-то веки отсыпался. Пробуждение было жарким, но, к сожалению, не в том смысле, в котором хотелось бы. Да и сон нельзя было назвать в полной мере спокойным. Воспоминания неприятными яркими пятнами пульсировали перед глазами, искажая действительность, и больной уже не понимал где бред, а где реальность. Мужчина приподнимается, отлепляясь от неприятной душной простыни. Одеяло откидывают в сторону, потирая лицо ладонями. Прохлада касается кожи, но вскоре становится зябко. Недовольно шмыгнув, музыкант заворачивается обратно в тёплый кокон и пытается доползти до кухни, чтобы выпить что-нибудь горячее. Голова болела, мысли путались, а термометр всё так же показывал высокую температуру. На календаре понедельник, а на часах 5 утра... Нет, сегодня он точно не пойдёт ни на какую работу, и пусть Джоуи хоть сколько лепечет о сроках и важности. — Да хоть об увольнении и понижении зарплаты, чёрта с два он сотрудника лучше найдёт, — хриплым голосом раздаётся ворчание, пока чайник ставят на плиту. Да и к тому же Генри и Дрю постоянно подгоняют, из-за чего работники выполняют план работы раньше срока. Кому сделает хуже больничный? Никому, вот и правильно. Горячий чай с молоком немного спасает ситуацию. Становится даже как-то легче дышать. Когда неприятные симптомы немного отступают и ощущаются лишь фоново, появляется место для размышлений. Естественно, мысли возвращаются к недавней ситуации. Лениво подперев голову ладонями, музыкант невольно вспоминает и тактильные ощущения, прикрывая глаза. Хотелось, чтобы чужие прохладные ладони коснулись лица, унимая часть жара горящих щёк, и согрели своими объятиями, когда вновь станет холодно. А ещё хотелось не чувствовать себя так одиноко и покинуто во время простуды. "Болезнь сделала тебя сентиментальным" — ехидничал внутренний голос, отвергавший их истинную природу. Композитор, морща нос, пренебрежительно фыркнул своим же мыслям, тут же выпрямляясь. Хотя, это он сам припугнул Генри тем, что тот может заразиться и в очередной раз слечь на больничный. Художнику дважды повторять не нужно было, после кружки чая он ушёл, оставив за собой приятные пожелания о скорейшем выздоровлении. Жаль, что это только слова, и вес они имеют лишь для морального состояния. Сон как рукой сняло, но в то же время композитор не был готов на активные подвиги. Сейчас его максимум это выйти на свежий воздух и покурить, но так не хотелось выбираться из тепла в тёмную прохладу улицы... Мысль о том, чем себя занять, приходит сама собой. Из сумки достают листы, записывать музыку на которых начали ещё в гостях у Штейна. Разложив это добро на столе, мужчина хмурится, сосредоточенно вглядываясь в ноты. Чего-то не хватало. Лоуренс вновь садится за стол и наощупь пытается найти карандаш, что так некстати исчез из поля зрения. Сэмми пишет, задерживаясь так на пару часов. Пишет долго, вдумчиво, можно сказать, в какой-то степени мучительно, но зато с тем же энтузиазмом, как несколько лет назад, когда любимое дело ещё не стало рутиной. Так и проходит время до рассвета. Листы даже берут в кровать, не желая сейчас оставлять композицию незаконченной. Усталость сваливается неожиданно и давит на веки, но мужчина упрямо продолжает всматриваться в написанное, зачёркивать, переписывать и делать пометки. Наверное это первый раз, когда он наоборот боролся со сном, а не пытался уснуть. Фатальной ошибкой было опустить голову на подушку, чтобы читать в таком положении. Очень скоро веки непроизвольно смыкаются, а из ладони выскальзывают шуршащие листы. В этой битве музыкант проиграл, но переживания не имеют смысла. Он обязательно выплеснет на лист переживания и трепет, что томятся в сердце. Генри чувствует потерю уже в первый час работы. Никто нервно не топает ногой и не бурчит под ухо на всё на свете. Даже ощущается как-то непривычно. Однозначно было спокойнее, но, учитывая последние обстоятельства, хотелось, чтобы этот вредина большую часть времени был где-то поблизости. Сосредоточившись на работе, удаётся убрать сцену с поцелуем на дальний план сознания, но когда наступает перерыв, воспоминание вновь накатывает жаром, от чего Генри витает в облаках, вместо того, чтобы внимательно слушать Нормана. Эти облака рассеивает Джоуи, который вновь соизволил выйти из своего кабинета к обычным работникам. Кэмпбелл крутилась рядом с Грантом и Дрю, выслушивая его недовольные вздохи по теме массовых больничных. — Летом отпуска, в холода больничные. Весь график коту под хвост, — ворчал мужчина, что на самом деле очень раздражало аниматора. Дрю смерили скептичным взглядом со спины. — Зато директор недоволен круглый год, — вслух язвит художник, за что получает удивлённый взгляд со стороны Нормана. Штейн пожимает плечами, когда поворачивается к собеседнику и видит замешательсво на чужом лице. У него были свои причины отчитывать друга. Комментарий, кажется, донёсся до слуха Джоуи, и теперь все присутствующие могли наблюдать, как вальяжно директор следует к столу. Штейн хмурится, наблюдая за этим выпендрёжником, чей авторитет — полнейшая неприкосновенность. Директор студии, как и подобает настоящему мастеру шоу, выдерживает паузу, а уже потом совершенно спокойно начинает словесно закапывать, так неприятно говоря о вчерашних обстоятельствах. — Я понимаю, что та ситуация показалась тебе грубой. Но давай... те более не будем выяснять отношения в стенах студии. Это плохо сказывается на настроении коллектива, — переходит на вы Джоуи, деловито задирая голову. В глазах проскакивает доля надменности, которая возмущает творца. Ещё большее раздражение вызывает эта чёртова дружелюбная улыбочка, которую натягивали на лицо, когда это было выгодно. Ладони и пальцы под столом вжимаются в сиденье стула, Генри просто не может сейчас выплеснуть всё своё негодование при других людях. Видимо, Джоуи специально пользуется этим, понимая, что художник не будет устраивать сцены на публике. — Дай знать, когда придёшь