у меня нет времени для исповеди

i've got a lot of sins, but you're my favourite

[baela]: какого хрена [rhaena]: ??? [rhaena]: что случилось? [baela]: Джейс. ты знаешь об этом? [rhaena]: … [rhaena]: мне жаль Седьмое, мать его, пекло. Пульсирующее негодование змеиным хвостом у виска, вниз к затылку, вверх – бельмом на глазу, стиснутой челюстью. Бейла Таргариен, претендентка на звание главы DriftM Inc., подающая надежды диагональная нападающая женской PNTS’team по волейболу, чемпионка 2019, обведена кольцом экстра-класса вокруг безымянного пальца гребаным Джекейрисом Веларионом. Пол растекается осколками агатового стекла, лужей непрошенных слез и вытянуто-сжатыми срезами тубероз. На слизистых – отвратительно едкий запах сладкого меда вперемешку с жасмином. Аромат бьется о лобную кость ноющей болью: Бейле четыре, четыре пальца Рейны нарвет гематомами в предплечье, четыре угла комнаты распахнутой крышкой гроба стянуты к центру, а по кайме – тошнотворные соцветия. В радужке зрачков отблеск белоснежной записки, выведенной его рукой: «Здесь чертовски холодно, а без тебя рядом и вовсе пробирает до костей. Скучаю». Ярость в крови стынет черной желчью фрустрации в районе солнечного сплетения: Бейла обращает взгляд к экрану, в ленте – Джейс – ямочками от улыбки, покрытый инеем пух ресниц, зрачки цвета темной карамели. Открытый аккаунт Сары Сноу – кремовая кожа и высокие скулы, мороз пигментированными румянами на щеках. Раскрасневшиеся пальцы в кольце знакомых широких ладоней, в облаке пара с привычных коже Бейлы треснувших губ. Боги, стоит закопать ублюдка в остывшую винтерфелльскую землю и высадить на могиле туберозы. – Поговоришь с ним? Возможно, это недоразумение. Мелкой вибрацией имя Рейны сменяет фото экрана блокировки – Спайстаун, прошлый месяц, их день рождения. Джейс – носом в ее шею, Бейла – сморщившись от щекочущего дыхания. – Тогда пусть поговорит с психологом. – Бейлз, – голос сестры тупой резью под ребра, – мне так жаль. – Поэтому сбежала на Драгонстоун? – колюче-ядовито, с поразительной точностью на больное, потому что иначе никак. Поездка была запланирована труппой еще полгода назад, и молчание Рейны по ту сторону – кровью от ее лица, комом в горле. – Прости, – выдыхает старшая, – немного не в себе сейчас. Пауза. – Могу что-то сделать? – Отцу ни слова, – отрезает Бейла. – Сообщу сама. – Когда? – Не сегодня, – отыскав в голове подходящий сценарий, добавляет, – другие планы. – Мне вернуться? – Нет, справлюсь. Рейна отвечает тишиной, нервным постукиванием ноготка по корпусу. Бейла – пальцами с силой надавив на висок, полуприкрытыми глазами. – Не делай того, о чем потом можешь пожалеть. – Никогда, ты же знаешь. – Люблю тебя, на случай, если я умру? – примирительно отзывается младшая. От знакомо-шутливого прощания уголки губ поднимаются вверх, обнажая забытую ямочку на левой щеке. – Люблю тебя, на случай, если я умру. Сбросом вызова телефон на стол, кончиком носка в лужу на цветочно-оскольчатом полу, лихорадочно растущим недовольством по венам. Гребаный Джекейрис.

