Горизонт событий

Блеклый и ужасный оранжевый цвет LCL искажает окрас тела, находящегося внутри. Искажает ли? Само существо, заключённое в стеклянном сосуде, нанизанное на провода и трубки, маленькое, хрупкое, безвольное и беззащитное, покачивается вверх-вниз, будто бы от пульсации собственного сердца. Оно не настоящее. Его невозможно исказить. Ему, как податливому куску пластилина, можно придать форму, захотевшиеся параметры и черты, но никак не исказить. Тогда какого чёрта сознание парализовало от безмолвного внутреннего крика, когда это существо так отчётливо выражало на своём детском личике чувство боли? Когда стало ясно, что это никакие не покачивания, а судорожные попытки высвободиться, избавиться? Противоестественное зрелище, когда человеческая, на первый взгляд, плоть вдруг начинает мерцать, как бракованная лампочка, досрочно изжившая свою пригодность. Тельце, изначально повиснувшее в толще жидкости в позе эмбриона, попеременно дёргает ручками и ножками, всё резче и резче, мотает непропорционально большой головой и вдруг резко разгибает шею, открывая рот и выпуская несколько пузырей воздуха. Зажмуренные глаза широко распахиваются и, не моргая, завороженно смотрят вверх, в крышку стеклянного резервуара. — Какая жалость, — звучит уставший голос из-за спины, чуть сверху. Уставший. Не ужаснувшийся, не удивлённый, не хотя бы разочарованный. Всего лишь уставший. Как если бы подобное зрелище случалось сотни раз на дню, как если бы это существо не напоминало столь сильно… Вырвавшись из оцепенения, Фуюцуки обернулся к владельцу голоса. Икари стоял за этой проклятой панелью управления на платформе, скривившись в презрительной ухмылке. Не менее гнусное зрелище. Прежде, чем Фуюцуки успел окрикнуть его, чтобы тот убавил мощность работающих приборов, Гендо решил вынести вердикт: — Образец вышел неудачным. Придётся начинать всё заново. — Стой! — не выдержал Фуюцуки, когда он начал заносить руку над крышкой, скрывающей красную кнопку. — Она ещё жива! Икари, не спеши, мы ещё можем… — Жизненные показатели критические, — резко перебили его. — Гипоксия головного мозга. Мне ни к чему такой материал. Вернув ошарашенный взгляд в стеклянный резервуар, Фуюцуки запечатлел, как детская версия хорошо знакомого лица извращается ещё сильнее. Как рот растягивается в сардонической улыбке, а глазные яблоки, словно сорвавшись с крепления, начинают медленно прокручиваться в сторону. Всё крохотное тело расслабляется, вытягивается и начинает растворяться, точно кусочек рыхлого мяса в концентрированной кислоте. С пугливым замиранием сердца он смотрел, как это странное создание — его создание — бесследно исчезает в оранжеватой воде, не оставляя никаких намёков на прежнее, пусть очень короткое, существование. «Чёртов обман», — говорит Фуюцуки сам себе. — «Чёрта с два я стану…», — не успевает договорить, как его с головой окатывает волна отвращения. К этому зрелищу, к этому месту, к самому себе. К Икари. К этому типу, потерявшему всякий стыд и последние остатки здравомыслия, не говоря уже о гуманности. И бессилие перед всей ситуацией пригвоздило его к месту напротив опустевшего стеклянного вместилища. Но перед глазами всё ещё стоит белый мерцающий силуэт с совершенно отсутствующим выражением осознанности на лице. Лице, будто уменьшенном хитрым фотомонтажом и перекошенным, но по-прежнему хорошо узнаваемом. Её лице. Фуюцуки думал, что, закрыв глаза, он сможет избавиться от этой картины, но она словно въелась в саму сетчатку. Ему невыносимо плохо. Он как будто сам растворяется изнутри. — Предлагаю не откладывать на завтра и начать процедуру разгона нового образца прямо сейчас, — обескураживающе спокойно сказал