в себя. Я тебя не узнаю в последние несколько месяцев, — только это и успевают сказать вслед, наблюдая как, казалось, его слова ничего и не значили для Дрю. Ближе к восьми вечера возникает дилемма: остаться дольше на работе или проведать Сэмми. Да, Штейн звонил ему в воскресенье, но тот взял трубку не с первого раза, а когда дозвониться всё же удалось, на аниматора первым делом вылился поток возмущения. Правда, негодующий потом притих и извинился, когда понял, что звонит ему именно Генри, а не мутные личности с предложением купить слона или взять займ. Так что идея со звонками, по всей видимости, дохлый номер. Ну да, точно дохлый, потому что и сегодня утром Штейну не ответили. Отшельник белобрысый, будто от ФБР шифруется... Всё же было решено выдвинуться пораньше своим ходом. Сомнения в успешности собственной авантюры настигают только в тот момент, когда художник уже переминается с ноги на ногу у двери чужого дома. Во второй руке тихо шуршит пакетик с апельсинами и печеньем. Как удалось выяснить, Лоуренс тоже сладкоежка, а потому промахнуться с выбором было сложно. В который раз набравшись решимости, Генри медлит, но нажимает кнопку дверного звонка. Дверь открывает, кто бы мог подумать, Сэмми. Сонный, шмыгающий, лохматый и с красным носом. Умилительная картина. Тот глядит заторможенно и хмуро, будто крот, которого насильно вытащили из своей тёмной норы. — Прости, что без приглашения, просто хотел убедиться, что ты ещё живой, — сразу же пытаются разбавить обстановку шуткой, ибо при взгляде на композитора воспоминания сами собой лезут в голову, а сердце волнительно отстукивает свой ритм. Композитор испытывает похожие ощущения, но так же старается держать каменное лицо. Плевать, румянец можно списать и на температуру. — Или заразиться, — вздыхает Лоуренс, по обычаю даже не здороваясь. Тот опираясь плечом о дверной косяк, непроизвольно засматриваясь и как-то неожиданно быстро углубляется в собственные рассуждения. А вот какие, это уже никому не ведомо. Генри улыбается, не акцентируя внимание на этой забавной выходке. — Вряд ли. А если и так, то не очень-то мне и помешает простуда работать из дома. — Сейчас в лоб за свои геройства получишь, — отмирает и чуть хмурится музыкант, говоря это скорее устало, чем сердито. Штейну его слова кажутся неубедительными. — А сам? Стоишь на холодном полу перед открытой дверью, ещё жизни меня учишь, — спокойно парирует аниматор, лукаво глядя на собеседника. Сэмми закатывает глаза в знак раздражения и протеста. Штейна берут за запястье и тянут внутрь, закрывая дверь прежде, чем Генри успевает сказать что-то против. Уже в прихожей композитора сверлят возмущённым взглядом. Лоуренс несколько мгновений молчит, но затем тихо усмехается этому зрелищу. — Да ладно, ты же сам хотел зайти? И не поспоришь ведь. — Ну уж точно не хотел, чтобы меня затаскивали как какого-нибудь котёнка с улицы, — находят повод построить из себя саму неприкосновенность. Хотя кажется он сам не против, чтобы его запястья вот так сжимали, правда в иной обстановке. Взгляд устремляют в пол, малость шокировано осознавая новое открытие. Какие же дурацкие мысли... — Эй, ворчать это моя фишка, — легонько щёлкают собеседника по носу, застав врасплох этим действием. Творец поднимает взгляд, замечая, как уголки губ Сэмми ползут вверх. Вот наглец, всё-то ему можно простить за эту редкую улыбку. Черты лица композитора вновь смягчаются. Даже в лёгком полумраке коридора сложно не уловить мягкость во взгляде голубых глаз, что мешалась с грустью. — Не бурчи, я рад, что ты пришёл, — ненавязчиво касаются ладонями плеч аниматора и внимательно того осматривают. Простывший голос с хрипотцой окутывает собой, а мурашки разбегаются по спине от глубокого тембра. В этот момент Генри опять вспоминает, что такое бабочки в животе. Лоуренс задумчиво мычит, прежде чем продолжить. — Удивительно. А ещё не остался допоздна на работе, — подмечают очевидную вещь, которую можно было и не озвучивать. Музыкант вытаскивает наружу то, что они и так оба понимают и Генри теперь не может унять волнение, ведь если Сэмми спросит напрямую, то отнекиваться не получится. — Ты специально делаешь на этом акцент? — мягко улыбается художник, вопросительно наклоняя голову. Музыкант лишь делает вид, что на мгновение задумался. — Да. А у тебя были сомнения? — Прямолинейно однако, — тихо посмеивается Штейн, от чего-то не решаясь ответить громче. Будто они сейчас оказались на одной волне и пересечь грань было бы непостижимым нахальством. Это в доме так жарко или он уже перегрелся из-за одежды и происходящего? — Можно мне спокойно раздеться? — намекают композитору наконец-то отпустить его. Ну а что? Наглядеться, что ли, не успеет? Сэмми актёрничает, вопросительно изгибая бровь. — Что, прямо здесь? — за подобный подтекст получает возмущённый толчок в плечо, улавливая эту невольно расплывающуюся улыбку на чужих губах. — Да, прямо здесь. Или предлагаешь ходить как есть? — слышит очевидно наигранное недовольство музыкант и не рассмеяться кажется уже сложной задачей. — Но! Я драить полы в ближайшие дни не планировал, так что надеюсь на твою добросовестность, — пригрозив жестом, отпускают художника. Наконец-то появляется возможность спокойно раздеться, чем и пользуются. — Проходи, я пока поставлю чайник. Две кружки с горячим напитком опускают на столик в гостиной. Они болтают о чём-то совершенно отстранённом и неважном, но этот разговор кажется таким нужным и спасающим от всех непоняток и недосказанностей, что происходят в жизни. Приятности в виде печенья и апельсинов всё же принимают, хоть и фырча о том, что не нужно было ничего покупать. Генри откидывается на спинку дивана, согревая холодные после улицы ладони о кружку. Подносит ближе, ощущая тёплый пар, касающийся щёк и украдкой поглядывает на собеседника. Тот простуженно шмыгает и отворачивает голову, когда они случайно обмениваются взглядами, очевидно вдвоём