Буйство ветра драгоценно, роса существует вечно

Цингэ вот уже добрый фэнь стояла перед дверью учительских покоев и сверлила ее взглядом, желая не то открыть ее силой мысли, не то испепелить. Наконец, уже было решившись, она занесла руку, чтобы постучать, — но в последний момент замерла, едва коснувшись костяшками гладкой деревянной поверхности. Девочке бы развернуться и уйти, раз ей так неожиданно дали вольную, но перед глазами все еще стояло обеспокоенное лицо отца и усталый взгляд, полный горечи и страха… — Чем ты думала?! — продолжал бушевать Линь Чэнь, в то время как Цингэ стояла на коленях, виновато понурив голову. Хозяин Архива уже четверть стражи метался по комнате как зверь в клетке, распекая неразумную дочь: подолы и рукава окружили его бело-голубым вихрем, периодически задевая ребенка, но она так и не посмела поднять голову или сказать хоть слово в свое оправдание. Давно она отца в такой ярости не видела. — Ты ведь знала про оползень, я сам тебе говорил, предупреждал — так какого гуя, девочка моя?! — Линь Чэнь остановился ненадолго, навис над дочерью как утес над морем. — Голову свою дурную сложить захотелось?! Цингэ с опаской посмотрела на отца: темный взгляд метал молнии, но на самом дне застыл настоящий страх, так не свойственный этому вечно молодому насмешнику. Как-то резко поплохело, и на плечи неподъемным грузом навалилась вина. — Прости, отец, — тихо проговорила она, стараясь не отводить взгляд, хотя очень хотелось просто спрятаться в шкаф или под кровать и разрыдаться. И зачем только полезла? Ягод ей напоследок захотелось с южного склона — а сама едва под оползень не угодила. Повезло, что отец успел выдернуть. — Я не хотела, чтобы так все вышло, — она зябко обхватила себя руками: пережитый ужас вновь накатил волной. — Не хотела… Просто не подумала… — закончила едва слышно себе под нос. Глупо. Как же глупо. — Не подумала, — передразнил ее Линь Чэнь с явной издевкой. — Так на могиле и напишем: «Дочь хозяина Архива не подумала»! — он раздраженно взмахнул рукой, мазнув ее по носу широким рукавом, и сел на кровать, резко щелкнул веером, так что Цингэ невольно вздрогнула. Он еще несколько раз раскрыл и закрыл веер, явно не зная, чем занять руки и что делать с этим ребенком, — как вдруг выдохнул и, спрятав руки в широкие рукава, измученно посмотрел на дочь: казалось, с этим выдохом ушли и последние капли гнева, оставив после себя только глухой страх, печаль и бесконечную усталость. — Не делай так больше, ребенок, — тихо попросил он, с какой-то ломкой полуулыбкой глядя в темные глаза, так похожие на его собственные. — Я не хочу тебя потерять. Девочку пробрала дрожь, она поспешно отвернулась, скрывая повлажневшие глаза: видеть отца таким уставшим и почти разбитым было невыносимо горько. — Прости, — уже тверже повторила она, рукавом стирая непрошенные слезы. — Я постараюсь, отец. По полным губам пробежала слабая тень улыбки: если бы этот ребенок пообещал больше никогда никуда не лезть, точно бы не поверил. Он помолчал, внимательно всматриваясь в юное, еще по-детски округлое лицо с большими, широко распахнутыми глазами, полными невысказанной вины. — Вставай, Гэ-эр, — вздохнув, наконец сказал он, жестом велев дочери подняться. — Я рад, что мы друг друга поняли. — Линь Чэнь задумчиво взглянул в окно: солнце потихоньку клонилось к горизонту, медленно темнело. Он тряхнул головой, собираясь с мыслями. — Время к ужину — иди отдохни и переоденься. Уже успевшая подняться Цингэ недоуменно уставилась на отца. — И…все? — с какой-то опаской и даже почти сожалением уточнила она. — Так просто? Даже не накажешь? Отец посмотрел на нее с насмешкой. — А что, так не терпится получить? — беззлобно поддел дочь. Та шутку не поддержала, все еще непонятливо глядя на родителя, так что он недовольно скривился. — Иди уже, — он помахал рукой. — Тебе уезжать завтра — долго из седла не вылезешь. Да и не хочу я, чтобы последним, что ты запомнила обо мне и Архиве, стало наказание за глупость и безрассудство. Девочка еще долго сверлила отца неверящим взглядом, пока не нагрянул со срочным донесением сяо Цзю и родитель не выгнал ее отдыхать перед ужином. И ей бы