Икари, спускаясь с металлической платформы на бетон. Почему ему так плевать на случившееся? Почему так плевать на саму суть их работы? Почему его не тошнит от одного вида этих так называемых «образцов»? — Я не хочу больше в этом участвовать, — глухим голосом ответил Фуюцуки. Гендо не дошёл последний запланированный шаг. — Тогда это приказ. Подняв на Икари взгляд, полный неприятия происходящего, Фуюцуки увидел лишь сурово сдвинутые брови. Линзы очков бликовали зловещим отражением подсвечиваемого LCL. — А я не обязан исполнять твои личные прихоти, — бессилие сковывало, и он медленно стал разворачиваться к выходу. — Что за демарш на ровном месте, Фуюцуки? Мы, кажется, обо всём условились, — из-за спины послышался шаг навстречу, и Кодзо пришлось повернуться к нему лицом обратно. Он не понимал, совершенно не понимал. — Как ты можешь делать это? Как ты смеешь делать всё это? — он сам не заметил, как начал идти на Гендо. — Как ты можешь делать это с ней своими собственными руками, Икари? Да что с тобой случилось? Чуть не сорвавшись на крик, Фуюцуки сдержался в последний момент. Но железобетонная стена перед ним не впечатлилась бы и от него. В лице Гендо застыло презрение, которое тот прежде никогда не адресовывал ему. — Со мной? — усмехнулся. — Что случилось с вами? Не припомню, чтобы вы сильно сомневались, когда соглашались начать этот проект. — Всё оказалось гораздо сложнее, чем я думал. Правильнее было сказать «тяжелее». Нет ничего технически сложного в его части работы: он извлекал, препарировал и возвращал души в тела десятки раз. Он, быть может, умел делать это лучше всех в мире. Вообще-то именно этим аргументировал Икари, привлекая к осуществлению своей задумки. Тяжело видеть это лицо. С красными глазами на фоне белой кожи век, обрамлённое светлыми прядями, по-детски широкое и абсолютно пустое. Попытка воссоздать прекрасный портрет, вышедшая отвратительной карикатурой. — Не сложнее уже сделанного однажды, — хладнокровно продолжал Икари. — Я всё сказал, — Фуюцуки постарался придать суровости своему лицу. Может быть, на пару мгновений это даже сработало. Глаза Гендо всё ещё были скрыты за бликами. Сукин сын полноценно слился со всем кошмаром этого места так, что становилось страшно. Неправильно… всё это до боли неправильно. — Профессор… — ещё полметра навстречу. Окончательно развернувшись от него, Фуюцуки решительно зашагал к выходу. Но настоящим ножом в спину вонзилась последняя фраза. — Бесполезный трус. Автоматическая дверь лаборатории захлопнулась со звуком удара судейского молотка. Это место ужасно. Этот человек ужасен. Он смеет оскорблять его самыми мерзкими и лживыми словами. И никакого правосудия не последует. Закипающий гнев подначивал сердце биться сильнее в такт тяжёлым шагам, было уже не разобрать, что из этого отражалось эхом от пустых бетонных коридоров штабных недр. Стоило наконец вырваться на поверхность, его начало преследовать шипение голоса Икари, на который даже внутренне не находилось достойного ответа. Ну конечно. Только Гендо мог рассуждать о людях в таких категориях. Для него чья-либо значимость определялась только полезностью и ничем другим. Дома было безопасно. Светло и уютно, здесь не величествовал мрак подземной лаборатории и не давил на душу. Всё портила только злоба, принесённая домой оттуда. Фуюцуки не был тем, кто вымещает злость на посторонних вещах и людях. Он никогда не позволял дурному настроению выплеснуться на студентов на занятиях, даже на тех, кто будто бы специально в те моменты туго соображал или делал откровенно идиотские ошибки, или на коллег, вечно таких же нервных и измотанных. От своих проблем он отгораживал их стенами из вежливости