проваливая свою маленькую шпионскую миссию. Замолчать сейчас кажется самоубийством, ибо тишина по ощущениям громче всех разговоров. И вот, когда, казалось бы, все приятные темы уже фигурировали в разговоре, а о плохих не было настроения заикаться, композитор сам проявляет инициативу. — Так... — вроде и задорно собирается расставить все точки над "и" Лоуренс, но инициатива меркнет так же быстро, как и вспыхивает. Сэмми тихо кашляет, прочищая горло. — В общем, я думал над твоими словами, — они оба понимают о чём сейчас пойдёт разговор, но Генри будто сам пытается оттянуть неловкий момент, вопросительно изгибая бровь. — Ну не прикидывайся белым и пушистым, ты понимаешь о чём я, — раздражает Сэмми этот неуместный жест. Штейн улыбается и приподнимает руки, признавая своё маленькое поражение. Как бы объяснить ему... — Просто мы говорили о другом, а ты вдруг захотел прямо сейчас обсудить что-то серьёзное и волнительное. — Не суть, — резко отрезает музыкант. Все мысли от волнения вновь безобразно путаются в голове, не находя способа понятными предложениями слететь с губ. Мужчина задумчиво мычит, решая изъясняться как умеет. — В общем, я не знаю, что из этого всего может выйти, — разводит композитор руками, подавленно вздыхая. Казалось, что это в Лоуренсе говорит паника и непринятие. Если честно, то Генри пока понятия не имел, как унять этот тревожный поток мыслей собеседника. Штейн ведёт плечом, на несколько мгновений задумываясь. — Я не против проверить. Что насчёт тебя? — на композитора смотрят с долей ожидания, но тот уклоняется от вопроса. Колючий взгляд голубых глаз передаёт всю нестабильность и недоверие. — Почему ты вдруг заинтересовался подобным? — Сэмми говорит завуалированно, будто отстраняя их от происходящего и это вызывает долю недоумения. Полупустую кружку опускают на стол, теперь же обращая всё своё внимание на собеседника. — Меня влечёт к тебе, какое тут ещё может быть объяснение? — объясняет Генри, ожидая получить хоть какую-то реакцию, но на творца просто продолжают глядеть, вопросительно склонив голову и Генри понимает, что от него ждут какого-то продолжения. Хотя больше хотелось щёлкнуть недоверчивого паникёра по носу. — После той ситуации с больницей наши отношения, очевидно, изменились. Ты стал показывать другую часть себя, и это так... Я не знаю... Завораживает? — не может подобрать правильное слово Генри, но хочет выразить свою степень восхищения неожиданным переменам, что он разглядел в Сэмми. Пальцы цепляются за край свитера, беспокойно теребя ткань, будто это помогало ухватиться за непослушно ускользающие мысли. — Я сам полностью не понимаю, что происходит, но мне хотелось бы разобраться в этом вместе с тобой. И раз уж ты пронёс эти чувства сквозь года, то почему я не могу дать им шанс? Мы ничего не потеряем, если попробуем, — поднимает Генри взгляд, заглядывая в глаза напротив. В гостиной повисает тишина. Наверное это один из немногих случаев, когда они смотрят друг на друга так открыто. — Как быстро в меня что-то полетит, если я скажу, какой это сопливый разговор? — Генри по первости даже теряет дар речи, просто вопросительно хлопая глазами, так и оставшись с приоткрытым ртом. Нет, ну такое нахальство ещё поискать надо. Штейн возмущённо выдыхает и замахивается одной из подушек в предупредительном жесте. Сэмми отпрянул назад, наивно решая держать оборону только одной ладонью. — Ну что? Я же не сказал тебе заткнуться!? — сопровождается дуэль возмущённым сопением и тихим хохотом с обоих сторон. — Я тебя сейчас этой подушкой придушу! При чём тут это? Я тут тебе душу вообще-то изливаю! — напирает Генри и Сэмми чует, что поражение близко, когда лопатки касаются подлокотника, а Штейн, возвышаясь, лыбится как чёрт, всё больше отрезая пути к отступлению. — Да погоди ты! Всё! Белый флаг! Тайм-аут! Мир! — хрипло отзывается музыкант. Генри, по-видимому, решил смиловаться. Подушку отбрасывают, но Лоуренса никуда не отпускают, совершенно не стесняясь позы и близости. Тактильные люди продолжали оставаться для музыканта загадкой... — Я слушаю, — унимая сбившееся дыхание, поправляет художник сползающие очки, по прежнему глядя на этого вредину сверху вниз. А Сэмми вообще забывает, что хотел сказать, его мысли заняты собственной задравшейся футболкой и ладонью мужчины на его ноге. Чёрт. — А я, кажется, умираю, — но в ответ музыкант получает не очередное ехидное высказывание, а непонимающий зырк, говорящий о том, что Генри немного утомили игры в кошки-мышки. Это возвращает в свою колею и тот спокойно выдыхает, собираясь с мыслями. — Мне тоже хочется с тобой. В смысле, разобраться во всём с тобой, — оговорившись, быстро поправляет себя композитор и как оказалось этого ответа было достаточно, чтобы Генри мягко улыбнулся. Вот только отпускать музыканта не спешат. Теперь и на щеках художника прослеживается лёгкий румянец. Из-под расслабленных полуприкрытых век взгляд зелёных глаз блуждает по мужчине, запечатляя в памяти мягкость момента. Тишину нарушает лишь дыхание и тихое шуршание ткани. Лоуренс чувствует как чужая рука смещается в сторону, теперь находя опору в поверхности дивана. Взгляд Штейна останавливается на чужих сжатых губах и Сэмми быстро улавливает этот момент. От возмущения композитор даже чихает. — Ну нееет. Обмен микробами мы сегодня устраивать не будем, помечтай, — упирается ладонь в плечо Генри и мягим движением толкает того назад. — Ты всё равно уже чихнул. Давай минус на минус, чтобы в плюс выйти, — смущённо улыбается художник, понимая, что его коварный план раскрыли ещё до совершения. — Математик из тебя, конечно, лучше чем биолог, — приподнимаясь на локтях, пытаются отмахнуться от собственной неловкости. Усаживаясь обратно, тот оглядывает собеседника, замечая какую-то подозрительную искру во взгляде. Ехидство или ирония, Лоуренс не может точно сказать. — Что? — всё же интересуется мужчина, вопросительно склонив голову в