Буйство ветра драгоценно, роса существует вечно

Линь Цингэ была очень тактильным ребенком — это Мэнджэнь понял сразу. Она с детской непосредственностью тянулась ко всем, кто вызывал у нее хоть каплю симпатии и доверия: дергала за рукав слуг, выклянчивая очередную сладость; висла на учениках отца, упрашивая покатать на плечах или поиграть с ней; за руку утягивала Сяоши, чтобы показать ему очередной красивый цветок или вид с обрыва. И люди отвечали взаимностью этому жизнерадостному ребенку — даже не привыкший к такому обращению Сяоши, который, однако, всегда мечтал иметь младшую сестренку, — не было ни одного человека во всем Архиве, кто отказал бы ей в объятиях или всерьез оттолкнул. Но больше всего своих касаний, своего тепла она дарила, конечно, отцу. Линь Чэня сложно было назвать ласковым или сколько-нибудь нежным человеком, но его глубокую любовь и привязанность к дочери не увидел бы разве что слепой: стоило ей оказаться рядом, позвать его своим звонким детским голоском, и, как бы он ни устал, как бы ни был зол или расстроен, его взгляд неизменно смягчался, а губы трогала улыбка. Он мог казаться грубым, взбалмошным, несносным, но только не с ней — с ней его всегда выдавали его не по возрасту молодые глаза, полные живого огня и трепетного родительского чувства. И по иронии судьбы только он, Су Мэнджэнь, ее учитель, которого она сама выбрала и на которого до сих пор поглядывала так смущенно-восторженно, как иная девушка на объект своего обожания, стал исключением из этой закономерности. Цингэ никогда от него не шарахалась, уважала его и слушалась настолько, насколько может слушаться десятилетний ребенок, но при этом так перед ним робела, будто не решалась лишний раз коснуться самой. Мэнджэнь, сам не привыкший к нежностям, ничего ей не говорил и никак не подталкивал к близости, хотя и прекрасно видел разницу. Впрочем, он был уверен, что и от хозяина Архива не укрылось ее поведение, но он на удивление тактично не вмешивался, позволяя учителю и ученице самим выстраивать свои отношения. И все же это внезапное, непонятное, но навязчивое ощущение пустоты отказывалось покидать рассудительный ум Мэнджэня. Казалось, за свои почти три с половиной десятка лет, когда смерть дышала ему в затылок и когда каждый день мог стать для него последним, он давно смирился с тем, что детей у него не будет, а если даже и будут, он все равно не проведет с ними достаточно времени, чтобы увидеть их первые шаги, услышать первое слово, дать им в руки первый деревянный меч, — но почему-то теперь, когда Линь Чэнь обещал ему столько же, а смерть отступила надолго вместе с раздражающей, сводящей с ума слабостью, когда по меридианам бежала кипучая ци, а грудь не раздирал выворачивающий внутренности кашель, — именно теперь им внезапно овладело острое чувство потери и прежде неведомой ему жажды. И при виде того как Линь Чэнь со смешком так обыденно ерошит дочери волосы или приобнимает ее за плечи, как она виснет на руке отца, восторженно что-то рассказывая, а он улыбается и подбрасывает ее вверх под звонкий детский хохот — при виде этого сердце порой наполнялось щемящей тоской. 1. Но была одна не столько традиция, сколько привычка отца и дочери, свидетелем которой Мэнджэнь становился не единожды, но которая каждый раз ощущалась как что-то настолько теплое и близкое, настолько личное, будто он подглядывает в замочную скважину, — Цингэ как-то особенно любила на отце лежать или даже спать. Первый раз это случилось на его глазах тем же вечером, когда он принял ее в ученицы,: они пили кто чай, кто вино и разговаривали, время было позднее — и ребенок, радующийся больше всех, в какой-то момент, вымотанный впечатлениями и волнениями, привалился к теплому отцовскому боку — а Линь Чэнь привычно прижал ее крепче, укрывая широким рукавом, и принялся рассеянно перебирать густые черные волосы, пока Цингэ не задремала. Тогда хозяин Архива только отмахнулся от помощи слуг, и, жестом велев быть потише, легко подхватил дочь на руки, и под ее сонное бормотание бережно отнес в ее комнату. Сяоши тогда умилился настолько, что отхлебнул вино прямо из кувшина, — а Мэнджэнь лишь долго смотрел им вслед странным, мягким и в то же время тоскливым взглядом. 