***

Bold Marilda – три здания бывшего монастыря, разрушенного в начале десятых и филигранно переделанного в ночной клуб вместимостью в пятьсот человек – одно из самых интимных детищ владельца. Потому и столь привлекательного для толпы. Снаружи – выбеленные арочные проемы хаотично чередующихся размеров, подпираемые вздыхающе-ждущими своей очереди на вход, внутри – разрывающие перепонки EDM от именитых диджеев, запрет на фотосъемку и приглушенно-матовый блеск багровых светодиодов в форме семиконечных звезды под потолком. Бейла втягивает воздух через ноздри, отводит пальцами бирюзу давящего бархата, складками-кольцами у трахеи, на запястьях, вниз по бедрам. Музыка врезается стилетом в виски (или это переизбыток геля в пепельных волнах?); девушка облизывает пересохшие губы, пробивается к бару, обивая ребра чужими локтями, теряя спасительное свечение таблички exit. Лакированная поверхность стула липнет к оголенной коже, пять глянцевых коготков барменши перестуком по стойке из цельного массива. – Эм…Воды. Со льдом, – лишенный всякого смысла заказ. Молчаливое недоумение скользит в приподнятых бровях, но толстое дно стакана, перетасовывая на глубине кубики льда, с глухим стуком появляется перед носом. Бейла поднимает голову на всполох писклявого смеха переплетено-оголенных тел слева, вздрагивает от щекотки по ребрам (чья-то ладонь и три поднятых пальца, немое «повторить»), морщит нос от коктейля из кисло-сладкого запаха пота и этила чужого одеколона. Пространство пульсирует бесформенными силуэтами, Бейла бьется пурпуром радужки в размытые линии разгоряченных тел, раздирающие воздух руки, склеенные друг с другом бедра. Сумасшествие искать его здесь. Вода обжигает горло, отзываясь зубной болью у края челюсти, вниз по лимфоузлам. Девушка отбрасывает идею алкоголя, гарантирующего кратковременную эйфорию и долгосрочное утреннее похмелье – вечером игра, и пара тройка агрессивных атак с краев обещают победу. А Бейла Таргариен не проигрывает. Бейла просто устала и хочет уйти. – Смотрите-ка, кто к нам пожаловал, — в глумливо отвешенном полупоклоне. — Леди Бейла. Алин Халл — голубой хрусталь зрачков, высокие скулы, сшитый на заказ пиджак, а ниже — блеск темной кожи в искусном крестообразном плетении жемчужных нитей топа, пересечения – кастами искаженных светом графитовых танзанитов. В пустотах красуются мелкие венерки, донаксы и китайские шляпки – Бейла собирала подобные, когда гостила у бабушки, Алин тогда был немногим старше. Поджав губы, она прикусывает щеку изнутри, чтобы не спросить о перламутровом наутилусе, который стоил ему поцелуя на пляже. Нелепо утверждать, что не ожидала увидеть его здесь; абсурдно отрицать, что не надеялась на это. Алин протягивает ладонь, на трех из пяти узловатых пальцах отблеск плоско-сплошных колец: — Давно тебя не было видно, — невесомое касание губ горит на ее костяшках, спазм сжимает горло. Бейла с раздражением высвобождает руку, Алин привычно усмехается. — Поговаривали, что вас прикрыли. В багровом неоне досада Алина — обесцвеченной бровью вверх и деланой линией полуулыбки: — Пустые сплетни. Два трупа, один наркоторговец, перестрелка в закрытом помещении — Бейла слышала, что после случившегося Алину пришлось усилить охрану в два раза, а аннулированная лицензия обошлась ему в кругленькую сумму. В небывалый срок Алину удалось втянуть в дело даже мэра, уговорившего судью одобрить мировое соглашение и повторное открытие месяц спустя. – Так чем обязан? Вкрадчивый голос не приходится повышать, с появлением Алина вокруг них разрастается вакуум: беседующие у стойки переглядываются, танцующие прекращают движение, а немногочисленные сидевшие переводят взгляд на неестественно длинную тень владельца, в молчании пытаются отыскать под тугим хвостом белоснежных дред шероховатые поцелуи огня. – Окенфист? – Сомневаюсь, что он спустился бы сюда. – Глянь на эти шрамы, говорю тебе, это Халл. И, разглядев, хватают стаканы, исчезая в глубине клуба. – Хотела, – Бейла возвращается на место, сфокусировав взгляд на еле заметном полукруге капель на стойке, – отвлечься. Говорят, здесь проходят зрелищные представления, – цепко ухватившись за общеизвестное, – надеялась, увидеть тебя на ринге. Бывший клуатр подходил как для концертов под открытым небом, так и для проведения бокса без перчаток. На редкость грязное, но