сторону. Штейн неосознанно пожимает плечами, будто и вправду не знает в чём причина. — Ну просто мне кажется, что от поцелуя никто не умер бы, — смелое заявление, которое заставляет музыканта раздражённо выдохнуть. Тот демонстративно закатывает глаза и двигается ближе. — То не трогай, то поцелуй его, — бурчит Сэмми, сжимая воротник чужой рубашки. Генри бесцеремонно тянут ближе, задерживаясь лишь на мгновение, чтобы со всей своей напыщенностью заглянуть в глаза и столкнуться с не менее раззадоривающим вызовом во взгляде напротив. Но вместо ожидаемого поцелуя, художник ощущает дыхание у своей шеи. Зубы касаются кожи, безболезненно кусая скорее из вредности, желая отомстить за недавнюю драку и пощекотать нервишки. От такого нахальства аниматор на мгновение замирает, а по спине пробегают мурашки. Манёвр и напористость дезориентируют. Ладони, ползут выше к плечам, чтобы оттолкнуть, спасти свою гордость и победить в их маленькой, но такой глупой игре. Вот только руки так и остаются покоиться на плечах, а кожу обжигают чужие губы. Шумный выдох со стороны творца заставляет замереть, чтобы осмыслить и верно трактовать услышанное. Кончики ушей в который раз предательски горят, хотя это Сэмми планировал оставаться хладнокровным, чтобы позже дразнить объект воздыхания за чувствительность. Теперь же в желудке всё будто переворачивается, а сердце ускоряет свой разбег, сбивая только недавно восстановившееся дыхание. Движения композитора вновь обретают плавность. Тот тянется выше, прижимаясь к приоткрытым губам своими. Хватка на воротнике ослабевает, ладони хаотично ощупывают плечи творца и опускаются вниз, чтобы обвить тело руками. Генри приглушённо мычит и льнёт ближе, волнуя и без того возбуждённый разум. Пальцы сминают ткань свитера, а Лоуренс поддаётся вперёд, будто выплёскивая часть тех тёмных желаний, что держали в узде. Судорожное дыхание теперь не унять, но из-за обильности ощущений, Генри даже не замечает собственных звуков. Губы, дыхание, шея, руки композитора, всё кажется таким горячим, распаляет и не оставляет попыток скрыть вожделение. Он закрывает глаза, растворяясь в ощущениях, окутывающих их сердца волнительным трепетом. Ладони композитора скользят под рубашку. Укол осознания вторит ощущениям под подушечками пальцев. Руки так же быстро и стыдливо отдёргивают назад, будто обжигаясь об чужую обнажённую кожу. Лоуренс отстраняется и тяжёлая, переполненная мыслями голова больного опускается на плечо аниматора. Жар опять обжигает кожу, а колющая боль маячит где-то на фоне. Когда от него отрываются, Штейн открывает глаза и опускает рассеянный взгляд на спрятавшегося композитора. Художник молча поправляет очки, фоном ощущая тревогу. Жест не расценивают как смущение, и теперь волнение противным комом подступает к горлу. Мысль о том, что Сэмми мог умолчать о дискомфорте, неприятно давит на шею. Но Генри не торопится что-либо спрашивать. Он просто остаётся рядом. Музыканта плавно поглаживают по голове, перебирая спутанные светлые пряди. Лоуренс опять пытается спрятаться от нежностей, сжимая губы и делая вид, что это вообще не он тут пристроился в объятиях. — Всё нормально. Просто температура, — объясняют свой резкий поступок, пытаясь предотвратить дальнейшие расспросы. Будто проверяя догадку, Генри ненавязчиво измеряет температуру поцелуем лба. Это ощущается так непривычно и неправильно... Сэмми раздосадованно мычит, ударяясь в безынициативный протест против таких смущающих телячьих нежностей. Но когда от него пытаются отстраниться, он не отпускает. Да, было жарко, но хотелось задержаться дольше в этом моменте. — Прости, наверное вправду нужно было повременить, — тише отзывается Генри, спокойно принимая желание музыканта растянуть их объятия на подольше. Противная температура казалось даже и не собиралась спадать. Сэмми ничего не отвечает, только жмётся ближе и обнимает ощутимее. Это дарит долю облегчения, показывая, что всё и вправду в порядке. А вот было ли так на самом деле? Честно, не знал даже Лоуренс. Но об этом решают умолчать. Всё погружается в умиротворённую тишину. Из лёгкой дрёмы музыканта выводит вопрос. Мужчина не поднимая головы слушает убаюкивающий полушёпот. Голос Генри мягкий и окутывающий уютом. Вот только жаль что вопрос создаёт резкий контраст с приятным ощущением. — Я вот только не понимаю, где ты умудрился простудиться? — скорее сам с собой ведёт рассуждения творец, не особо-то и рассчитывая получить ответ от собеседника. — В церковь сходил... Попал под дождь по дороге домой, — хрипловато отзывается Сэмми понимает, что зря выпалил первую фразу. Вот только было уже поздно. Художник на такое заявление чуть хмурится и напряжённо смотрит вперёд, обдумывая услышанное. По неторопливым движениям рук, музыкант понимает, что его слова озадачили Генри. — Мне помнится, ты говорил, что не посещаешь такие места? — удивляется Штейн, надеясь заглянуть в глаза композитору. Но тот замолкает и остаётся неподвижным. — Говорил, — всё же вздыхает музыкант, не зная, чем оправдать свой поступок. Разум будто окутывал туман, а мысли путались... Что он ему скажет? Прости, Генри, но я надеялся доказать, что я всё-таки не по мужикам? Я встретил мать и мне стало ещё херовее? Так себе объяснение. — Я не знаю, как сейчас это объяснить, давай потом, — спустя короткое молчание просит о передышке Лоуренс. Генри не настаивает, тот имеет право хранить свои секреты, но, честно, это нежелание делиться важным ощущается как лишний груз на душе. Сэмми мало что рассказывает о своей жизни до работы в студии. Поначалу это кажется несправедливым, но в какой-то момент приходит осознание, что и сам Генри не углубляется в собственные воспоминания в их разговорах, будто отрекаясь от прошлой версии себя. А может опасаясь очередного отвержения? В действительности они так мало знают друг о друге... В какой-то момент Штейн обращает внимание на дыхание больного. Тот сопит, но дышит глубже