2. Второй раз он застал такую сцену на следующий день после того самого злополучного наказания за оползень: Цингэ все утро не выходила из комнаты, не то отсыпаясь, не то отлеживаясь, не то приводя себя в порядок, и появилась только к обеду — непривычно молчаливая, она лишь поклонилась учителю, придвинула подушку к Линь Чэню, села, морщась, и, все также ни слова не говоря и ни о чем не спрашивая, привалилась к отцу. Тот усмехнулся и мягко привлек ближе, снова укрывая рукавом. Мэнджэнь покачал головой, все отчетливей ощущая себя третьим лишним. — Мастер Линь, — как-то позвал его Мэнджэнь рассеянно, задумчиво глядя в спину удаляющейся ученицы. К его голове тут же не замедлил метнуться веер, который он уже привычно блокировал, — но тот в последний момент вывернулся и все же хлопнул его по лбу. Сбоку послышалось торжествующее хмыканье, на что Мэнджэнь только закатил глаза и пробормотал себе под нос: — Ну что за невыносимый человек. Чэнь-дагэ, — все же исправился он, поворачиваясь к довольно ухмыляющемуся собеседнику, подался вперед, локтями облокачиваясь на столик, посмотрел на него прямо и почти требовательно, — скажи мне как лекарь: я смогу иметь детей? Линь Чэнь скривился, словно вопрос был ему неприятен, и нехотя отставил чашку, поманил его рукой — Мэнджэнь понятливо одернул рукав и протянул ему запястье. Лекарь, прикрыв глаза, с полфэня внимательно вслушивался в пульс, периодически цокая и морщась, после закатал ему рукав и еще столько же медленно водил вдоль предплечья, щекоча и покалывая кожу тонкими иголочками ци. Мэнджэнь ему не препятствовал, терпеливо ожидая ответа. Наконец хозяин Архива отпустил его руку и, протяжно вздохнув, подался назад, спрятал руки в рукава. — Понятия не имею, — нехотя признался он. Поправляющий рукав Мэнджэнь воззрился на него так изумленно, что лекарь снова скривился: — И не смотри на меня так, — буркнул недовольно, старательно избегая его взгляда: видно было, что эта неопределенность тяготит его не меньше и изрядно бьет по его самолюбию. — Я лекарь, а не бог. Восстановиться ты восстановился и силы со временем вернешь даже в двойном объеме, но в твоем теле сейчас такая гуева смесь ядов, что даже я, — он резко щелкнул веером и раздраженно им обмахнулся, — не решусь утверждать наверняка, что они все сделали с твоим семенем. Могу дать только один совет: пробуй, — он прямо и твердо посмотрел на Мэнджэня. — Шанс есть, хотя и небольшой. Тот только благодарно склонил голову и прикрыл глаза, принимая ответ. После всего, что Линь Чэнь для него сделал, просить о большем он просто не имел права. 3. По возвращении в Дом жизнь закрутила их своим бурным потоком, затягивая как в водоворот: дел за время отсутствия главы накопилось прилично, восстановление всех связей Дома шло медленно и трудно и требовало его самого деятельного участия, не забывал Мэнджэнь и об ученице, которую нещадно гонял на тренировках и уделял ей столько времени, сколько в целом мог. К своему стыду он не сразу заметил, как сильно она изменилась, покинув родные стены Архива: стала тише, сдержанней, больше времени проводила сама с собой или с Вэнь Жоу, с которой сразу нашла общий язык и которая была более-менее свободна от дел Дома. А когда заметил, испытал такую несвойственную ему растерянность, не зная, с какой стороны подойти, и что сказать, и надо ли вообще