Физические двойные

      — Я все придумал!              Сан вскакивает с места и вцепляется руками в плечи друга, с широкой улыбкой смотря в его глаза, полные ужаса и какой-то усталости. Хенджин едва не испускает дух, заведомо понимая, что ничего хорошего в эту бедовую голову прийти не могло.              — Ну?..              — Преврати меня в кота!              — Ты совсем идиот?              И вот так, спустя несчастных семь минут уговоров, пять минут проработки плана и еще нескольких попыток правильно произнести заклинание, Сан, в виде самого настоящего кота, сидел на столе в доме Уёна, лапкой отмечая сообщение прочитанным. Что было действительно удивительно, так это то, что Хенджин оказался прав: он был серым, не особо пушистым и немного косил глазами, что, в целом, никак на восприятии мира не сказывалось.              Самый обычный серый кот. В самом обычном доме. Самым обычным образом «потерявшийся» и ожидающий своих «хозяев». Ничего подозрительного. Разве что он чуточку умнее обычных котов, но это — заслуга «хозяев». Да, отлично сработано.              Иногда Сан в самом деле удивляется, как настолько гениальные идеи посещают его голову.              Где-то в Хогвартсе, сидя на кровати, дернулся от внезапно пробежавшего по спине холодка Хенджин, вспоминая своего бестолкового друга и умоляя Мерлина позаботиться о его дурной башке.              Разумеется, Чхве понимает, что поступает чертовски неправильно, но других выходов он просто не находил.              Стоя под дверью дома семьи Чон и рассматривая, как та стала в разы больше, чем если бы он был человеком, Сан много думал. И корил себя. И умолял Уёна проигнорировать его, когда лапой с выпущенными когтями тянулся к поверхности двери. Отсчитывал удары собственного, резко ставшего биться чаще даже в спокойном состоянии, сердца. И когда услышал, как кто-то резко открывает дверь, почти оглох от громкости своего сердцебиения.              — Вот черт.              Сан не сдерживается и подает голос, на самом деле пытаясь прокричать «Уён!», слыша от себя при этом, правда, заинтересованное «Мяу?».              — Привет, чего шумишь? — Уён опускает удивленный взгляд на ярко выделяющееся серое пятно на фоне снега и присаживается, чтобы оказаться к нему поближе. Чхве на мгновение замирает, когда чувствует, как мягко эти гриффиндорские ладони, некоторое время назад хорошенько разукрасившие его лицо, гладят серую шерстку.              И уже не может думать о том, что он поступает неправильно.              — Откуда ты? Потерялся?              Сан, ни о чем не думая, снова лезет под руку, трется щекой, желая вновь почувствовать тепло.              Слизеринец никогда не понимал, что такого в этом простом жесте. Прическа портится, чужие пальцы трогают твою голову. О каком вообще удовольствии идет речь? Поэтому, наблюдая, как Сонхва постоянно гладит гриффиндорца по волосам, пока младший добровольно лезет под мягкую ладонь, видя, как улыбка быстро расцветает на губах Чона, как глаза прикрываются от удовольствия, ему это не было понятно.              Сейчас же он мечтает лишь о том, чтобы кто-то (желательно Уён) просто гладил его по голове, большего ему, пожалуй, и не нужно. Наверное, это будет первое, о чем он попросит Хенджина, когда вернется в Хогвартс.              На секунду он даже представил, какого было бы почувствовать пальцы Сонхва в своих волосах. Раз Уёну нравится, то и ему понравится, верно?              — Нам животные не нужны, — говорит Чон, оставляя его за дверью с блюдцем, наполненным молоком.              А потом он сумел подлизаться к маме гриффиндорца, отмечая, как они с сыном похожи. Разве что у женщины взгляд мягче, и движения куда более плавные, что заметно разнится с резким парнем. От нее приятно пахло духами с нотками винограда, но руки перманентно сохраняли спиртовый запах антисептика, въевшийся за годы работы за операционным столом.              Спать, прижимаясь спиной к Уёну — предел всех мечтаний. Но всю ночь ему что-то не давало покоя, а потому он уходит спать на стул, стоящий у рабочего стола, отмечая, что из-за шерсти ему везде тепло и мягко. Засыпал он с мыслями о том, что имя Джено ему совсем не подходит.              Сейчас, вспоминая, как страшно вчера ему было спалиться перед парнем или его мамой, как он боялся, что заклинание само собой развеется, его хвост нервно дергается, а глазами сами собой поднимались к потолку, благодаря кого-то свыше за то, что этого не произошло.              Уён заходит в комнату, с прищуром смотря на рассевшегося на его столе кота. Ему определенно точно не нравилось, как этот комок шерсти оккупировал его комнату, вторгаясь в личное пространство, но что поделать с глупым животным, верно?              — Ты в курсе, что можешь выходить из моей комнаты? — Чон ладонями указывает на дверь позади себя и подходит к кровати, небрежно накидывая сверху покрывало. Плюхается сверху, складывая руки на живот и бездумно пялясь в родной серый потолок. — Ну хоть бы мяукнул для приличия.              Кот на столе лишь фыркнул, так и не пошевелившись.              Гриффиндорец быстро поднимается с кровати, подходит к коту и долго всматривается в глаза, переводя взгляд с правого на левый и наоборот. Хватает лежащий на столе телефон, отходит подальше и быстро фотографирует не успевшего отвернуться Джено, всматриваясь в получившуюся картинку.              — У тебя косит правый глаз, — выдает парень, снова подходя к коту, и не задумываясь опускает ладонь на серую макушку, поглаживая вдоль мордочки, почесывая за ушком.              Сан непроизвольно прикрывает глаза и начинает громко мурчать и вибрировать, утыкаясь носом в теплую ладонь, пахнущую мылом.              — Ну вот, сейчас сделаю объявления, парочку развешу на улице, и мы найдем твоих хозяев, — Уён мягко улыбается, проводя пальцами по мягкой спине. — Так что не переживай, все будет хорошо.              Сан тихо мяукает в ответ, чувствуя, что явно покраснел бы, будь сейчас человеком. И пульс у него, кажется, за двести, потому что оставаться равнодушным к такой улыбке просто невозможно.              Мама приходит домой, держа в каждой руке по пакету продуктов. Уён долго ворчит, пока разбирает пакеты, что женщина не позвала его помочь ей, хотя до магазина ему минут семь пешком. С улыбкой демонстрирует найденные и уже ожидавшие своего часа формочки для печенья и хвалит сидящего рядом Джено, за что, правда, и сам не знает. Прикрывает спиной рассыпанные по всему рабочему столу муку и сахар, подставляя голову под мягкие материнские поглаживания.              — Переоденусь и сделаем, — кивает женщина, заправляя заметно отросшую челку сына за уши, открывая вид на красивые глаза. — Я купила белый и молочный шоколад, чтобы растопить и использовать как глазурь. Все как ты любишь.              — Спасибо! — вновь, как и вчера, виснет на хрупких плечах, трется щекой о щеку. В груди от тихого смеха матери что-то будто переворачивается. Он безумно скучал по ней.              По пути в комнату госпожа Чон включает телевизор, чтобы разбавить тишину, и радуется, когда слышит звуки знакомой заставки криминальной передачи, которую крутят каждый день в это время. Через плечо снова смотрит на засуетившегося на кухне сына, на то, как он пытается быстро убрать после себя со стола, как сгоняет ладонью кота, лезущего под локоть, и улыбается лишь шире.              Телефон пиликает в кармане от входящего сообщения с пожеланиями хорошо провести время с сыном и сдержанным сердечком от коллеги по работе.       Что ж, их ждет непростой разговор.              Спустя час печенье в форме елочек, снеговиков и простых сердечек лежало на подоконнике, покрытое еще не застывшим шоколадом. Уён пил горячий шоколад, нервно дергая ногой под столом, родительница же постукивала короткими ногтями по столешнице, медленно опустошая бокал вина. Сан чувствовал напряжение, но не понимал, с чем оно связано. Казалось, что оба человека перед ним сейчас просто лопнут, если не выскажутся, а потому он первый подает голос, громко мяукнув.              — Что такое, Джено? — мама Уёна дергается от неожиданности, до этого внимательно слушая рассказ об очередном преступлении, приглушенно доносившийся из-за спины. Кот широко зевает, машет хвостом и спрыгивает на пол, подходя к подоконнику.              Печенье с застывшим шоколадом должно было разбавить атмосферу и подвести их к разговору.              — Ох, печенье готово! — женщина нервничает, когда ставит десерт на стол. Взгляд скользит по сгорбившемуся сыну, прижимающему одну ногу к груди, и только тогда замечает, что он в кофте, которую она подарила. — Нравится свитер? Я долго выбирала.              Уён заметно оживает, поднимает глаза на маму и широко улыбается, резко кивая. Протягивает руки вперед, натягивая рукава на пальцы.              — Он такой мягкий! Все сказали, что мне идет. Спасибо!              — Я рада, что тебе понравилось, — мягкая улыбка, мимолетное касание в волосах, и гриффиндорец готов начать мурчать громче снова запрыгнувшего на стол Джено.              Уён все еще удивляется, как так получилось, что его мама — магл. Волшебнее нее он никого не встречал. Была у хирурга какая-то своя особая магия, таившаяся в зрачках, улыбке, кончиках пальцев, способная вмиг успокоить тревожащееся сердце.              У Сонхва тоже было нечто подобное.              — Я совсем забыл! — парень подрывается с места и на всех парах несется в комнату, слыша, как четыре серые лапки бегут прямо за ним. — Сейчас, мам! Подарки достану!              Чемодан так и валялся в углу, совсем забытый. Чон быстро вжикает молнией, вытаскивая пакет от старших и коробочку, полную браслетов, колец и бус из тех же цветных бусин, что и браслеты для друзей. Гриффиндорец сплел все это для своей мамы, прекрасно зная, как она любит милые украшения.              Взгляд цепляется за краску для волос с запиской.              — А я и забыл совсем, — тихо произносит парень, бросая коробочку на кровать. — Посмотрим, что там такого Сонхва и Хонджун положили…              Уён удобнее устраивается на кровати и достает содержимое из цветного пакета, несколько секунд просто смотря на раскиданные по покрывалу вещи. Неосознанно тянется рукой к серой макушке, поглаживая Джено по носику, и все же решается открыть первый подарок.              Подарок от Хонджуна.              Небольшой фотоальбом квадратной формы, обвязанный красной ленточкой.              — Мяу?              — Не торопи меня, Серый, — Чон понимает, что завис, бездумно пялясь на альбом. Трясущимися руками тянет за атлас, развязывая красивый бантик, завязанный явно не Кимом. Рассматривает украшенную разноцветными наклейками обложку, опять же, явно не неаккуратной рукой когтевранца. — Это какое-то издевательство.              На первой страничке не было фотографий, лишь небольшой текст. Поздравление с праздником, пожелание хорошо провести дома время, пометка, что бантиком и обложкой занимался его сосед по комнате, у которого руки из нужного места. Предварительные извинения за не самые удачные фото и ниже, совсем крошечными буквами, подпись:              «Он не заполнен до конца, но я надеюсь, что еще успею наделать новых фото. Только улыбайся почаще!»              И около пятнадцати полароидов и распечатанных статичных фотографий. Никакой магии, просто картинки. Где-то Уён не смотрел в кадр, где-то широко улыбался в объектив. Фотографии с матчей, частично смазанные, но все равно хорошие. Какие-то из этих Чон помнил, какие-то видел впервые. На большей их части он был один, но было так же много их с Сонхва совместных изображений. Где старший поправляет ему шапку, гладит по голове, просто говорит. И на последней заполненной страничке смазанный полароид, на котором пуффендуец прижимает младшего к себе, поглаживая по спине, а сам Уён, удобно устроив голову в изгибе плеча, сжимает желтую мантию. В самом углу полароида, на неровной поверхности, маленькое черное сердечко.              Ни одной фотографии с самим Хонджуном. Он всегда говорил, что художник должен оставаться вне картины.              — Мяу? — Джено лезет под руку, смотрит на фотографии. Поднимает раскосые глаза на парня и видит заломленные от сдерживаемых слез брови.              — Отстань, Серый, — Уён отмахивается, когда кот когтями в плечо впивается, чтобы забраться повыше. Захлопывает альбом и быстро смаргивает непрошенные слезы.       Глупый Ким Хонджун со своими дурацкими фотоаппаратами и желанием запечатлеть каждую минуту жизни.              — Уён, ты где там застрял?! Я съем все печенье! — кричит мама с кухни, громко хрустя сладким тестом.              — Сейчас приду! — кричит в ответ парень, хватая сверток упаковочной бумаги с запиской «госпоже Чон» и свою коробочку, решая открыть подарок от Сонхва позже.              