и спокойнее. Приходит понимание, что перенапряжение всё же взяло вверх над композитором, и тот задремал. Все эти ощущения в новинку, так умилительно и странно одновременно, что уголки губ невольно дёргаются и ползут вверх. Вот только теперь художник боится даже дышать... А сколько так проспит музыкант, неизвестно. Ну в принципе Генри и не против стать заложником привлекательных обстоятельств. Затылок касается спинки дивана и творец так же прикрывает глаза, больше прислушиваясь к ощущениям. Мысли непослушные. Всё так же возвращаются к мрачным моментам, не давая покоя. Мужчина прекрасно понимал истоки проблемы. Но понимать одно, а убедить себя, что реальность искажена твоим травмированным опытом это уже куда сложнее. Всё будто намекало, что с ним что-то не так. Где-то спустя полчаса, Генри ловит себя на том, что сам начинает дремать. А он и не против. Вот только совсем скоро просыпается от возни со стороны музыканта. У того неприятно ноет голова. Лоуренс низко мычит, не открывая глаз. Стыд пытаются спрятать за этой маской недовольности. — Вот у тебя больше дел нет, кроме как меня убаюкивать, а? — обращается Сэмми с осуждением к самому себе, не приплетая Генри в каком-то плохом ключе в этой ситуации. — Ничего страшного, тебе нужно больше отдыхать сейчас, — чувствует композитор, как чужие пальцы вновь приглаживают волосы. Музыкант же замирает, непонятливо хлопая глазами. Ну извините... — Так, ну это уже слишком. Я скоро начну ворчать, что ты слишком заботливый, — бурчит Сэмми, нехотя поднимаясь с такого удобного места. Жмурится и трёт глаза, пытаясь прогнать противную сонливость, что грузом будто обрушилась на него. Генри лишь посмеивается, в то же время обеспокоенно осматривая больного. Тянется ближе, поправляя взлохматившиеся волосы и ворот футболки, параллельно забавляясь настороженным взглядом композитора. — Ну не смотри на меня так, будто я тебе в любой момент могу воткнуть нож в спину, — улыбается художник, мельком глянув в сторону окна. То как и обычно было плотно закрыто шторами. Периодически мужчина забывал, что единственным помощником определить здесь время являются настенные часы. Стрелки, казалось, так торопились вперёд, когда они наконец-то вновь встретились, и это огорчало. Нет, можно конечно остаться на ночь, но... Сэмми не хотели беспокоить, да и своя кровать как-то роднее. Уже в прихожей музыкант молча шмыгает, опираясь на стену и лениво наблюдает за тем, как гость надевает ботинки. На этот раз молчание уютное и будто пропитано теплотой момента. Приглушённый свет только добавляет шарм к атмосфере, нагоняя сонливость. — Ну что сказать... Спасибо за гостеприимство? — приподнимает художник голову и довольно улыбается. Сэмми на это медленно кивает и тянется к вешалке. — Да без проблем. Заходи чаще, — пытаются сказать это как можно более непринуждённо и передают верхнюю одежду Штейну. — Вообще-то я надеялся скоро увидеть тебя на рабочем месте. Но раз уж ты просишь, — благодарно кивает художник, принимая своё пальто из чужих рук. Надевая одежду, аниматор чуть глубже погружается в свои мысли, рассуждая тихо, мирно и с самим с собой о происходящем. Если так подумать, то Генри так и не рассказал о последних инцидентах с Джоуи, а Лоуренсу вроде как это было важно и в какой-то степени интересно. Вместе же с желанием рассказать, в груди неспешно ворочалось непонятное чувство вины. За что? Генри не понимал, но нужно было всего лишь убедиться... Убедиться, что с ним всё в порядке и он сам придумывает, ибо тревожный разум не даёт отпустить эту мысль. Генри медлит, застёгивая пуговицы. Взгляд, устремленный вниз, смотрит будто сквозь пол. Штейн всё не может решиться, но эти сомнения продолжают терзать его душу. — Скажи, я чем-то тебя отталкиваю? — поднимают взгляд на музыканта и сталкиваются с выражением полнейшего замешательства. Будто он спросил что-то совершенно несуразное. Музыкант молча мотает головой, пока мысли догоняют ощущения. — С чего ты взял? — разводит мужчина руками и ступает ближе. Штейн вдруг чувствует себя неловко. Хотя, ему легче давались откровения, чем тому же музыканту, так что ничего утаивать не планировали. — Просто подумал, вдруг я не замечаю чего-то в себе, что может оттолкнуть других людей? — уже тише продолжает Генри и видит, как брови собеседника ползут к переносице, а руки вновь деловито скрещивают на груди. — И с чего это ты на пустом месте завёл об этом разговор? — с долей недоверия смотрят на собеседника, думая, что Генри будет увиливать и отнекиваться. Но всё не так. Ответом послужило лишь имя виновника. — Джоуи. — Боже, опять этот недоумок, — закатывает глаза музыкант, уже предвидя неприятные подробности. Генри хмурится, всё ещё защищая честь своего горе друга, но глубоко в душе он вполне согласен с мыслью Сэмми. Да, полнейший недоумок и кретин. — Не смотри на меня, как на врага народа, это не я тебе нервы треплю, — опять ворчит Лоуренс, улавливая эти нотки недовольства в свою сторону. Генри выдыхает, отводя взгляд в сторону. Если честно, то художник даже не знает, что ответить и кажется, выглядит глупо. — Ну, ты на меня обижаться теперь за правду будешь? — Сэмми делает шаг вперёд, касаясь чужих ладоней, что так и остановились на месте, не застегнув даже одной пуговицы. Бесцеремонно эту задачу берут на себя. Генри оживляется, поочерёдно глядя на руки композитора и пытаясь заглянуть этому проныре в глаза. Но Лоуренс надел маску спокойствия, не торопясь разбираясь со всеми пуговицами. И Генри бы возмутился, вот только от чего-то это крайне забавляет. — Чего молчишь? Ты вроде сейчас не озадачен своими пуговицами, так что вещай, — просит музыкат, не отрываясь от своего занятия. — Тихий ужас, — полушёпотом посмеивается Штейн, но всё же приступает к своему невесёлому рассказу. Мужчина задумчиво мычит, собираясь с мыслями. — Да, Джоуи... Раз уж я не мог поговорить с ним на работе, то решил зайти в выходной. Мне хотелось