прибыльное предприятие. Аддам брезгливо кривил губы, а Алин умело и с долей удовольствия пользовался тем, что предоставляло помещение бывшего монастыря: Окенфист родился в тот день, когда он пробил сопернику нижнюю челюсть, не повредив и костяшки. – Если хотела посмотреть на меня без пиджака – стоило просто попросить. Его самодовольная ухмылка, ее закатанные глаза. – Не то чтобы ты особенно что скрывал, – бровь аккуратно поднимается вверх, ладонь обводит растянувшуюся фигуру Алина – широко расставив ноги, предплечьем на стойке, корпусом в чужом личном пространстве. – Не то чтобы ты особенно умела врать, – чуть склонив голову, нос к носу. Бейла инстинктивно отстраняется, спина не находит опоры, стремясь поддаться гравитации, утащить на холодный кафель пола. Пальцы Алина перебито-переломанные, вправленные десятки раз без труда находят место на ее талии, удерживая от падения. В нос ударяет горько-пряный бессмертник – такие растут на песчаных пляжах. – «Отвлекаешься» водой со льдом, – жгучим дыханием по мочке, – хочешь сбежать, едва появившись, – мимолетным касанием по бедру, – сногсшибательно выглядишь, – не комплимент, констатация факта, пробежавшись глазами по стянутому платьем телу, – проблемы в раю, не так ли? Принц оказался засранцем? «Бей или беги» – подступает к щекам кровь, кричит вспыхнувшая нейронная сеть. А Бейла всегда плохо бегала. Она вырывается из вязкой хватки жилистых рук, упираясь ладонью в солнечное сплетение, оцарапав тонкую кожу ажуром жемчуга и камней. Срывается с места, цедит, что он ни хрена о ней не знает, что все они одинаковые и что всем стоит оставить ее в покое, потому что она облажалась. – Ведь я все делала правильно, старалась делать правильно, – сбивчивым шепотом, указательный и средний обеих ладоней на зудящей слезами переносице. Почему этого недостаточно? Почему меня недостаточно? Алин молчит, глаза фиксируют на сетчатке крепкую фигуру Бейлы, гибко-развитые мышцы оголенной спины, содрогающейся от судорожно-придушенных вдохов. Губы изломанной полосой обиды, по щекам – смазанная ядовитыми слезами тушь. Чужие тела врезаются в остолбеневшую фигуру, чьи-то губы лепечут пьяное «извини» вперемешку с проклятиями, утонувшими в гулком потоке музыки. Четыре перламутровых ноготка ободком на запястье, рискуя разорвать смуглую кожу, заклеймить и законсервировать слабость этого вечера – Алин поднимается только тогда. – А это лишнее, миледи, — бронза ладоней, изрядно распоренных рубцами шрамов, разительно отличается от безупречно молочных рук Джейса. – Идем, Деймион отвезет тебя домой. – Нет, – серебро ее волос неприятно щекочет ноздри, – я пришла не за этим. Зачем она вообще сюда пришла? Бейла тянет Алина за собой, разрезая дрожащую в ритм музыке массу тел, обжигая затылок прозрачным стеклом его зрачков. Ладонь в цепких пальцах, ладонь чуть ниже поясницы, немое «я здесь» дыханием в затылок – Халл искусно направляет ее фигуру в багровой бездне незнакомцев, норовящих ухватить запах, застывший взгляд, быстрое касание. Мышцы тягуче ломит, но Бейла не хочет танцевать, Бейла ждет, пока ее тело, слаженно сориентированное Алином, выплюнет в узко-прямые линии каменных коридоров, где люмены светодиодов позволяют рассмотреть битый хрусталь плотоядного взгляда. – Поцелуешь меня, – шепотом в ушную раковину, смазав хрящ губной помадой. – Как пожелаешь. Слух – толщей воды, зрение – пеленой белесого тумана над поверхностью океана, сознание – горьким привкусом морской соли на языке; тело Бейлы отзывается и существует в пределах его касания. Спину Алина, перебойно-ухабистый лоскут кожи, вылизанный пламенем в объемные линии морских гребешков, терзает жемчуг ее ногтей. Она отчаянно пережимает себе кислород его телом, стылостью проеденной временем мозаики, чужим языком, по вкусу напоминающим брызги соленой пены. Чуткие поцелуи Джейса всегда еле заметны; с ней он был также нежен? Губы Джейса — гликогевзия, невесомое прикосновение к телу-стеклу, телу-храму, возведенному иррациональной фантазией воспалено-наивного мозга. Губы Алина – сакрально-богохульное паломничество в кулуарах бывшего монастыря, гребаное Финестерре и сожженная одежда странников. Его пятерня между ее затылком и стеной, росчерками мелкозернистых порезов на костяшках, прерванный поцелуй укусом в вымазанные ее сливовой помадой мужские