Забегает на кухню, садится на стул, подогнув колено под себя, и протягивает коробку с украшениями, широко улыбаясь. Надеется, что глаза не успели покраснеть, а ресницы слепиться от слез.              — Это тебе! С Рождеством!              — Сколько раз я говорила ничего мне не дарить, — женщина отряхивает руки от крошек и принимает подарок, с прищуром поглядывая на сына. Медленно открывает, а затем долго-долго смотрит на цветные бусины, не решаясь достать. — Сам сделал?              — Не без помощи Донхека, — признается сын, кивая головой. Хватает кота с пола и сажает к себе на коленки, начиная нервно гладить по серой шерстке. — Ну примерь же! Хотя бы браслетики.              Браслеты и колечки родительница надевает сразу все, выставив вперед руки и рассматривая, как бисер окольцовывает тонкие узловатые пальцы. На худых запястьях украшение сидело как влитое, не давило и не свешивалось сильно вниз, словно было сплетено точь-в-точь под ее обхват. Ей думается, что они идеально бы подошли к тому платью, которое она недавно купила, о чем она спешит сказать сыну, с сияющими глазами наблюдавшему за ней.              — Нет! — кричит вдруг Уён, ладонями упираясь в стол и едва не роняя Джено на пол. — Не показывай их своему… этому… кавалеру? — он запинается, не совсем уверенный в том, как назвать внезапно объявившегося ухажера матери, слыша в ответ тихий смех. — Он будет надо мной смеяться и посчитает несерьезным! А я не планирую отдавать тебя какому-то дядьке, который не будет воспринимать меня всерьез. Он должен знать, что здесь он главным не будет!              — Боже, дорогой, не драматизируй, — женщина тяжело вздыхает, возвращая браслеты в коробочку, но оставив колечки на пальцах. — Они прекрасные, спасибо тебе. Все коллеги обзавидуются и еще в очередь к тебе стоять будут за такой же красотой.              Парень хмыкает, задирает подбородок и скрещивает руки на груди.              — Разовая акция, только у тебя и Сонхва с Хонджуном такие.              — Вот как… — госпожа Чон опустошает бокал разом, вбирает побольше воздуха в легкие. — Знаешь, что касается того коллеги…              — Мам, стой, — Уён растягивает губы в мягкой улыбке и кладет теплую ладонь поверх руки матери, пытаясь ее успокоить. — Не переживай из-за меня, я совсем не против, если он и правда так хорош. Это твоя жизнь, и ты не должна лишать себя чего-то, боясь, что мне это не понравится.              — Я думала, что ты будешь против…              — Разумеется мне это не нравится, но я не против! — кот спрыгивает с коленок и забирается на стол, садясь рядом с их руками. — Только ты должна знать, что я ему голову откушу, если он тебя обидит, понятно? Самым жестоким образом на кусочки порву, прокручу через блендер и буду в контейнерах таскать по кафешкам, смывая там в унитаз. Пусть ходит и оглядывается.              Женщина и кот одновременно в удивлении раскрывают глаза, на секунду даже переглянувшись.              — Я отберу у тебя книги, — вздыхает госпожа Чон, вставая с места, чтобы долить себе в бокал вина. — Давай остановимся на том, что ты можешь превратить его… скажем, в свинку? Мне кажется это достаточно жестоко.              Сан, все еще не отошедший от шока после услышанного, фыркает. В свинку? Мама гриффиндорца — святая, если считает это достаточно жестоким. Видела бы она, какие зелья варит ее сын на уроках, и какие заклинания произносит без малейшей запинки…              — Кстати, на счет этого, — Уён вмиг грустнеет, опускает взгляд в столешницу, и откусывает верхушку шоколадной елочки. — Я тут много думал…              — Что такое? — женщина садится напротив, отпивая красную жидкость и морщась от кислинки.              — Я хочу бросить Хогвартс, — парень жмурится, а кот рядом резко поднимает голову, растерянно смотря на него.              — Почему? Тебе там не нравится?       — Мяу?!              — Нет, все прекрасно! Сейчас меня уже не так донимают из-за… происхождения. Просто… — гриффиндорец хрустит пальцами под внимательные взгляды. — Я не уверен, что хочу в будущем связать с этим жизнь. Я хочу пойти в медицинский, как ты. А обучение в Хогвартсе… Не вижу в нем смысла.              — А как же твои друзья? — Уён виновато смотрит на маму, прикусывая изнутри щеку. — Ты им не сказал, да? — кивок в ответ.              Тяжелый вздох.              — Подумай до конца каникул, дорогой. Такой шанс… Люди учатся всю жизнь, меняются на протяжении всей жизни. Ты успеешь двадцать раз передумать, а потом пожалеешь. Да и, кто сказал, что ты не сможешь поступить в наш университет чуточку позже? — женщина тянется через весь стол, чтобы потрепать сына по взъерошенной макушке, погладить по щеке, пальцем проведя по родинке под глазом. — Я поддержу любое твое решение, но все же настаиваю на том, чтобы ты еще разочек все обдумал и проанализировал, хорошо? И обязательно напиши своим друзьям, если не изменишь своего решения. Нельзя просто исчезнуть, ничего не сказав, верно?              Уён кивает, прижимаясь щекой к прохладной ладони родительницы. Смотрит грустно, закусывает губу.              — Ешь печенье, зря готовили что-ли? — внезапно громко говорит мама, намереваясь покинуть кухню и посмотреть телевизор в зале.              Уён вкладывает ей в руку что-то, завернутое в красивую бумагу, и поясняет, что это подарок от его хенов. Женщина улыбается, приятно удивленная таким сюрпризом, и достает однотонный ежедневник, обложенный со всех сторон странными лакомствами, купленными явно не в обычном магазине.              — Что это? — она аккуратно кладет все на стол, выжидающе смотря на сына. Тот не может скрыть своего удивления и какого-то ужаса, чем смешит маму. — Это съедобно, да?              Уён кивает, рассматривая самые популярные сладости из «Сладкого королевства». А когда родительница тянется к шоколадной лягушке, легко открывая упаковку, вскакивает со своего места.              — Аккуратно, она убежит! — лягушка выскакивает из картонной коробочки и прыгает, но хирург мгновенно хватает ее за дергающуюся лапку, и подносит поближе к себе, чтобы рассмотреть.              — От меня не убежит, — шутит женщина, заинтересованно разглядывая шоколад. — И что, ее можно просто съесть?              — Да, просто ешь… — Уён внимательно следит за тем, чтобы ничего никуда не убежало, а хирург легко откусывает лягушачью голову. — С ума сойти…              Сан рядом тоже удивленно смотрит на то, как женщина совсем не испугалась и не была удивлена увиденным. Даже он, впервые в детстве увидев шоколадную лягушку, завизжал от неожиданности. А затем слышал, как завизжал Уён, когда их впервые отпустили в Хогсмид и все побежали в «Сладкое королевство», скупая все подряд. Поэтому он ожидал подобной реакции от человека, который раньше знать не знал о магии.              — Вкусно! — родительница съедает лягушку, и пытается разглядеть состав на упаковке, расстраиваясь, не найдя его. Мало ли, что она там съела. — Передавай Сонхва и Хонджуну спасибо. У тебя такие милые друзья. И откуда они знают, что я люблю желтый?              — Ага… — женщина проводит пальцем по носу с горбинкой, чтобы привести удивленного сына в чувства, и уходит в зал, забрав с собой все подарки, вино и несколько штучек печенья. Кот после ее ухода принюхивается к одной елочке и на пробу лижет белый шоколад, видя, что Уёну, в общем-то, все равно, и потому спокойно начинает грызть десерт. — Мам! Серый ест печенье! — внезапно жалуется парень, с прищуром наблюдая за котом и беря покрытое молочным шоколадом сердечко.              Женщина ничего не отвечает, увлекшись передачей по телевизору, так что Чон не предпринимает никаких попыток согнать животное со стола. Сгребает еще парочку печенек и направляется в комнату, намереваясь заняться объявлением о найденном коте.              Сан остается некоторое время на кухне, доедая вкусное печенье. Думает, что услышал и узнал неприлично много. Надеется, что Уён передумает, и вернется в школу.              Он прекрасно помнил тот день, когда гриффиндорец сказал ему, что не собирается возвращаться в школу. Чхве тогда много думал об этом и надеялся, что гриффиндорец это на эмоциях сказал. Но только что он убедился, что Чон серьезен, и стало внезапно страшно.              А еще чувство вины сжирало изнутри, по венам и артериям растекаясь вязкой черной жижей. Он не мог не думать о том, что виноват в этом.              Уён нашелся на кровати, рассматривающий новенький анатомический атлас — подарок от пуффендуйца. Он был обклеен стикерами, исписанными самим Паком, желающим ему хорошо провести время и дать себе отдохнуть от вечной учебы. Внутри были вложены чистые стикеры, приятного серого цвета, и еще много милых наклеек-закладок, которыми младший так любил пользоваться. Сан запрыгнул на кровать, рассматривая вместе с Чоном содержимое атласа, удивляясь, как это может быть кому-то интересно.              — И как только он каждый раз угадывает, что мне подарить, — внезапно говорит парень, смотря в раскосые глаза кота. Тот в ответ мяукает, и Уён согласно кивает. — Ты прав, это же Сонхва.              Гриффиндорец заваливается на бок, упираясь виском в стену. Смотрит в серое небо за окном, на торчащую крышу соседнего дома и натянутые между столбами провода.              — Мяу! — Сан привлекает внимание задумавшегося Уёна. Смотрит пристально в темные глаза, боясь отвести взгляд или моргнуть. А потом подталкивает лапой коробочку с краской ближе к парню.              — Нет, только не красный, — гриффиндорец мотает головой, смотря на крашеные волосы модели на упаковке. — Что угодно, только не красный.              — Мяу!              — Да не идет он мне! — хмурится, перечитывая записку. Смотрит на то, как кот снова подталкивает краску ближе к нему, теперь уже мордочкой. — Слышь, Серый, что тебе непонятно в слове «нет»?              Кот фыркает и легко кусает в коленку. Какой же этот гриффиндорец упертый. Сан что, зря позорился перед отцом, выпрашивая прислать ему магловскую краску самого яркого красного цвета, слыша в ответ на просьбу удивление, а затем и злость?              — Тц, — Уён хватает краску, всматриваясь в фотографию. Ничем хорошим, как ему кажется, это не кончится.              С другой стороны, на улицу он выходить не собирается, да и в школу возвращаться тоже, так что не страшно, если получится некрасиво. вдохнув поглубже и осуждающе глянув на кота, он встает с кровати.              — Мам! А у нас остался осветлитель?       

***

             Совместные с учителями приемы пищи в большом зале, свободная домашняя одежда, возможность гулять по территории Хогвартса и не бояться, что кто-то увидит, как Хонджун каждые двадцать шагов притягивает к себе за шарф и оставляет поцелуй на красном от мороза носу, стукаясь очками.              Сонхва не переставал улыбаться каждую минуту. То, что происходило на каникулах внутри стен школы, как оказалось, становилось ещё волшебнее. Он совсем не думал о доме, о родителях, братьях и сестрах, не думал о том, что было бы, покинь он школу и в этот раз. Он думал лишь о Хонджуне, что крепко сжимал его ладонь и шмыгал носом, зарываясь поглубже в шарф. О тихой библиотеке, которую они посещали каждый день, не ленясь заниматься. Об Уене, надеясь, что он в порядке и совсем скоро вернётся.              Сонхва так глубоко погрузился в раздумья, хмуря брови под торчащей из-под шапки розовой челки, что не заметил, как Хонджун остановился и уже минуту смотрит на него.              — Сонхва, — пуффендуец резко поднимает голову и смотрит на обеспокоенного Кима. — О чем думаешь?              Пак оглядывается по сторонам и замечает, что они дошли до поля для Квиддича, остановившись у трибун. Вокруг никого, а тишину нарушают лишь приглушённые визги оставшихся в школе детей, что сейчас игрались с учителями где-то у главного входа.              — Вспомнил, что забыл надеть браслет утром, — практически не задумываясь отвечает, пытаясь припомнить, под подушкой подарок Уёна, или на тумбочке.              — Зайдём за ним перед обедом? — Хонджун облегчённо выдыхает, вполне удовлетворённый таким ответом, и подходит ближе, заставляя пуффендуйца прижаться спиной к трибунам.              Сонхва лишь кивает, а потом сам за плечи притягивает когтевранца к себе, легко касаясь его обветренных губ своими. Мурашки от холодной поверхности, коснувшейся спины через куртку, заставляют дернуться. Ким прижимается ближе, пытаясь поделиться теплом.              С момента, как они выяснили свои отношения, они постоянно целовались в укромных местах, сбегая пораньше с завтраков, встречаясь поздними вечерами и пробираясь на Астрономическую башню, проводя там время вместе, пока кончики пальцев не начинало колоть от холода, а глаза слипаться от сонливости. Поцелуи всегда были быстрыми, но такими частыми, что Сонхва пора было бы уже привыкнуть. Но щеки каждый раз предательски краснели, выдавая все его смущение, на что Хонджун широко улыбался, довольный проделанной работой.              — Не хочешь остаться сегодня в моей комнате? — в самые губы спрашивает Ким, наблюдая, как щеки Пака медленно покрываются красными пятнами после поцелуя.              Пуффендуец удивлённо смотрит, отстраняясь, и выгибает скептично бровь. Поправляет шарф на чужой шее.              — Правила все ещё правила, Ким Хонджун, — отгибает первый палец. — Ты в комнате не один, я не хочу смущать твоих соседей, — отгибает второй. — Да и чем мы займёмся? У вас, когтевранцев, так скучно, — демонстрирует три отогнутых пальца и с улыбкой выдает вердикт. — Не останусь.              Хонджун разочарованно опускает плечи, выпячивает нижнюю губу и опускает взгляд вниз, разумеется, показательно обижаясь. Отворачивается и идёт в самый центр поля, падая на снег. И все это, не проронив ни слова.              — Ты что, обиделся? — кричит Пак, подбегая к парню и смеясь с его надутого лица. Когтевранец натягивает на очки шапку, а на нос — шарф, чтобы скрыть лицо. — Не обижайся, но я правда не хочу доставить нам проблемы и дискомфорт твоим соседям.              Ким никак не реагирует, все ещё лежа неподвижно. Сонхва медленно качает головой, а затем, с расслабленной улыбкой, валится рядом, чувствуя, как снег попадает ему в капюшон, а оттуда — за воротник.              Они лежат в тишине, прислушиваясь к крикам детей и тихому вою ветра. С неба начинают медленно падать крошечные снежинки, тая на стекле очков, кончике носа и одежде. Пуффендуец тихо шмыгает носом впервые за всю прогулку, и Хонджун тут же поднимается, садясь на месте и едва не засыпая падающим с его одежды снегом все ещё лежащего Пака.              — Вообще-то, из когтевранцев только я остался в школе, — он поднимает шапку, наконец видя Сонхва, и убирает шарф с лица. — И у нас есть много прикольных штук в гостиной! Головоломки, настольные игры, книги… И вообще, это ты мне сейчас про правила говоришь?              Хонджун ворчливо отгибает те же три пальца, как бы показывая, что на каждое высказывание нашел контраргумент, а затем быстро поднимается с места и подаёт старшему руку, ожидая, когда тот за нее схватится.              Но Сонхва продолжает лежать, прикрыв глаза и растянув губы в мягкой улыбке.              — Я ещё полежу, — снова шмыгает носом и натягивает на него жёлтый шарф.              — Ты заболеешь! — Ким настойчиво хватает парня за руки и поднимает до сидячего положения, надеясь, что старший все же встанет. Но тот снова падает назад, чувствуя, как ещё больше снега попадает под одежду. — Сонхва!              — Я не болел так много лет, что уже и не помню, как это ощущается.              — Ты что, собрался из-за этого заболеть? Острых ощущений не хватает? Вставай, прошу тебя.              — Попроси лучше.              — Что?              Сонхва усмехается, из-под ресниц смотря на растерявшегося когтевранца. Он бы посмеялся, да только уже челюсть от холода сводит, что говорить разборчиво не получается.              — Ничего, — хватается за протянутую руку и поднимается, отряхиваясь от снега. — Хорошо, но я приду после отбоя. Готовь астрономию, проведем время с пользой.              — Так может тогда просто в библиотеку сгоняем завтра? Почему мы все время занимаемся? — Хонджун стонет и скрещивает руки на груди, снова надуваясь, напоминая распушившегося воробья. Сонхва на это мимолетное сравнение, возникшее в голове, хмыкает в шарф.              — Ну, тогда завтра в библиотеке и встретимся, — пуффендуец разворачивается в сторону школы и широким шагом уходит прочь с поля, размахивая руками. Слышит возмущенное «Эй!» за спиной и не может сдержать громкого смеха.              — Ну ладно, сделаем твою астрономию! — кричит когтевранец, пытаясь догнать длинноногого Пака, что снова притянуть за шарф к себе и чмокнуть в холодный нос.              Хонджун, конечно, ни на секунду не сомневался, когда предлагал Сонхва остаться на ночь. Он вообще редко в чем-то сомневается. Да и желание провести с пуффендуйцем немного больше времени не давало ему нормально существовать. Все время хотелось ворваться в личное пространство парня и просто постоять рядом, подышать одним воздухом, почувствовать фантомное тепло. Потому что за столько лет у него наконец появилась такая возможность, и ему срочно нужно восполнить все те годы, когда он мог коснуться возлюбленного только колкими фразами и неприятными высказываниями.              Но теперь, сидя над звездной картой и во всех местах перечеркнутым пергаментом, он понял, что совсем не был готов к тому, чтобы вот так, сидя на одной кровати и соприкасаясь коленками, просто быть с ним рядом. Мысли путались, скатывались в один тугой комок, и даже любимые созвездия, склонения и восхождения звезд которых он всегда помнил наизусть, вмиг улетучились, оставив после себя пустоту.              Сосредоточиться не получалось, а спокойный и абсолютно расслабленный Пак, быстро выписывающий необходимые данные со звездной карты, заставлял чувствовать себя еще хуже.              Неужели он совсем не нервничает?              — Чего сидишь? — Сонхва заглядывает в чужой пергамент и отмечает, что из тридцати заданных звезд Ким написал лишь пять, из-за чего брови съезжают к переносице. — Тебе помочь? Быстрее закончим, быстрее поиграем в ваши когтевранские головоломки.              — Нет, все хорошо, просто задумался, — Хонджун быстро отворачивается от Пака, чувствуя, как его коленка теперь упирается ему в поясницу, и быстро выписывает числа, игнорируя тихий низкий смех за спиной. Ему срочно нужно успокоиться!              Некоторое время тишину между ними нарушали лишь шелест и шорохи, тихий ветер за окном. Ким сопел от того, как усердно выполнял задание, из-за чего пуффендуец глупо улыбался, смотря куда-то сквозь уже выполненную работу и перебирая бусины на подаренном Уёном браслете.              На самом деле ему совсем не нравилось, как холодно в башне Когтеврана. Он хотел бы вернуться к камину в своей светлой гостиной, сесть к нему поближе и пощекотать листочки свисающей с потолка лианы. Но ему нравится находиться рядом с Хонджуном, да и его напряженное тело нагрелось до такой степени, что работало лучше любого обогревателя. Но к сожалению этого было недостаточно, чтобы прогреться в вечно холодной комнате.              — Можно я укроюсь? — Ким на вопрос резко оборачивается, обеспокоенно осматривая парня. Кивает и быстро поднимается с места, достает из шкафа дополнительное теплое покрывало холодного синего цвета, накидывая его на розовую макушку.              — Оно теплое, но, если что, еще одеяло достану, хорошо? — когтевранец нервно поправляет съехавшие очки, нечаянно оставляя отпечаток на стекле. Он не подумал, что не привыкший к прохладе когтевранских комнат Сонхва может замерзнуть, и сейчас был готов расплакаться. Ощущение, что он просто обречен терять голову рядом с этим пуффендуйцем.              — Не переживай ты так сильно, все хорошо, — Пак с улыбкой наблюдает, как Хонджун нервно протирает очки краешком спальной футболки, и чмокает дезориентированного парня в щеку. — Спасибо.              Хонджун тихо угукает и снова отворачивается, пытаясь спрятать внезапно покрасневшие щеки и уши. Быстро дописывает склонения и складывает все в стопку на тумбочке.              — Ну все, я закончил! — едва не прыгает на месте, поворачиваясь к парню. Лезет под подушку и достает аккуратный сверток цветной бумаги, перевязанный красивой ленточкой. — Это мой тебе подарок. Признаюсь честно, у Уёна такой же, но содержимое разное. Открой прямо сейчас, пожалуйста, — едва не лишается всего воздуха в легких, пока произносит все на одном дыхании.              Сонхва удивленно смотрит на протянутый подарок и не спешит вытаскивать руки из успевшего нагреться покрывала.              — А я не принес свой.              — Ну и что, — Ким нетерпеливо трясет рукой с подарком. — Просто открой, пожалуйста!              Старший медленно принимает сверток, развязывая бантик. А когда в руках оказывается украшенный наклейками фотоальбом, с удивленным вздохом поднимает глаза на когтевранца. Тот лишь кивает и поторапливает, желая поскорее увидеть реакцию. Медленно тянется рукой под подушку снова.              Сонхва медлит, не решаясь открыть альбом. Он всегда замечал, когда младший делал фотографии, но часто молчал, чтобы не провоцировать новые конфликты. Просто надеялся, что Хонджун достаточно умен, чтобы удалять неудачные снимки. А потому он не знал, что сейчас увидит внутри. Но первая же фотография, та самая, сделанная в начале учебного года в поезде, прямо в разгар их ссоры, развеяла его страхи. Потому что она была прекрасна, даже несмотря на то, что на ней парень не улыбается.              Весь альбом занимали его фотографии и полароиды, несколько общих фотографий с Уёном, и в уголочке каждой его встречало маленькое сердечко, так много говорящее о самом Хонджуне, никогда не умевшем словами донести свои чувства.              Раздается знакомый щелчок. Хонджун широко улыбается и ждет, когда маленький полароид вылезет из фотоаппарата.              — Для следующей странички, — хмыкает когтевранец, намекая на оставшиеся пустые листы в альбоме. Все еще нетерпеливо ожидает, когда фотография проявится, и с гордостью вручает ее притихшему Паку.              Пуффендуец на ней мягко улыбается, смотря на их с гриффиндорцем слегка размытую фотографию. Длинные пальцы еще не успели до конца перелистнуть страничку, синее покрывало, на полароиде оказавшееся темно-темно серым, съехало с одного плеча. Картинка будто движется, хотя никакой в ней магии нет, и Сонхва подвисает, засматриваясь на нее.              — Ну же, вставь его! — не успокаивается Ким, убирая фотоаппарат подальше. Откидывается на подушки и улыбается, наблюдая, как старший аккуратно помещает полароид на пустую страничку. — Тебе нравится?              Сонхва смотрит на него долго, не замечая, как водит пальцем по обложке альбома. Закусывает губу, когда сердце в груди начинает от волнения быстро биться, словно бы раня себя о ребра, срывая недавно наложенные пластыри.              Кивает часто-часто, не найдя подходящих слов, чтобы описать, как сильно ему понравилось.              Хонджун облегченно выдыхает и прикрывает глаза, слушая, как шуршит покрывалом и пергаментом пуффендуец, чувствует, как он через него тянется к тумбочке и возвращается на место, шмыгнув носом. Они молчат, но между ними совсем нет неловкости, только комфорт и понимание, что и без слов они могут хорошо провести время.              На несколько минут Ким наглейшим образом проваливается в сон, убаюканный шорохами и тихим дыханием. А когда просыпается, удивляясь, как вообще умудрился уснуть и почему его не разбудили, смотрит на сосредоточено читающего что-то в его домашней работе Сонхва.              — Что делаешь? — спрашивает когтевранец, приблизившись и уместив подбородок на чужом плече, заглядывая в пергамент.              — Исправляю твои склонения, дуреха, — отвечает Пак, показательно вычёркивая -33° и заменяя на тридцать четыре, — ты все никак не запомнишь, что склонение эпсилон стрельца тридцать четыре.              — А ты опять занудничаешь.              — Да, извини, обычно этим занимаешься ты. Отнял твою работу, — шутит пуффендуец, продолжая изучать пергамент на коленях.              — Что, не можешь больше найти ошибок? — с ухмылкой спрашивает Ким, все так же сидя близко-близко к нему, своим острым подбородком упираясь в плечо. — Там все правильно, можешь не стараться.              — Размечтался, — Сонхва цепляется взглядом за Альфу Центавры, вычёркивая и склонение, и восхождение. — Кажется, кто-то возомнил слишком много о себ…              Он прерывается и резко замолкает, когда чувствует чужие сухие губы на своей шее. Хонджун едва касается его кожи, но этого достаточно, чтобы Пака подбросило на месте, а мурашки огромным стадом пробежались по всему телу.              Хонджун такой реакции радуется, вновь целует, уже выше, где-то под ухом, куда ощутимее. Вжимается губами и выдыхает горячий воздух через нос, опаляя самое ухо.              — Что ты делаешь? — голос пуффендуйца дрогнул на последнем слоге.              Потому что чертов Ким Хонджун облизнул свои обветренные губы и теперь оставлял уже влажные поцелуи на изгибе шеи, подбираясь все ближе к широкому вороту спальной футболки. И, проигнорировав вопрос, немного оттянув жёлтую хлопковую ткань, оголяя острое плечо, оставляет поцелуй уже там.              Сонхва шумно выдыхает, с силой сжимая в руке перо, изо всех сил старается сохранить спокойствие и рассудок. Но все катится в пасть дракона, когда чужие зубы слегка кусают его в плечо и он, не сдержавшись, удивленно шумно вздыхает. И замирает, не ожидая от себя такой реакции.              