и чувства такта, не замечая, как постепенно замуровывает самого себя. Никого не было с ним внутри этих стен. Вывернув кран раковины на самую холодную воду, он всё-таки позволил себе высказать белому фаянсу: — Нет, неправда. Чёрт возьми, был один человек. Закрыв глаза, чтобы умыться, он снова увидел, как растворяется в LCL существо с широко распахнутыми красными глазами. Внутри всё сжимается от страха и ноющей боли. Крепче ухватившись за гладкие края раковины, Фуюцуки переждал несколько секунд, пока сойдёт эта волна. Неужели ему теперь никогда не отделаться от этого зрелища? Проклятый Икари. Просто невозможный циник. С такой лёгкостью рассказывать и осуществлять идею… Словно он говорил не о своей любимой, а о какой-то потерянной вещи, которую хотел бы вернуть. «Донором генетического материала станет Юи. То, что сохранилось в LCL», — говорит Гендо из-за скрещенных пальцев. Фуюцуки не верит, что правильно расслышал его. «Что? Почему она?», — пристальный взгляд вдруг смещается в сторону, вдаль. «Поверьте, это наилучший вариант». Потерев виски, Фуюцуки попытался вспомнить, о чём подумал в тот день. Почему в конечном итоге согласился. Неужто соблазнился шансом вновь обрести её? Нет, это неосуществимо, он не настолько наивен. Не смог отказать в просьбе о помощи? Слишком специфичная просьба, чтобы так просто ответить на зов. Чисто научный интерес? Вероятно, однако у всякого эксперимента есть свои этические границы. Которые он, кстати, уже переступил. Тяжесть охватила ноги при переходе на кухню. Зачем же он это сделал, зачем ввязался в это кощунство над самым дорогим человеком… «Бесполезный трус», — последовал жестокий голос Икари. Руки на автомате возились с кружкой и кофе, пока Фуюцуки продолжал вспоминать. Остальную часть Гендо говорил что-то про вариант с совместимостью как с прототипом, так и с тестовым модулем, но его речь была, как в тумане. Очевидно, до глубины души шокированный намерением Икари создать копию Юи, он утратил рационализм, никогда прежде не покидавший его. Прошло уже почти два года, а чувство потери так и не исчезло до конца. Быть может, потому, что она не умирала. Быть может, потому, что это не чувство потери. «Бесполезный трус». Руку с ложкой потряхивает от удерживаемой злобы, адресованной в никуда. Нет, он точно знал, на кого злился. Гендо сначала зовёт на помощь, а затем оскорбляет, ловким наитием находя самые обидные слова. Врезать бы этому щенку, хоть раз в жизни отдать должное. Желая представить себе эту картину, Фуюцуки вновь закрыл глаза, и вновь страшная картина возникла в сознании. Что происходит с ним, в самом деле? Тяжело выдохнув, Фуюцуки почувствовал смертельную усталость. Хотелось отбросить все мысли, все тревоги. Ни на что хорошее надеяться не приходилось, хотелось только спокойствия. Кофе не придал бодрости. Время ужина давно прошло, а кусок так и не лез в горло. Будто что-то запретительно оттягивало прочь от самых простых радостей жизни, непреодолимая сила. Или это всё настолько страшная усталость. Вспоминались мрачные лица людей, выживших после Второго Удара. Лица обездоленных, обессиливших людей, потерявших всё и находящих ничего. Тогда, имея чёткую цель помочь всем, что в его силах, Фуюцуки довольно уверенно удерживался от того, чтобы стать одним из таких. Почему сейчас, имея такую же цель, он чувствовал себя сидящим на разваливающейся деревянной пристани, глядящим в океанскую даль и равнодушным к палящему солнцу? Опускающуюся пелену отчуждения развеял сигнал домофона. Фуюцуки вообще не сразу понял, что это за сигнал, настолько редко он звучал. И он даже начал догадываться, кто мог потревожить его в это время. — Кто это? — Ваш начальник.