обсудить, как идут дела в студии, и почему мы так резко отдалились друг от друга, — объясняет аниматор всё по порядку, изредка ловя на себе изучающий взгляд голубых глаз, демонстрирующий, что его внимательно слушают. Ну хоть кто-то... — Уже с порога я понял, что мне были не рады. Нет, он конечно ради приличия пригласил меня в дом, но ненадолго. Мы так толком ничего не обсудили. Он сослался на дела и проводил до двери. Ммм... Мне показалось что я что-то услышал из другой комнаты. Он сказал что сегодня принёс кошку в коробке и наверное та проснулась. На "кошку" мне, конечно же, взглянуть не дали, — рисует аниматор кавычки в воздухе, слегка хмурясь. Сэмми поддерживает в своей манере, недовольно цыкая на выходку директора. — А на моё предложение помочь с делами и задержаться подольше он вспылил, и мне пришлось уйти, — вздыхает Генри, опуская взгляд и встречаясь с глазами мужчины. Лоуренс так и остаётся на корточках, даже когда завершает своё дело. Хороший слушатель, конечно, не прикопаешься даже. — Честно, давно такого холодного взгляда от него не видел, — тише говорит художник, чувствуя, как что-то кольнуло в груди. Более Штейн не знает, что сказать. Финал получился грустнее, чем планировалось, и теперь даже не совсем понятно, как после такой темы тепло распрощаться. Понимая, что повествование окончено, Сэмми медленно поднимается и выпрямившись, прочищает горло перед тем, как начать арию недовольства. — Нет, я конечно понимаю, что вы друзья с глубокого детства и прочая ерунда, но он даже времени тебе не может уделить! Зачем ты пытаешься? — просыпается в Лоуренсе то самое негодование даже во время болезни. — Генри, отвяжись ты от него. Он сам назад к тебе за советом приползёт, как это всегда и было, — пытаются получить ответ от художника, замечая, как тот вновь рассеянно глядит по сторонам. Будто и не слушает вовсе, а опять погружается в свои ошибочные рассуждения. — Я рос вместе с ним... Мои родители не особо были заинтересованы в моём воспитании. Что бы я ни делал, им было по большей части всё равно, — выводит аниматора вся эта ситуация на откровение. Джоуи был важной составляющей жизни. Точнее, ему удалось таковым стать, пока психика маленького ребёнка была так пластична и уязвима. А вот как теперь избавиться от этого подобия зависимости, было неведомо. — Джоуи вытаскивал меня из этого бардака, помогал забыться. Знаешь, это трудновато объяснить. Он натура бойкая, так что я был голосом разума в нашем дуэте, так сказать, — грустно усмехается аниматор, пытаясь прогнать противное наваждение. Получается плохо, а жгучие слёзы подступают всё ближе. Генри снимает очки и трёт глаза, пытаясь привести себя в порядок. Но мысль, прилипчивая и острая продолжает расковыривать так и не затянувшуюся рану в сердце. — Может и вправду я что-то не так сделал? — дрогнул голос на конце и художник понимает, что прокололся. Такое музыкант точно не пропустит мимо ушей. Штейн не решается поднять взгляд, в какой-то степени стыдясь такой странной уязвимости. Сэмми чувствует, что должен что-то сделать. Ладони аккуратно опускаются на плечи Генри, ощутимо сжимая. Лоуренс теряется, все слова разом вылетают из головы при виде печального взгляда зелёных глаз, что так старательно прячут. Музыкант наклоняется ближе, касаясь губами чужого лба. Художник мелко вздрагивает и поднимает удивлённый взгляд на мужчину. — Странно, температура вроде у меня, а бредишь ты, — пытаясь казаться невозмутимым, хмыкает композитор. Творец лишь вздыхает, неосознанно накрывая чужие руки своими ладонями. Аниматор отрицательно качает головой, будто эта странная штука его не убедила. — Генри, не выдумывай ерунды. Ты самый чуткий человек в студии, если не в районе вообще, — подбирает слова композитор. — Что я хотел сказать... Если он и не хочет общаться, то в этом точно виноват не ты. Некоторые люди не будут рядом с тобой всю жизнь, так бывает, — с трудом, но делают заключение, ненавязчиво поглаживая по плечам. На самом деле так успокаивающе, что Штейн готов уткнуться лбом в грудь и задержаться в этом моменте. От его эмоций и грусти не отмахиваются. Сэмми не ворчит и не пытается замять тему. Наоборот пересиливает себя и стоит здесь, рядом. Его не отвергают. Губы расплываются в мягкой улыбке, а на Лоуренса смотрят так благодарно и нежно, что это порождает вопросы у второго. — Что? — не понимает Сэмми. — Как быстро в меня что-то полетит, если я назову это сопливым разговором? — передразнивают композитора в их недавнем диалоге. — Ой, да иди ты! — несерьёзно фыркает музыкант и пытается отстраниться. Но Сэмми не дают так просто уйти, затягивая в благодарственные объятия. Следующий рабочий день, к сожалению, также проходит без горячо любимого вредины. Если честно, то всё словно в тумане. Нет, вовсе не из-за привязанности или последних обстоятельств, скорее от скуки. Один из тех дней, когда твоё тело вялое и будто на автопилоте, и единственное, что тебе хочется, это поскорее вернуться домой и лечь спать. Вернуться быстрее домой? Даже какое-то непривычное желание. Отточенными движениями рук, художник выводит своих любимчиков на листах бумаги, пока расслабленный, незагруженный ничем разум дремлет. Так и надеется до конца дня пробыть в полнейшем спокойствии. Закончив с очередной сценой, Штейн неспешно несёт папку с листами к киномеханику. Нет, он конечно мог отнести всё в конце дня, но чувствовал, что неплохо было бы размяться, иначе он так и уснёт на месте. Сидячий образ жизни до добра точно не доведёт... Мысль о прогулке на выходных подкрадывается сама собой. А ещё для полноты картины можно позвать с собой Сэмми. Ну... Если тот конечно любит гулять, а не фыркнет и не запрётся в четырёх стенах. Генри представляет эту ситуацию в голове и непроизвольно улыбается. Добравшись до нужного кабинета, Штейн по обычаю стучит, прежде чем войти. Генри уже готовится поздороваться с Норманом, но слова так и застревают в горле