Когтевранец замирает тоже.              — Извини, — коротко выдает Ким, и мгновенно отстраняется, натянув ткань футболки обратно на плечо пуффендуйца. — Извини, я не знаю, что на меня нашло, я…       И Сонхва, весь красный от смущения, лишь коротко смеётся, прерывая тем самым извинения Хонджуна. А когда слышит сбоку возмущенный вздох и тихое ворчание, начинает смеяться ещё громче, склоняясь к своим коленям.              — Нет, ну правда, что смешного? — Хонджун скатывается немного вниз по спинке кровати, скрещивая руки на груди, и даже не смотрит на хохочущего Сонхва, от чего-то смущённый. И он сам не понимает, от чего его собственные уши горят огнем: от смеха справа или от того, о чем он успел подумать, когда, ведомый непонятным желанием, оставлял все эти поцелуи на такой манящей коже.              — Нет, просто, — Пак утирает выступившие на глазах слезы, разгибаясь. — Просто я подумал о том, как легко решил, что не стану останавливать тебя, если ты продолжишь, Даже несмотря на то, что нахожусь в комнате чужого факультета, где кроме тебя спят ещё несколько человек. И меня не смутило ничего из этого.              Хонджун почему-то тоже начинается смеяться, понимая весь абсурд ситуации. Серьезно, чистюля Пак Сонхва с его бесконечным послушанием и приличием был готов сделать что?              Стоп.              — Что? — вырывается у когтевранца, когда до него, наконец, доходит сказанное. — Погоди, что?              Сонхва на его глупое выражение лица показательно хмыкает. А после, отложив пергамент и перо на тумбочку у кровати, резво пересаживается на чужие колени, устраивая руки на плечах.              И целует, лишь бы не видеть, как лицо Хонджуна становится все глупее и глупее от каждого его действия.              — Постой-постой, — Ким, до конца осознавший, что происходит, находит силы оторвать от себя старшего, надавив на его плечи. — Ты уверен? Точно?              — Вроде когтевранец, а такой тугодум, — Сонхва громко цокает и закатывает глаза.              Хонджун изучает его внимательным взглядом, то ли ища подвоха, то ли просто пытаясь убедиться, что это не сон и не мираж. Заглядывает в глаза, вопросительно приподняв бровь, и ждёт. Ждёт то ли словесного подтверждения, то ли разрешения, то ли смеха и фразы из разряда «я пошутил».              А когда слышит, что именно выдыхает Сонхва, чуть не давится воздухом, едва не схватившись за грудь в попытках не задохнуться.              — Я хочу, — и в подтверждение своих слов, схватив одну руку Кима за запястье, старший опускает ее себе на бедро, чувствуя, как парень сразу же сжимает пальцы. Ноги от такого начинают немного дрожать.              Хонджун притягивает пуффендуйца к себе незамедлительно. Одной рукой слегка сжимает волосы на голове, направляя так, чтобы поцелуй вышел глубоким, а второй поглаживает бедро, поднимаясь от коленки все выше и выше. В комнате становится душно, что практически никогда не происходит в промерзшей башне, а тишину наполняют причмокивающие и влажные звуки, смущая одного из них ещё больше.              Сонхва не знает, куда устроить свои руки, а потому повторяет за когтевранцем, зарываясь в короткие черные волосы и массируя кожу головы. И пусть этот жест для него привычен, ведь он едва ли помнит день, когда хотя бы раз не зарывался в волосы Уёна, Донхека или самого Хонджуна, успокаивая поглаживаниями, сейчас все ощущалось по-другому.              На каждое поглаживание тело пуффендуйца отдавалось дрожью. Ким опустил вторую руку вниз, поглаживая спину, и двумя ладонями забрался под футболку, кончиками теплых пальцев касаясь оголённых и покрытых мурашками боков. Он даже не успел провести по коже ладонями, ощутимо сжать ее, когда Сонхва оторвался от его губ и громко выдохнул в щеку, все же сдержав рвущийся наружу стон. Тогда когтевранец провел пальцами выше, проходясь по несильно торчащим рёбрам и возвращаясь назад, полностью устроив ладони на узкой талии, сжимая горячую кожу.       Пак в конце концов громко стонет, снова крупно вздрогнув. Его всего заметно трясло от новых ощущений, и в тот момент, когда одна из рук младшего выскользнула из-под футболки, сильно сжав бедро со внутренней стороны, его застряло сильнее, и с губ сорвался новый стон, выше предыдущего. Колени сами по себе стремились сомкнуться, от того вжимаясь в ноги Хонджуна, а ослабевшие руки соскользнули обратно на чужие плечи.       — Ты так дрожишь от моих рук, — зачарованно прошептал младший, продолжая водить руками по телу Пака.       — Ещё хоть слово, Ким Хонджун, — Сонхва едва не срывается на имени когтевранца, чувствуя, как пальцы парня щекочут его бедро с внутренней стороны все выше и выше, заставляя задыхаться. — Прекрати так делать, черт возьми.       — Как делать? — с напускной наивностью спрашивает Хонджун, а затем сжимает пальцы на ноге старшего очень близко к паху. — Вот так?       Пак, не выдержав, с силой даёт Киму в лоб своим собственным, видя перед глазами звёзды от удара. А после, опустив голову, сильно кусает в плечо, из-за чего от стен комнаты незамедлительно эхом отскакивает громкое «Ай!».       — Так тебе и надо.       Хонджун на такое смотрит зло, плечо потирает. Резко за ворот футболки к себе притягивает, руку на затылок перемещает и, пропустив розовые кудри сквозь пальцы, целует. Сильно вжимается в теплую кожу напротив, прикусывает нижнюю пухлую губу. Языком проходится по верхней, а затем ощутимо сжимает чужое бедро, слыша очередной удивленный вздох на грани стона. Углубляет поцелуй, не чувствуя сопротивления.              Сонхва не успевает отвечать, теряется в прикосновениях. Чувствует головокружение от недостатка кислорода, но не спешит прекращать поцелуи. Сжимает бедра все сильнее, когда теплые ладони снова и снова проходятся по внутренней стороне, царапают, давят. Возбуждение словно само сердце качает, пуская по артериям к каждой клеточке тела.              Когтевранец отстраняется, горячим дыханием опаляя кожу. Ладонью снова скользит под футболку, оглаживая поясницу, проводя пальцами по позвонкам и острым лопаткам. Пак опускает голову на широкое плечо, но чувствует резкую боль от впившихся в переносицу очков. Аккуратно снимает их с носа и кидает где-то рядом, даже не сложив дужки. Скользит ладонью по упругой груди Кима, по вздувшимся венам на шее, по мягкой щеке, и стягивает чужие очки тоже, бросая куда-то к своим. Лбом упирается в чужой, смотрит прямо в потемневшие глаза, выдыхает в губы. Нежно гладит по скулам и целует, пытаясь взять контроль.              