радоваться неожиданному помилованию, но… Это самое упрямое «но» спустя полстражи метаний и привело ее к учительским дверям. — Это кто ж там за дверями такой страшный, что ты все постучать не решаешься? — вырвал Цингэ из невеселых воспоминаний знакомый насмешливый голос. Она резко обернулась, испуганная внезапным появлением наставника: тот стоял, небрежно прислонясь к стене и скрестив руки на груди, и с явным интересом наблюдал за терзаниями ученицы. — Учитель! — голос еле слышно дрогнул, но она тут же постаралась взять себя в руки и коротко поклонилась. — Чего пугаете? — тихо пробурчала себе под нос, не сомневаясь, однако, что тот услышит. Су Мэнджэнь лукаво прищурился. — А ты учись усердней — и не будешь пугаться, — посоветовал все так же насмешливо и, раздвинув створки у нее над головой, жестом пропустил вперед. — Проходи уже, ребенок. Неловко потоптавшись, девочка все же вошла и, дождавшись, пока учитель неспешно сядет к низкому столику, опустилась напротив, старательно отводя глаза: он молчал, но Цингэ знала, что мало что укроется от внимания этого проницательного человека, так похожего и не похожего одновременно на ее отца. Вот и сейчас: он не смотрел на нее, занятый чаем, но неловкость ситуации почти осязаемо повисла в воздухе, создавая ощущение, что ее здесь давно ждали. — Так что ты хотела, А-Гэ? — первым прервал затянувшееся молчание Мэнджэнь, невозмутимо передавая чашку непривычно тихой и пришибленной ученице, от которой так и веяло виной и раскаянием. Девочка бросила на учителя быстрый взгляд и тут же снова уставилась в чашку. — Мы ведь завтра уезжаем? — неуверенно начала она и тут же продолжила, не дожидаясь ответа на риторический вопрос: — А мы не могли бы…задержаться? Хотя бы на пару дней? — поинтересовалась робко, исподлобья неуверенно поглядывая на учителя. Тот только заинтригованно вздернул бровь, ничем больше не выдав своего удивления, темные глаза неясно блеснули. — Зачем? — только и спросил он и как-то очень внимательно посмотрел в юное лицо. Цингэ снова опустила голову. Говорить правду, каяться еще и перед учителем не хотелось категорически, но перед глазами все еще стояло перекошенное от страха лицо отца, а в ушах звенело пронзительное «Гэ-эр!», не оставляя иного выбора. — Я…провинилась перед отцом, — тихо призналась она наконец, теребя уже изрядно помятый рукав. — Сильно провинилась. А он отказался меня наказывать, потому что завтра в дорогу. Но я… — она помолчала, устало провела по лицу рукой. — Я так не хочу. Не хочу прощаться…так, — она зябко повела плечом и, собравшись с силами, решительно посмотрела в темные проницательные глаза. Она ожидала чего угодно: расспросов, гнева, недовольства — но не этой понимающей полуулыбки и легкого кивка. — Передай своему отцу, что мы с Сяоши задержимся настолько, насколько нужно, — как ни в чем не бывало согласился Мэнджэнь и невозмутимо отпил из чашки, придерживая широкий рукав. Девочка обескураженно уставилась на учителя, не ожидая, что проблема разрешится так легко. — Серьезно? — не удержалась она. — И Вы даже не спросите, что я натворила? — поинтересовалась с любопытством, понимая, что сама себе роет яму, но будучи не в силах смолчать. Так ведь не бывает — чтобы все было так просто. Мэнджэнь снисходительно фыркнул. — Грохот оползня и крик мастера Линя не услышал бы разве что глухой, так что догадываюсь, — и как-то очень многозначительно и строго посмотрел на ученицу, так что она невольно поежилась. Вот же…спросила на свою голову. Признавать правоту наставника не хотелось, но крыть было нечем. Повезло еще, что от него не влетело: с ним-то ей прощаться еще очень нескоро. Поморщившись, девочка встала и глубоко поклонилась. — Простите, учитель. Мэнджэнь чуть склонил голову набок. — За что? Цингэ смущенно отвела взгляд. — За то, что заставила волноваться… — прозвучало как-то почти неуверенно. Он, помедлив, кивнул. — Принимается, — и жестом указал на подушку напротив. — Садись, чай допей, успокойся. А после и к отцу пойдешь. Она молча послушалась. Эта передышка оказалась как никогда кстати: все вроде бы так легко разрешилось, но руки отчего-то подрагивали, она ежилась как от холода, хотя