от неожиданности. Он так же видит Сьюзи, что вальяжно расположилась на краю стола и о чем-то болтала совершенно незаинтересованному их разговором Полку. Всё на несколько секунд погружается в тишину, а взгляды устремляются на творца. Мисс Кэмпбелл улыбается, а Норман кивает в качестве приветствия. — День добрый. Однако, интересная у вас здесь компания, — добродушно улыбается Генри, положив листы уже на привычное место. Сьюзи, по-видимому, пользуется отсутствием директора музыкального департамента в полной мере, и даже самую малость злоупотребляет свободой. Та внимательно наблюдает исподлобья, по-лисьи и хитро улыбаясь. — Здравствуйте, а я как раз собиралась вас проведать, — запоздало, но здоровается женщина. Она поднимается с места и плавным движением расправляет складку, что образовалась на юбке. Слова Сьюзи звучат довольно странно. Что же ей могло понадобиться? — Могу вам чем-то помочь? — всё так же улыбаясь, интересуется Генри. На заднем плане слышна тихая усмешка Нормана. — Несомненно, вот только я не понимаю почему мне тоже пришлось выслушивать душевные терзания бедной Сьюзи, — саркастично цыкает киномеханик, устало зыркнув в сторону женщины. Та не воспринимает его бурчание всерьёз, лишь кокетливо улыбается и хлопает ресницами, словно сама невинность. Полк на такие выступления качает головой и шутливо грозит ей пальцем. — Теперь твоя очередь. Она мне уже все уши прощебетала, — предупреждают о грядущем, возвращаясь к наматыванию ленты на катушку. Сьюзи демонстративно скрещивает руки на груди, обращаясь к киномеханику. — Норман, ну будь душкой, не пугай Генри, — постепенно переводят взгляд на аниматора. Она шагает ближе и от чего-то внутри просыпается дурное предчувствие. — Видите ли, в чём дело, — начинает актриса, касаясь указательным пальцем собственной щеки и на мгновение задумчиво глядя куда-то в сторону. Маленькие кокетничества от Кэмпбелл выглядят довольно забавно и вовсе не раздражают. Такая уж у неё порой манера общения, и Генри постепенно привык не вестись на манящие чары прекрасной дамы. — Меня интересует привлекательный молодой человек, с которым вы столь тесно общаетесь, — лукаво улыбается она, а Генри меняется в лице, ошеломлённо глядя на женщину. Первая мысль была о музыканте. Зачем вдруг Сьюзи понадобился Сэмми? Или же на деле женщина так же неровно дышит к композитору? Штейн медлит с ответом, на самом деле желая уже прекратить этот странный диалог. — Мисс Кемпбелл, я не намерен втягивать Лоуренса в ваши странные любовные игры. Уж тем более становится соучастником, — чуть хмурится художник, отступая назад. Сьюзи удивлённо вздёргивает бровями и кажется готова рассмеяться. — Он? Мистер Штейн, — широко улыбается та и Генри чувствует что где-то прокололся. — Речь идёт не об этом буке, я говорила о нашем многоуважаемом Джоуи Дрю, — на всякий случай полностью поясняет она, уже готовясь словесно обороняться против протестов творца. — А... — ладонь в неловком движении касается собственной шеи. Черт возьми, почему он подумал только об одном человеке? — Ну тогда я могу что-то посоветовать или... — Постойте-ка, — опять останавливает его женщина, внимательно всматриваясь в мимику собеседника. — Тогда позвольте прояснить, а почему как речь зашла о Джоуи, вы сразу согласились? Генри замирает. Вообще отмазки были, дело в том, поверит ли певица в его легенду. Голос предательский подрагивает и художник неловко кашляет. — Потому что мне показалось, что Сэмми совершенно не заинтересован в подобном. А Джоуи, он свободный мужчина, — губы непроизвольно растягиваются в неловкой улыбке. Но наверняка это можно принять за что-то иное? Да ведь? Правда ведь!? Генри чувствует как горячей волной накатывает тревога. Кэмпбелл молчит, озадаченно приоткрыв рот. — ...Брешешь, — тише говорит Сьюзи и улыбается так, словно докопалась до чего-то личного и сокровенного. Генри качает головой и отмахивается руками в отрицательном жесте, но упрямую даму не переубедить. — Ай-яй-яй, Генри, — ступает та ближе и касается тыльной стороной ладони лба мужчины. Штейн готов провалиться сквозь землю, честное слово. — У вас не хворь, чтобы так краснеть. Вы кого обыграть пытаетесь, мой дорогой? — вопросительно изгибает она бровь, словесно прижимая собеседника и не давая тому так просто отделаться. — Право, никого! У Сэмми уже есть любимая женщина. — Абсолютно верно, и зовут красотку Генри Штейн. Норман громогласно усмехается, считывая слова Сьюзи за шутку. Вот только Сьюзи и Генри не смеются. Художнику даже ничего не нужно говорить, она и так всё понимает. Всё ещё было множество вопросов, но главный материал... Усвоен, так сказать. Норман стихает и вопросительно смотрит в сторону этих двоих. Кажется, он и вправду что-то упустил за это время. — Не обижайтесь, мне просто интересно, — мягко улыбается женщина, утешающе похлопав мужчину по плечу. Генри тихо выдыхает. Несмотря на отсутствие какой-либо яркой отрицательной реакции, тот по прежнему чувствует себя неловко. Вдобавок виновато перед Сэмми. — Да ладно вам, ничего криминального не произошло, — продолжает уверять Сьюзи и её улыбка в какой-то степени заразительна. Штейн наконец отмирает и грустно улыбается в ответ. — Да, вы довольно любопытная и целеустремлённая дама. Мне даже как-то неловко, — находит Генри наконец в себе мужество заглянуть в глаза той, кто его раскусил. — Ну, какая есть, — поправляет волосы женщина, чуть задирая голову. — Но всё равно, вы от меня не отвертитесь! И это я сейчас о мистере Дрю. К вам с Лоуренсом... Я с удовольствием вернусь позже, — бесстыдно намекает Сьюзи о своих намерениях получить подробности. — Такого рода информации я вам обещать не могу, — посмеивается Генри и всё же отходит чуть в сторону, держа дистанцию. Штейн чувствует на себе взгляд тёмных глаз. Полк смотрит слегка нахмурившись. Глаза мечутся по мужчине и словно укалывают своим презрением. По крайней мере художнику становится неуютно, и