что-то делать. Су Мэнджэнь был очень проницательным человеком, внимательным главой, неравнодушным к судьбам тех, кто вверил ему свою жизнь, заботливым братом, он тонко чувствовал настроение окружающих его людей, — но вот с кем ему еще не приходилось общаться так близко, так это с детьми. Цингэ, несмотря на все их разговоры, все еще робела перед тем, кто некогда был ее кумиром, бесконечно далеким и недосягаемым, а теперь вдруг стал ее учителем, а он не знал, как еще это изменить. А после в гости наведался Линь Чэнь: заявился без приглашения с шумом, треском и фанфарами, разве что ковровую дорожку не потребовав, мгновенно поставил на уши весь Дом. И ребенок сразу ожил: глаза загорелись, губы растянулись в улыбке, и Цингэ с радостными криками бросилась отцу на шею — а он играючи подхватил дочь, закружил, защекотал — и весь двор огласил звонкий смех и задорный девичий визг. А вечером, когда они втроем устроились ужинать и последние слуги покинули павильон, девочка снова сдвинула свою подушку к отцу и, ни о чем не спрашивая и ничего не говоря, уже привычно привалилась к его боку — и Мэнджэню даже не надо было смотреть, чтобы знать, что в следующий момент Линь Чэнь с теплой и какой-то очень ласковой улыбкой прижал ее крепче, будто его широкий рукав мог укрыть ее от всех бед, и зарылся в густые волосы, мерно их перебирая до тех пор, пока она не уснула. И, глядя ему вслед, как он уносил дочь на руках, Мэнджэнь не смог сдержать печальной полуулыбки. +1. Все изменилось как-то внезапно: просто однажды ночью она пришла к учительскому павильону, потерянная и дрожащая, зябко обхватив себя руками и рассеянно оглядываясь по сторонам, — и по счастливой случайности застала его на крыльце, куда он, разбуженный кошмаром, вышел подышать свежим воздухом. На детском лице промелькнула такая гамма эмоций, от удивления до радости и стыда, что Мэнджэнь сразу понял, что она пришла по наитию, сама не зная, чего хочет больше: застать его крепко спящим или бодрствующим как сейчас. — Простите, учитель, — вдруг пробормотала она и неловко потопталась, дернулась, собираясь уйти, и все же почему-то осталась под его непривычно теплым понимающим взглядом. И Мэнджэнь внезапно осознал, что, стоит ему сказать ей сейчас хоть что-то: пожурить, упрекнуть, отправить в комнату или, наоборот, позвать, — она уйдет, сбежит как испуганный зверек, потому что слова здесь как раз и не нужны. И думать — тоже не нужно. Так что он только улыбнулся ей, через распахнутую дверь призвал своей ци подушку и, похлопав по ней, призывно протянул руку, как это не раз делал на его глазах Линь Чэнь. Цингэ замерла на мгновение, не ожидая такого предложения, — и все же решилась, смущенно подошла ближе и неловко устроилась рядом, помедлив, осторожно привалилась к теплому боку. Мэнджэнь издал тихий смешок и укрыл ее полой плаща, притянул ближе. Детское тело ненадолго напряглось под его рукой, но быстро расслабилось — девочка бросила на него неуверенный взгляд из-под челки и, осмелев, подобрала ноги, скрутилась калачиком, положив голову на учительское бедро. Мэнджэнь не знал, что ее так напугало, что она вскочила посреди ночи, и ни о чем не спрашивал: захочет — расскажет. Сейчас ей явно не расспросы были нужны, а простое человеческое тепло и защита. Он откинулся на стену, задумчиво перебирая густые волосы под размеренное дыхание убаюканного ребенка. Это маленькое тельце бод боком, доверчиво прижавшееся к нему, неожиданно ощущалось так правильно и по-родному, что Мэнджэнь вдруг понял, что уже и неважно, будут у него свои дети или нет, потому что этот ребенок теперь стал для него настолько же его, насколько и Линь Чэня. А там, глядишь, и у Сяоши дети появятся. Он умиротворенно прикрыл глаза, зная, что этой ночью кошмары его больше не потревожат.