губы. – Осторожней, – жадный оскал Халла, спрятанный в ложбинку, носом втянутый мускус ее парфюма. Приоткрытые распухшие губы в наплевательском протесте, холодом подушечек пальцев Алина вверх по внутренней стороне бедра, ее – вниз косых мышц, к серебру застежки на брюках. Бейле надо чувствовать что-то помимо вопящей в грудной клетке пустоты, разливающей патоку желчи по венам, скулящей болью в конечностях. В его прикосновениях, поцелуях и заглушенных стонах – чувствовать себя первоочередной и такой достаточной. Ладонь Алина порывисто отстраняет ее пальцы, сковывает руку чуть выше запястья: – Бейлз, – предостерегающий взгляд из-под выкрашенных серебром теней век, – не здесь. – Да какого хрена? – Ее резкое шипение находит отражение в поворотах голов, шепоте проходивших мимо шакалов. – Послушай, мы здесь – плохая идея, ничем хорошим это не закончится, – два шага назад, выученная полуулыбка на опухших губах, правой ладонью вверх по ее предплечью, уводя в сторону выхода. – Незачем портить репутацию. – Тебе или мне? – след его хватки зудом под кожей, расстояние между – дрожью по позвоночнику, скрученным жгутом внизу живота. – Ты почти меня трахнул, тебе что…? Тоже меня мало? – Бейла, – голые плечи кутает вельвет пиджака, – сочту за честь, как ты выразилась, трахнуть тебя так, что забудешь его имя, но делать это здесь не входило в мои планы, – глухой скрежет металлической двери с горящей staff only, пустая парковка. – Зато входило в мои! Тупая боль срывается в голосе, маячит лопнувшими капиллярами на белках, явившимися без просьбы большими пальцами Алина на щеках. Контур реальности расплывается – давно она плачет? Рыдает, уткнувшись носом в его исцелованную шрамами шею? Горько-медовый запах кожи выдирает из груди очередной всхлип: Бейле два, она вытаскивает из волос матери, ниспадающих ниже плеч, желтые пучки бессмертников. – Какая же я дура. Алин отвечает смешком, толчком вышедшим из грудной клетки, отозвавшимся легким колебанием на ее коже. – Поедем ко мне, – хриплый голос, который Бейла не слышит, одним ухом к чужому, согласованному с ее, ритму сердца, вторым – скрытая от внешнего мира шершавой ладонью, – можем заняться любовью в коридоре, душе, на полу – у меня теплее и публика не такая назойливая. Над верхней губой Алина сверкает светлая полоска шрама, заметная в сепии фонарного столба. Сколько их у него еще? Бейла готова согласиться, лишь бы пересчитать все самостоятельно, когда мелодия звонка разрывает кольцо его рук, а ругательство слетает с губ. Определенно женское имя верхней строкой экрана – осмотрительность Халла скользит в напряжении мышц, в опасливо замершем большом пальце, взгляде из-под ресниц. – Я сейчас. Гребаный Алин. Мужская спина скрывается за дверью, кулаки Бейлы сжимаются, скуля об упущенной возможности вправить ему челюсть. Черта с два она будет его ждать. Может, и дура, но гордость еще имеется. Водитель не задает лишних вопросов, а Бейла Таргариен, (дважды за день) укушенная предательством, претендентка на проведение выходных в обществе сестры и углеводов, бывшая невеста Джекейриса Велариона, обводит вокруг пальца самого неумелого бизнесмена города Алина Халла стащив его вельветовый пиджак. На экране три пропущенных от Рейны, непрочитанные сообщения в общих беседах, бесполезные оповещения (включая Джейсово «встретимся завтра?») и половина второго утра. Бейла благодарна организаторам турнира – игра начнется в семь вечера. Платье – неприглядной кучей на полу, лодыжки, избавленные от туфель, пульсируют следами ремешков. Голую тело подкупающе ласкает шелк подкладки пиджака, Бейла падает на еще не расправленную кровать и, натянув на правый глаз маску для сна, выверенным движением вытягивает руку. Третье фото – подходящее селфи, достойное истории с подписью what a night и предусмотренной геолокацией Bold Marilda. Пакость мелкая, а приятно.

***

Утро – черным кофе и припухшими веками, негодованием младшей сестры, которую до сих пор не посвятили в подробности сегодняшней ночи. Бейла уклоняется от темы, обещает рассказать при встрече, пока сообщения Джейса прибавляют в объеме с каждым часом. В море проигнорированных диалогов она открывает исключительно один: [oakenfist]: отличный пиджак. [oakenfist]: ты свободна завтра вечером? Неведомый тебя задери, Халл. Впрочем, ей все равно будет нéкем заняться.