тот вопросительно смотрит на приятеля. — Нет, ребята, я конечно понимаю что здесь работают странные люди. Но Содом и Гоморру я никак не ожидал, — отрицательно качает головой киномеханик, кривя губы. — Тебя никто не заставляет участвовать, Норман, — лишь самую каплю язвит Штейн. Как-то не было настроения слушать обвинения во всех смертных грехах. — А мне-то что? Просто столько очаровательных дам в студии, а вы ерундой маетесь, — не понимает Полк, да и наверное не хотел бы понимать. Тот махнул рукой на всё это дело и отвернулся, чтобы продолжить заниматься своим делом. — Не слушайте того, у кого самого рана в сердце, — драматично подставила ладонь ко лбу Сьюзи, дразня Нормана. Со стороны киномеханика слышится приглушённый щелчок и тот в ответ на подтрунивание раздражённо шипит и дёргает рукой. Стоят тут всякие, говорят под руку... Осматривает палец и убедившись, что тот всё ещё на месте, возвращается к делу, не реагируя на провокации. — Всё в порядке? — интересуется художник, что счёл этот жест достаточно болезненным. — В полном, — кратко и с каплей небрежности в низком голосе, отзывается мужчина. — Я надеюсь что мы не будем ссорится из-за такой странной темы? — Никак нет, — так же резко следует ответ на, как показалось Норману, странный вопрос. Штейн пожимает плечами, решая не допытывать мужчину, который и без того не в духе. — Что ж, я надеюсь, ты не затаил обиду, — ответом послужило лишь безэмоциональное хмыканье, будто всё произошедшее стало вмиг безразлично рабочему. Сьюзи тихо подходит ближе, наблюдая из-за спины за резкими движениями рук мужчины. Ей уж точно не казалось, что всё точно в норме. Певица лезет с объятиями, оплетая руками чужие плечи и не давая Норману покоя. — Норман, дорогуша, я же не серьёзно. Ну улыбнись хотя бы, — и Полк непроизвольно улыбается, вот только это больше тянет на раздражение. Кэмпбелл его слегка качает, пытаясь растормошить и добиться хоть чего-то. Она прекрасно понимает что её никто не обидит за такую игривую выходку. — Сьюзи, я тебя, конечно, горячо обожаю, но ты перегибаешь, — мыча, предупреждает киномеханик. Кэмпбелл его тут же отпускает и отпрыгивает чуть в сторону, чтобы ненароком не получить щелчок по носу. Штейн со стороны забавляется таким наивным и местами детским дурачеством этих двоих. Взгляд на стрелки часов помогает понять, что он уже приличное время задержался в их компании и пора бы уже приступать к остальной части работы. — Что ж, вынужден вас покинуть, — не успевает даже художник закончить мысль, как ловит на себе вопросительный взгляд женщины, который словно говорил: а как же я? Штейн улыбается и неосознанно кивает. — Конечно, я подскажу вам всё, что знаю, не переживайте. Давайте прогуляемся после работы? — понимает Генри, что и сегодня не сможет задержаться допоздна. Хотя... Возможно оно и к лучшему. *** Время давно перевалило заполночь. Это точно даёт гарантию, что в студии не осталось никого из ненужных свидетелей, кто сунет свой любопытный нос не в своё дело. Яркий луч света из коридора протягивается линией в приоткрытую дверь, ступая и градиентом растворяясь в полумраке кабинета, что слабо освещен лишь настольной лампой. За столом сидят двое, шуршание листов заполняет молчание. Сосредоточенный взгляд Коэна скользит по бумагам, лишь изредка и будто боязливо поглядывая на лицо Дрю, которое искажено мягким светом и резкими тенями. Второй делает вид, что не замечает этих поглядываний и продолжает расслабленным взглядом гулять по буквам на бумаге. — Нам точно нужна такая большая партия? — нарушает тишину Грант, силясь понять, не было ли совершено опечатки в документах — Естественно, это для нашей же безопасности, — не поднимая взгляд, низко отзывается Дрю. Бухгалтера продолжают терзать сомнения. Всё же они ввязались в опасную игру. — Я опасаюсь за нас. Что, если всё выйдет из-под контроля? — У меня никогда ничего не выходит из-под контроля, — раздражённо кривит губы директор, а в глазах опасно отливает бордовый огонёк. Абсолютная ложь. — Но реб... эксперимент, — хочет возразить Грант, но замолкает тут же, когда чувствует на себе колючий, осуждающий взгляд. Дрю поднимается из-за стола, медленно вышагивая к одному из шкафчиков. Тихий скрип дверцы и взгляд янтарных глаз тут же цепляется за тёмные стеклянные бутылки. Бухгалтер тихо сглатывает, фантомно ощущая вкус алкоголя во рту. Его слабость... Разрушающая зависимость, что тянется следом большую часть жизни, отрезая от остальных. Будто Джоуи сейчас специально издевается. Тряхнув головой, мужчина возвращается к бумагам. — У нас могут возникнуть проблемы с финансами. Нужно учесть все риски и разработать эффективные стратегии по их устранению, — голос предательски подрагивает, а во рту пересыхает. Коэн зарывается рукой в собственные волосы, пытаясь отвлечься и думать над поставленной задачей. — Ну так займись своей работой, Грант, я не связываю тебе руки, — пренебрежительно улыбается директор, опуская на стол бокалы и бутылку вина. Взгляд упирается в эту чёртову бутылку и собственное искажённое стеклом отражение — Я воздержусь, — отрезает мужчина, чуть отпрянув назад. Директор хмыкает, вальяжно опускаясь в своё кресло. На его губах играет расслабленная улыбка. Голос мягок и глубок, будто они старые друзья, что вновь воссоединились после долгой разлуки. — Брось, выпей со мной. Будь спокоен, я помню о твоём пристрастии. Я лично прослежу и остановлю тебя, — не спрашивая, разливает Джоуи алкоголь в оба бокала. И ему сложно противиться. — Боюсь, то, что мы делаем... Против природы? Мы не имеем права. — Неважно. Назад дороги нет. Мы не можем остановиться на достигнутом. Разве я тебе не объяснял какой прорыв мы совершим, Грант? Всё великое имеет свою цену, — горят безумием глаза, а бокал с алкоголем двигают ближе к мужчине. Коэну кажется, что он подписал контракт с дьяволом. К горлу подступает тошнота, а в голове крутится мысль: "Что мы вообще творим?"