в комнате учителя всегда было тепло. Девочка зябко обхватила руками горячую чашку. В комнате ненадолго повисла тишина — как вдруг Мэнджэнь с шумом отставил чашку и непривычно серьезно посмотрел в юные глаза. — Береги свою жизнь, ребенок, — как-то очень проникновенно начал он, доверительно понизив голос, — она у тебя одна, — взгляд затуманился, он замолчал, отстраненно всматриваясь куда-то сквозь нее, прежде чем задумчиво закончил, обращаясь больше к самому себе: — Порой это понимаешь слишком поздно… Цингэ смущенно потерла нос и склонила голову. — Я запомню, учитель… Он ничего не ответил. Она неспешно цедила чай, позволив этой уютной тишине окутать себя как коконом: она знала учителя всего ничего, но почему-то рядом с ним всегда было удивительно спокойно. Но чай вскоре кончился, а наставник все так же молчал, не глядя на нее, и девочка, аккуратно отставив чашку, с сожалением поднялась, собираясь тихо уйти, чтобы не отвлекать погруженного в свои мысли учителя, как вдруг Мэнджэнь хмыкнул и лукаво посмотрел на нее. — Ах да, и от утренней тренировки я тебя, так и быть, освобождаю, — заметил с тонкой иронией, на что девочка возмущенно вспыхнула: — Учитель! Мэнджэнь весело фыркнул. — Как будто мне от отца никогда не прилетало, — и, больше не глядя на нее, демонстративно занялся остывшим чайником. Цингэ еще недолго колебалась между негодованием и смехом, прежде чем наконец демонстративно фыркнула и направилась к двери. Только уже на пороге ненадолго обернулась, пробурчала смущенно: — Спасибо, учитель, — и поспешно ретировалась, громко задвинув створки. Мэнджэнь издал смешок и с понимающей улыбкой покачал головой.

***

— Отец? — неуверенно позвала Цингэ, постучав в дверь родительских покоев. — Заходи, — после непродолжительной паузы послышалось с той стороны, и она неслышно прошмыгнула внутрь и, тихо задвинув за спиной створки, прижалась к дверям, исподлобья взглянула на отца. Линь Чэнь отложил книгу и подвинулся, приглашающе похлопал по кровати. Он казался уже привычно спокойным и расслабленным и смотрел на дочь по-прежнему тепло, так что она, помедлив, приблизилась и неловко опустилась рядом, нервно затеребила широкий рукав. Хозяин Архива издал тихий смешок и взлохматил волосы дочери. — Говори уже, Гэ-эр: что задумала? Знаешь же, что я не кусаюсь, — поддел по-доброму насмешливо, на что девочка скривилась: было бы намного проще, будь отец еще зол, — вот только долго переживать и гневаться он никогда не умел. — Я говорила с учителем, — выпалила она наконец, не дав себе времени на раздумья, — и он сказал, что они с братцем Ваном готовы повременить с отъездом. Рука в волосах замерла, темные глаза неясно сверкнули. Линь Чэнь заинтересованно вскинул бровь и чуть склонил голову набок, уже понимая, к чему ведет его дочь. — И? — подтолкнул он, видя, что она замолчала. Девочка пожевала губу, подбирая слова. — Я…не хочу так, — все же выдавила она и вдруг посмотрела на отца — так открыто и доверчиво, с такой мольбой, как умеют только дети, заговорила запальчиво, словно боясь не успеть сказать главное, прежде чем кончатся силы: — Я не хочу прощаться на такой ноте, не хочу уезжать с сожалениями, не хочу… — она зябко повела плечом и ненадолго опустила взгляд, прежде чем продолжить: — Давай просто закончим с этой историей как…как обычно. Я ведь правда виновата, — и тихо добавила, пронзительно глядя на отца своими огромными глазами, по которым можно было прочитать как в книге все ее детские думы и метания: — Пожалуйста, отец. А Линь Чэнь смотрел на совершенно точно свою дочь, слушал ее не по возрасту разумные речи и не мог сдержать теплой и по-светлому грустной улыбки. И как злиться на этого ребенка, как ему отказать, когда он так доверчиво глядит на тебя и так трогательно и трепетно просит о наказании, потому что не хочет уезжать с грузом вины? Он покачал головой. — И когда только моя дочурка успела так повзрослеть… — протянул он с восхищением и гордостью, слегка прищурившись, и, снова взлохматив ей волосы, приобнял за плечи. Девочка прижалась к теплой отцовской груди и зарылась в плотную ткань, прикрыла глаза, медленно успокаиваясь. Теперь спешить было некуда.