Но снова проигрывает, когда Хонджун, опустив обе ладони на его ягодицы, резко притягивает ближе, создавая трение. У обоих с губ слетает несдержанный стон. Сонхва пугается и зажимает рот ладонью, чувствуя, как дрожат его бедра.              — Здесь никого нет, — младший целует костяшки, недовольный тем, что не может добраться до губ. — Убери руку, никто не услышит, не бойся. Пожалуйста.              Сонхва оборачивается на дверь, чтобы убедиться, что та закрыта, но без очков это не имеет никакого смысла. Он мог и не смотреть, ведь прекрасно помнил, что лично закрыл ее. Но липкий страх быть услышанными или, что хуже, увиденными, не давал убрать руку.              Хонджун целует в ладонь, кусает острые костяшки. А затем снова резко притягивает, вызывая очередной неожиданный стон у Пака.              Тот от испуга возвращает обе руки на плечи, чтобы не удариться лбом о голову когтевранца, но быстро жалеет об этом, когда Ким вскидывает бедрами, снова и снова создавая грубое трение между ними.              — О, Мерлин, что же ты делаешь, — шипит пуффендуец, стыдливо натягивая желтую футболку на собственное возбуждение.              Хонджун снова вскидывает бедрами и скатывается немного ниже. Сонхва давится вздохом, впивается ногтями в чужие плечи и, наконец, чувствует, как твердо в пижамных шортах у самого когтевранца.              Он понятия не имеет, что делать. Упирается ладонями в плечи, напрягает бедра и трется о чужое возбуждение, закусывая губу.              — Черт, Сонхва, — когтевранец одну руку на талию кладет, другой крепко за бедро держит. Направляет, помогает двигаться. Целует где-то под челюстью, выбивая очередной стон. Чувствует внезапное желание видеть старшего, смотреть прямо в глаза.              Сонхва тяжело дышит, продолжает тереться о Хонджуна, чувствуя, как член каждый раз дергается, а выступившая смазка впитывается в нижнее белье. Возбуждение было настолько сильным, что он не мог даже думать о том, как это грязно. Но в конце концов такого трения становится катастрофически мало, и он опускает дрожащую руку, касаясь себя сквозь одежду.              Теперь стон напоминает всхлип.              Когтевранец внезапно кусает в плечо, приподнимает за бедра и сажает чуть ниже, прекращая трение.              — Сонхва, — зовет тихо. Ловит чужой расплывчатый взгляд, облизывает пересохшие губы и накрывает чужие, целуя глубоко, до головокружения. Оставляет поцелуй на челюсти, лижет за ухом. — Можно я коснусь тебя там? — тихо, у самого уха, выбивая удивленный вдох. Носом ведет по изгибу, стягивает с плеча футболку, целует и покусывает открывшийся участок, явно войдя во вкус.              — Д-да, — Пак кивает, едва не ударяясь подбородком о черную макушку.              А затем громко и несдержанно стонет, когда теплая ладонь ложится на болезненно пульсирующий член сквозь одежду.              Хонджун мягко гладит, давит, сжимает. Слушает тихие постанывания и вздохи, кусается каждый раз, когда острые коленки сжимают его бедра. Сонхва прячет лицо в изгибе Кимовой шеи, зарывается пальцами в черные волосы, проходится ногтями по загривку. А потом протискивает ладонь между их телами и давит на член когтевранца, радуясь, когда с его губ срывается звонкий стон.              — Сделаешь так еще раз и меня надолго не хватит, — шепчет Ким, ускоряя движения на чужом члене.              Сонхва на такое усмехается и толкается бедрами вперед, сталкиваясь своей ладонью с рукой младшего. Давление увеличивается и их обоих одновременно простреливает усилившимся возбуждением.              — Сделай так еще раз, — просит Хонджун, закусывая губу. Сжимает чужой член сильнее, чувствует, как в ответ рука на его сжимается тоже, а затем пуффендуец снова резко и сильно толкается вперед.              Оба одновременно давятся вдохами, мурашки бегут спинам. Сонхва продолжает быстро толкаться, чувствуя, как оргазм подступает и накрывает с головой. Он кончает с громким стоном, сильнее вжимаясь лбом в плечо Кима. Тяжело дышит, но поглаживать чужой член не перестает, пока Хонджун его не останавливает, потянув за запястье.              — Вау, — срывается с пересохших губ. Голова идет кругом, тело дрожит, ноги давно затекли. — Помоги мне слезть, пожалуйста, я не чувствую ноги.              — Извини, — когтевранец переворачивает Пака, помогая лечь на кровать. Опускается рядом, целует в лоб.              Повисает неловкая тишина. Они смотрят друг другу в глаза, приводят дыхание в норму. Хонджун как-то виновато закусывает губу и тянется к волшебной палочке, попутно убирая очки и задание по астрономии на тумбочку. Шепчет очищающее заклинание, слыша тихую благодарность в ответ, последние силы тратит на то, чтобы вытащить из-под них одеяло, выключить свет и укрыться, под одеялом скрепив ладони в замок.              — Я люблю тебя, — шепчет Ким на грани слышимости. — Каждый день, проведенный с тобой. Каждую твою улыбку, каждый взгляд, каждое касание. Я люблю всего тебя и все в тебе, ты же знаешь, да?              Сонхва шмыгает носом и хмурится, натягивая одеяло повыше, чтобы скрыться от пристального взгляда. Хонджун тянется к кудрявой челке, заправляя за ухо, чтобы лучше видеть сияющие даже в кромешной темноте глаза, но натянутое одеяло не убирает, довольствуясь полным любви взглядом.              — Сияй для меня, моя звезда.              Пуффендуец снова шмыгает, от смущения полностью под одеялом прячась. Сжимает ладонь младшего сильнее, чтобы дать понять, что он все еще здесь. А затем быстро целует в губы, стукаясь своим носом с острым носом Хонджуна.              — Я люблю тебя, — шепчет устало. Прикрывает глаза и чувствует, как когтевранец притягивает за талию ближе к себе. Слышит тихое сопение, удивляясь, как Ким смог так быстро уснуть. С закрытыми глазами целует куда-то в подбородок и устраивается на мягкой подушке поудобнее.              В секунду, отделяющую его от сна, он вспоминает, как сравнил однажды Субина с пластырем, склеивающим осколки его некогда израненного сердца.              Хонджун же подарил ему новое, крепкое, без трещин и царапин.              Или, быть может, вырвал свое собственное, нежно вкладывая в ладони Сонхва, а старое забирая, чтобы залечить собственноручно оставленные шрамы.