***

Мэнджэнь сделал последний выпад и выпрямился, легким движением спрятал меч в ножны. Солнце стояло еще низко, но светило не по-утреннему ярко, так что ему пришлось прищуриться, чтобы разглядеть знакомую фигуру в беседке, активно машущую ему рукой. Мэнджэнь усмехнулся и пружинистым шагом направился к хозяину Архива, вальяжно расположившемуся за столиком с чаркой, — и что-то ему подсказывало, что в ней был отнюдь не чай. — Присоединяйся, — лениво позвал Линь Чэнь и, приглашающе поведя рукой, отсалютовал ему чашкой. — А Вы, мастер Линь, смотрю, уже пьете, пользуясь тем, что ребенок еще спит, — поддел его Мэнджэнь и, отложив меч, опустился напротив. Налил себе из все же оказавшегося на столе чайника с чаем, не глядя блокируя веер, которым Линь Чэнь уже привычно вознамерился стукнуть его по лбу. Лекарь обиженно надул губы и спрятал руки в рукава. — Здоровые такие скучные! — недовольно посетовал он, на что Мэнджэнь фыркнул в чашку. — И вообще! — веер снова указал на него, на этот раз на удивление не пытаясь ткнуть или треснуть. — Не делай вид, будто не причастен к отсутствию этого самого ребенка! Мэнджэнь только вздернул бровь в вежливом недоумении и неспешно отпил, скрывая лукавую улыбку. — А я здесь причем? Это было целиком и полностью ее решение, — с невинным видом ответил он. — У Вас, мастер Линь, на редкость преданная и разумная дочь. Линь Чэнь всплеснул руками и с нарочитым раздражением щелкнул веером, старательно выдерживая образ. — Знаешь, что я тебе скажу, Мэнджэнь? — начал он тоном, не предвещающим ничего хорошего. — Я знал твоего отца и, к сожалению, — он скривился, будто одно только упоминание этой женщины вызывало у него головную боль, — знаю твою наставницу — и ты, невозможный ты человек, — веер снова указал на с каким-то даже любопытством слушающего его Мэнджэня, — ты взял у этих невыносимых людей все самое лучшее! — лекарь снова всплеснул руками, причем так раздосадованно, словно это было самое ужасное оскорбление из возможных. Его собеседник, впрочем, его негодованием не проникся — напротив, лукаво ухмыльнулся и насмешливо ответил: — Я польщен столь высокой оценкой, — он склонил голову в подтверждение своих слов и, перехватив чашку двумя руками, церемонно ей отсалютовал. — Такие слова из уст хозяина Архива Ланъя дорогого стоят. Лекарь скривился и, буркнув себе под нос что-то неразборчивое, демонстративно отвернулся, взмахнув широким рукавом, отхлебнул из чашки. Однако вскоре изображать оскорбленную невинность ему наскучило, да и вино в чарке кончилось, так что волей-неволей пришлось развернуться обратно и налить еще. — А вообще, заканчивай уже с этим официозом, — вдруг потребовал он, недовольно глядя на Мэнджэня, и резко обмахнулся веером, так что иволга слетела с ветки и, сделав круг, вернулась обратно. — Мне твое «мастерлиньканье» уже надоело. Тот удивленно вскинул бровь, явно не ожидая такого перехода. — Вы старше меня раза в полтора, — любезно напомнил он хозяину Архива. — Как еще прикажете к Вам обращаться? — А ты — учитель моей дочери, — парировал лекарь. — Хочешь — зови старшим братом, так и быть, — милостиво разрешил он и, щелкнув веером, пригрозил: — А за каждое «мастерлиньканье» будешь получать по лбу! Мэнджэнь не сдержал смешка: и этот невозможный человек еще что-то говорил про его невыносимость. Впрочем… Он вдруг лукаво прищурил один глаз и, озорно сверкнув глазами, с явным предвкушением посмотрел на собеседника. В эту игру можно играть вдвоем… — Как скажешь, — легко согласился он, — Чэнь-дагэ. Линь Чэнь довольно расхохотался.